Галина Романова - Мужей много не бывает
– Конечно! В «Витязе» Вася был после обеда и сильно печалился о твоей судьбе. Не знаю, говорит, что смогу для нее сделать. Это для тебя то есть. И ребят для охраны приставил. Хоть самому ее, тебя, значит, под замок сажай. Так ведь близко не подпустит. Все знают, что он врет, перестраховывается. Но все молчат. Знают и молчат. Он все предусмотрел. Во всем себя обезопасил. Дашка, что делать будем?! Он ведь ночи будет ждать, гад! Сама знаешь, что он только ночью на такие дела выходит. Днем побаивается. Здесь ты не спрячешься, это ежу понятно.
– А вот мы ночи и подождем... – почти спокойно ответила Острякова, но зябко повела при этом плечами. Боялась она. Конечно же, боялась. Только дураки не боятся смерти. Тем более такой запрогнозированной.
– Нельзя ждать, Даша! – принялся канючить Карась, судорожно вытирая потные ладони о пыльные штаны. – Он убьет тебя. Ты это знаешь. А потом ее убьет. Причем ее смерти не позавидуешь. Он ведь будет якобы мстить за тебя. Оторвется по полной программе. Ты же знаешь его, Даша! Бежать надо! Бежать!
– Куда? – почти одновременно выпалили мы с ней и снова переглянулись.
– У меня даже тачки нет, – сипло продолжила я. – Ты меня сюда притащил, обещая, что она мои проблемы решит...
– Ага! – Дашка хрипловато рассмеялась. – Я только и делаю, что твои проблемы решаю, идиотка! Год назад спасла тебя, сейчас... Только теперь и моя жизнь на кону! Что делать будем, Карась?! Наверняка ведь что-нибудь придумал.
Тарасик осторожно приблизился к окну и выглянул из-за шторы.
– Васька подъехал, Даша! А вдруг он не будет ночи ждать? Господи, что делать-то?! – Испуганный мальчишка на минуту проступил в его заметавшихся глазах, ярко обозначились веснушки, а по вискам заскользили струйки пота. – Мне страшно! Девки, мне правда страшно! Давайте удерем отсюда. Прямо сейчас. Огородами. Я шел сейчас там. По-моему, все пусто.
– А если нет?! – пискнула я, поразившись тому, что творит страх с моим голосом. – Они нас по дороге и того... кокнут.
Мы замолчали и прислушались. В доме было тихо, если не считать едва ощутимых шорохов заброшенного дома. Но вот под окнами... Там, по-моему, разыгрывалось настоящее театрализованное представление. Подъезжали и отъезжали какие-то машины, визжа тормозами и покрышками. Кто-то что-то кричал, раздавался топот множества ног. И все это время от времени перекрывал оглушительный демонический хохот Васи Черного. Потом на некоторое время звуки замирали, накрывая улицу гнетущей предгрозовой тишиной, и возрождались снова, заставляя нас леденеть от ужаса.
– Они нас окружили! – обреченно констатировала я, не в силах даже подняться с кресла и подойти к окну.
– Нет. – Тарасик осторожно выглянул на улицу. – Нет, просто народу много здесь. Кто подъезжает, кто уезжает.
– Веселятся... – мрачно поддакнула Дашка.
Последние пару минут она тупо рассматривала рисунок на куске гобелена, небрежно наброшенного на ее кровать. Склоняла головку то влево, то вправо. Беззвучно шевелила губами. Морщила лоб, хмурила бровки. Если честно, то мне всерьез хотелось подойти к ней и хорошенько встряхнуть ее за плечи. Но ее тупое созерцание окончилось мгновенно, стоило мне лишь слегка приподнять задницу от плетеного кресла.
– И мы повеселимся! – изрекла она неожиданно с непонятным душевным подъемом и рассмеялась ненавистным мне, почти счастливым смехом. – Надо спутать этому ублюдку все карты. Если он по тупости своей решил сыграть на ее ненависти ко мне, то мы выберем метод от противного и вытащим из его колоды все крапленые козыри.
– Как это? – Тарасик отлепился-таки от окна и с надеждой, сильно смахивающей на немое обожание, воззрился на свою старшую подругу.
– Мы сейчас с моей подругой, – она чрезмерно проакцентировала это слово, с ласковой усмешкой окинув меня хитрым взглядом, – сейчас соберемся и выйдем в свет. В глазах подготовленной Васькой общественности мы с Витулей – заклятые враги. Так вот отчего бы нам не разыграть на виду у этой самой долбаной общественности сцену милых дружеских отношений? Не засесть в ресторане часика на два? Не заказать себе выпивки и не начать предаваться воспоминаниям под перекрестным огнем любопытствующих взглядов? Только тебе, Витуля, придется очень сильно постараться в этом случае. Очень сильно. Ты должна будешь выглядеть на редкость убедительной.
– То есть? – Идея мне не совсем понравилась, если учесть мотивы, пригнавшие меня в этот город.
– Ты должна будешь изо всех сил постараться!.. Подчеркиваю, изо всех сил постараться убедить людей в своей искренней привязанности ко мне. Я – твоя лучшая подруга! Ты – моя. Народишко должен проникнуться, чтобы лишить Ваську единственного шанса объяснить мою внезапную кончину моему возлюбленному папику...
Они уставились на меня в две пары глаз: мутно-голубоватых – Тарасика и бирюзово-непроницаемых – Дашкиных, ожидая ответа. Хотя думаю, что эта бестия заранее его знала. Она была уверена в нем. Она знала, что я не смогу ответить ей отказом. Не захочу начать самолично копать себе могилу.
Итак, я снова проиграла. Черт знает что! Ей даже пальцем не пришлось шевельнуть для того, чтобы уложить меня на лопатки. Просто открыла свой яркий ротик и выдала собственную теорию решения нашей общей проблемы. Что же за беда такая, ей-богу?! Ну почему она снова и снова одерживает верх надо мной?! Почему я должна глушить свою лютую ненависть к ней, напяливая на себя маску дружеского расположения?!
– Итак? – Дашка вновь обрела утраченное было самообладание и теперь уже вовсю веселилась, видя мое замешательство. – Тебя что-то смущает, милая? Не можешь подыграть мне даже ради собственного спасения? Но это же неумно! Совсем неумно. Мне кажется, что ради того, чтобы жить, можно поступиться многими принципами. И... даже той неприязнью, которую ты испытываешь по отношению ко мне.
– Неприязнью?! – Ее развязная манера говорить меня коробила. Она меня угнетала похлеще ее заливистого хохота, который застрял в моих ушах и никак не хотел выползать оттуда, чтобы дать мне хотя бы минуту передышки. – Мои чувства ты называешь неприязнью?! Ты, Дашка, либо конченая дура, либо сука похлеще той, что рисует мое воображение. Я же тебя ненавижу люто! Я никогда и никого так не ненавидела в своей жизни, как тебя!
– Даже Незнамова? – вполз в мою душу змеей ее вкрадчивый голосок. Слишком уж вкрадчивый, чтобы не заметить этого и не начать нервничать.
– Мои чувства к нему тебя не касаются! Это мое, и только мое! – Мои ладони вспотели похлеще Тараскиных. Только вот начать вытирать их о джинсы, следуя его примеру, было бы полнейшим признанием своего поражения. Посему я сидела, сжимая и разжимая кулаки, пытаясь осушить предательскую влагу. – Незнамов – это Незнамов. А ты – это ты! И даже ради собственного спасения я не смогу изобразить дружеское расположение к тебе. Вернее, изобразить так, чтобы в это поверила публика.
– Ага! Вот так ты, значит... – Дашка скривила ротик набок, сделавшись похожей на обиженного ребенка. Недолго поразмышляла и вдруг спросила: – А почему? Почему ты меня так ненавидишь? Из-за того, что твой муж меня трахал? Или из-за того, что он погиб?
Мне опять не понравился тон, которым она задавала вопросы. Было в нем что-то провокационное. Каждое слово, мелодично вытекающее из ее рта, имело подтекст.
– Витуля, не морщь так лоб, – вдруг попросила она. – Это тебя портит. Итак, за что конкретно ты меня ненавидишь?
– Тебя можно ненавидеть даже за одно то, что ты вообще существуешь! – вдруг ляпнула я помимо своей воли. – Каждый твой жест. Каждое твое слово. Поворот головы... Да все, господи, все!.. Все в тебе направлено на то, чтобы будить в людях неприязнь!
Я напоролась на ее всепонимающий взгляд и тут же осеклась. Господи, ну что я несу?! Что за гадость, в конце концов! При чем тут все это? При чем здесь уязвленное мое самолюбие, когда она спрашивает совершенно о другом?
– Ты говоришь о женщинах, дорогая, а не обо всех людях, – хмыкнула она после паузы, сопровождавшейся красноречивым покачиванием головой. – Ты говоришь о ревности. Я же спросила о другом. За что конкретно ты меня ненавидишь? Ты! Ты, и только ты. Чего не можешь простить мне: того, что твой муж изменил тебе со мной, или его смерти? – Дашка, отстань от меня, а?! Я тебя умоляю, – попросила я и прикрыла глаза.
Усталость вдруг накрыла меня, как волной, ударив тупой болью в голову. Может, виной тому было душевное напряжение, в котором я пребывала с самого утра. Может, душный день, который я провела, бродя по пыльным безликим улицам этого города. А может, бокал вина, который я все же выпила до дна. Но на меня вдруг накатило такое безразличие. Такая тупая апатия, что, зайди сейчас в дом целая толпа убийц во главе с Васей Черным, с пушками и огнеметами, я, наверное, даже не стронулась бы с места.
Лишь бы побыстрее сбросить все с себя. И это невыносимое ожидание близкого и страшного конца. И эту испепеляющую ненависть, которая за такой короткий срок сумела выжечь меня дотла. И эти дурацкие загадки, которыми, словно липкой паутиной, оплетала меня Дашка, играя интонациями голоса, как хорошо отлаженным смычковым инструментом, и подкрепляя свои слова радужным бликом хищных глаз.
