Анна и Сергей Литвиновы - У судьбы другое имя
– Мы репетируем здесь поздно вечером, главный врач разрешил.
– А вы классно поете!
В глазах мальчишек (лет по восемнадцать обоим, не больше) горел искренний восторг. Хотя бюстгальтер у нее сейчас без прокладок, и грудь – родного второго размера.
Она захлопнула крышку рояля и весело воскликнула:
– Ничего не поняла! Что еще за группа у вас?
Парни и доложили. Они музыканты. Коллектив свой только полгода назад создали («Почти, как я!» – усмешливо подумала Лютик). Четкого направления не придерживаются. Исполняют и рок, и соул, и даже трэш. Песни пишут сами. Уже выступали несколько раз – на студенческих дискотеках. Особой славы не снискали, но многие, когда впервые на публике, вообще проваливаются.
И от их горящих взоров, от молодого оптимизма, уверенности в стремительной и блестящей карьере Лютику стало совсем грустно. Девушка тихо произнесла:
– Ну, раз уже полгода работаете, пора диск выпускать. Увижу – обязательно куплю.
И поднялась, чтобы уйти.
Однако парни переглянулись – и решительно преградили ей дорогу.
Один из них, белобрысый, молящим тоном проговорил:
– Послушайте, как мы поем! Пожалуйста!
Второй, явно понахальней, добавил:
– А лучше сами спойте. Мы вам подыграем.
Лютик довольно улыбнулась. Молодняк явно не признал в ней звезду-«блондинку». Да и немудрено, она же сейчас в спортивном костюме и без косметики. Но все равно – ее талант оценили и попросили спеть. Хотя куратор Юрик постоянно уверяет, что она – полный ноль.
– Вы думаете, я умею петь… трэш? – тонко усмехнулась девушка.
– Вы умеете петь, этого хватит, – заверил тот из парней, что был порешительнее.
А скромняга подхватил:
– К нам, знаете, сколько девчонок приходило, когда мы солистку искали? И ни одна их них даже рядом с вами не валялась!
– А тебя мы уже взяли, – со значением завершил первый. – Без всякого кастинга.
– Хорошо вы спелись! – хмыкнула Лютик. – Прямо хор Свешникова!
Скромник покачал головой:
– Мы как раз не поем.
– Я имею в виду, убалтываете на пару классно. Наверное, вы все-таки родственники.
– Круче, – важно откликнулся светленький.
– Неужели любовники? – расхохоталась девушка.
Застенчивого тут же бросило в краску, но его более смелый напарник не смутился. Важно кивнул:
– Можно и так сказать. В музыкальном, естественно, смысле. Он – барабанщик. Я – бас-гитарист. Обязаны понимать друг друга с полуслова – и когда играем, и по жизни.
– Я знаю, – кивнула Лютик. – Для барабанщика с бас-гитаристом есть даже слово одно на двоих – когда они вместе проигрыш делают. «Матрас», кажется?
– Откуда знаешь? Неужели у тебя еще и образование музыкальное? – в притворном ужасе ахнул барабанщик.
– Тогда вообще круто! – вскинулся бас-гитарист.
– Нет, – вздохнула Лютик, – просто у меня большой жизненный опыт.
Ни за что она не признается славным парнишкам, что «замазана в попсе». Серьезные музыканты (а молодняк явно метил со временем попасть на вершину рок-олимпа) с «Блондинками» никогда в жизни не свяжутся. А ей очень хотелось послушать, на что детский сад способен. И может, действительно спеть под их игру и восхищенные взгляды.
– У вас звукач[8] есть? – деловито спросила девушка.
– Нету пока, – смутился барабанщик.
– Зато аппаратура крутая. Год копили! – кинулся на защиту группы бас-гитарист. – Я на «Стратокастере» играю. А синтезатор – вообще «Корг»!
– Ну, так тащите свои стратокастеры, джипсоны и прочие фендеры[9]! – снова блеснула Лютик.
Девушка почему-то не сомневалась: она обязательно споется со смешными, яростно юными «Парадоксами». И это станет для нее лучшей терапией. По крайней мере, на сегодняшний вечер.
* * *Парнишки из группы «Парадоксы» на нее запали. Реально. Особенно когда девушка их собственную песню «Осенний дождь» исполнила.
Приятно, конечно. Хотя объективно – достижение совсем невеликое: молодняк, для них любая «блондинка», пусть даже с плохоньким голосишком, – уже кумир.
Лютик своим новым знакомством даже не похвасталась никому. Юрику рассказать – прибьет на месте. Врачи, если узнают, тоже наверняка взбесятся. Андрюшке можно, но тот в последнее время о музыке и слышать не хочет, сразу просит: «Давай о другом поговорим».
В общем, развела их эстрада. Изменила. Сломала… До «Блондинок» одним целым были, понимали друг друга с полуслова, а сейчас что-то треснуло, появилась недоговоренность, отчужденность… И видятся они редко – от силы пару раз в неделю. Да и где: Андрюша ее в психушке навещает!
«Ох, сломать бы, к черту, все… – мечтала Лютик. – Бросить „Блондинок“, вернуться на радио. Вечерами тусоваться с Андрюхой, а для души петь с „Парадоксами“ в скромных ДК…»
Но только изменить что-либо она не в силах. Контракт на пять лет, а штраф за досрочное расторжение – в жизни не рассчитаться…
Влипла, короче. Звезда!
Как в песне у «Парадоксов»:
Небеса раскололись, заплакали,Сосны обняли лапами,Звезды забыли, бросили,Осень, снова осень…
Мальчишки, наивные, бредили о том, как будут собирать стадионы, о поклонницах, славе. Не понимали: не будет никакой славы, если в тебя деньги не вкладывают. И демо-кассету с их выстраданными песнями просто похоронят вместе с сотней других, что самотеком приходят на радио и в продюсерские компании…
Надо же, Лютику двадцать три года от роду, а мир ей уже в черном цвете видится. Или просто депрессия, как врачи уверяют?
Она почему-то не сомневалась: в больнице ее продержат еще долго. Да здесь и неплохо было: палата отдельная, врачи вежливые, режим свободный. Плюс любимое вечернее развлечение появилось: репетировать с «Парадоксами».
Но после обеда в пятницу ее вызвал заведующий отделением и объявил, что выписывает.
Девушка слегка опешила, но спорить, конечно, не стала. Тут же кинулась Андрюшке звонить, чтоб забрал.
Домашний телефон не отвечал.
На «Рок-волне» сказали, что ближайший эфир у Андрея лишь в среду.
А сотовый для него пока непозволительная роскошь.
Лютик вернулась в палату. Куда, интересно, Андрюшка делся? Да масса вариантов! Выпивает с друзьями. Отключил телефон и работает над переводом. Общается с художниками. Или в очередных игровых автоматах завис. Он же не знал, что ее сегодня домой отпустят.
Добираться самой, вместе со всем барахлом, что скопилось в больнице, девушке не хотелось. Но кого просить, чтоб помог? Родителей? Исключено. А Юрику звонить тем более нельзя. Обрадуется, что рабыня опять при нем, и немедленно припашет: репетиции, примерки, очередной концерт. А ей очень хотелось провести с Андрюшкой хотя бы выходные. Только вдвоем – она и он. Как в старые времена, валяться на диване, хохотать над глупыми шоу по телевизору, бесконечно смотреть по видаку «Рэмбо» и наконец-то смешать себе джина с тоником.
Поэтому Лютик наплевала на примету, будто ничего из своих вещей оставлять в больнице нельзя. Недоеденные продукты бросила в холодильнике, любовные романы в бумажных обложках вынесла в холл – пусть другие психи себе жизненный тонус поднимают. И прекрасно добралась до их с Андрюшей квартиры сама – на автобусе и на метро.
Отперла дверь и сразу поняла: любимого дома нет. Запах затхлый, нежилой. А еще Андрей на тумбочке в коридоре вечно бросал пакеты из магазина, книжки, газеты. Но сейчас та абсолютно пуста и подернута слоем пыли. Явно Андрюха дома уже несколько дней не появлялся.
Сердце оборвалось.
Лютик прошлепала в комнату. Постель убрана (в понимании Андрея, естественно, – то есть сикось-накось наброшено покрывало). Шкаф открыт, дорожная сумка, что лежала на нижней полке, исчезла. Шнур телевизора выдернут из розетки. И стаканчик с зубными щетками пуст.
Куда Андрей мог деться, да еще и на несколько дней?
Она бессильно опустилась на кровать.
И тихо напела из «Парадоксов»:
Осень – всегда не вовремя,Слишком поздно иль слишком рано,И опять над рекой ржавый колоколОпьяняет душу дурманом…
* * *Андрей сидел в самолете. Пятьдесят тысяч долларов приятно оттягивали карманы – в единственный внутренний не поместились, пришлось во все, что имелись, распихивать.
Новое дело плюс риск – можно ли придумать лучше?
– Что желаете выпить? – склонилась к нему стюардесса.
Андрей не колебался ни секунды:
– Шампанского.
Безопасно: от бокала шипучки не опьянеешь. К тому же лучший напиток, чтобы отметить challenge – вызов, который он бросил самому себе.
…Больше всего на свете Андрей ненавидел монотонность и скуку. Еще в школе страдал, когда приходилось тупо зазубривать теоремы, запоминать слова-исключения, бесконечные «обидеть, и терпеть, и зависеть, и вертеть». Потому и с французским языком у него не пошло – слишком много глаголов неправильной формы.
