Евгения Михайлова - Плата за капельку счастья
Горе-казнь
Анатолий продолжал работать, любить Берту, но она видела, что он сильно теряет вес. Страшная догадка однажды пронзила ее. Только от одной болезни люди так стремительно худеют. Потом стала себя успокаивать: она когда-то так же стремительно похудела. Но это было после смерти Владика. Она частично просто ушла с сыном, вернулась с этих проводов другой.
Берта стала раньше возвращаться домой, готовить полезные блюда, старалась не спускать с Анатолия глаз. Затем удалось его уговорить взять внеочередной отпуск за свой счет. То, что беда пришла, она поняла отчетливо, когда ночью, во время близости, перед самым завершением, Анатолий, ее неутомимый возлюбленный, вдруг в тоске и бессилии откинулся. Это случилось, поняли они оба.
Берта обратилась за помощью к Масленникову. Он положил Анатолия в свою клинику, возил на настоящие, серьезные обследования к онкологам. Боли еще не было. Стало быть, была надежда.
– Надежды, к сожалению, нет, – печально сказал Берте и Александру Васильевичу известный хирург госпиталя Вишневского. – Опухоль, которая появилась совсем недавно, только за время его пребывания в вашей клинике развилась до неоперабельной стадии. И продолжает расползаться, продвигаясь к легким. Метастазы уже есть в почках.
Берта так страдала, что все черным-черно было вокруг нее и в ней. Она так страдала, что вместо слюны во рту была кровь. Она так страдала, что стала умолять этого невидимого, проклятого ЕГО:
– Помоги. Ты так много можешь. Спаси мне Толю.
– Ему нельзя помочь, – сказал он. – Смирись.
– Мне легче умереть.
– Ты не раз это говорила. А потом жила, работала, помогала людям, спасла ребенка. Ты справишься и на этот раз.
– Я тебя не понимаю: ты враг мне или нет?
– И враг, и нет, – отвечал он. – Я люблю тебя. Как никто и никогда не любил ни одну женщину.
– Ради меня ты можешь спасти его от боли?
– Да. Я сделаю это ради тебя.
– Кто ты?
– Я врач.
– Еще?
– Я воин.
– Еще?
– Я – твой хозяин. Твой раб. Обладатель идеи по имени Берта. Идеалист.
– Еще? Почему ты молчишь?
– Я – палач.
– Боже…
– Да. Боже. Я бы и с ним поборолся за тебя.
– Что мне делать?
– Работать. Я с тобой.
Берте уже давно было понятно главное. Кроме непонятных, томительных мучений, причиняемых ей продуманно и точно в определенное время, он действительно помогает ей работать, анализировать любую ситуацию, приходить к верным решениям. Она на текст одного и того же размера тратит раз в десять меньше времени. Этот текст как будто попадает к нему до того, как ляжет на бумагу. Ложится уже правленым. Ане Голицыной теперь уже незачем ставить на полях вопросительные знаки. Когда по тексту возникает необходимость задать вопрос Гуглу, Берта не успевает его набрать. Ответ появляется сам собой.
Как-то утром Берта ехала на работу и думала: прекрасно было бы узнать, что она все же сошла с ума. И ее бы лечили, пичкали таблетками, она бы стала тупой и сонной. Но этот кошмар бы ушел. И вдруг прямо перед ней на переходе черный джип вильнул и раздавил девочку… Люди бросились под колеса, заставили машину остановиться. Вылез из-за руля абсолютно пьяный пузатый поп с крестом на брюхе. Важно поговорил с дэпээсниками, они что-то записали, и он так же нагло уехал до того, как то, что было девочкой, собрали с дороги на носилки. Берта стояла, смотрела вслед этому джипу, задыхаясь от ярости, со звоном в голове и требованием немедленной мести этому попу-убийце. Она не додумала мысль до конца. Джип взлетел в воздух на предпоследнем, ею не произнесенном слове. Берта сквозь слезы увидела горящую рясу. На землю осела кучка костей, перемешанных с грязными мозгами.
Когда она смогла поехать дальше, раздался его спокойный голос:
– Ты поняла в очередной раз, что все очень серьезно?
Она поняла. В каждой мелочи. Иногда задерживалось недостаточно точное слово просто на кончике языка, приходила как будто сама собой замена. Да, все было очень серьезно.
После очередной записи Аня очень внимательно на нее посмотрела и сказала:
– Берта, ты становишься нереально, неправдоподобно красивой. Это замечают все. Ты красивее даже Виолетты. Это от счастья, да?
– Это от несчастья, да. Аня, у меня умирает Толя.
Ни с кем, кроме тебя, не могу об этом говорить. С новым главным как-то нет контакта. Ты не могла бы ему сказать, что нам нужно брать параллельных ведущих в программу? Я за себя теперь не ручаюсь.
– Я скажу, – в ужасе прошептала Аня.
Берта едва успела смыть макияж, как позвонил новый главный, преемник Бадаева:
– Зайдите, Берта Леонидовна.
Когда Берта открывала дверь кабинета, заново отстроенного после взрыва, она услышала очередной приказ, стукнувшийся о воспаленный мозг:
– Ты будешь работать. Одна. Это твой проект. А ты – мой проект.
И только после этого невыразительный, скучный новый главный в очках на кончике острого носа, сказал ей:
– Очень вам сочувствую, Берта Леонидовна. Но, к сожалению, нет возможности пойти вам навстречу. Мы не можем рисковать коммерческой целесообразностью этой программы. Соберитесь. Если нужна помощь, обращайтесь.
Глава четвертая
Капитуляция
Берта, конечно, продолжала работать. Она уже примеряла на себя роль главного кормильца семьи. Это оказалось самым легким – работать. У нее оказалось время для того, чтобы вести колонку «Слово публициста» в одной газете. Принимала приглашения других программ. Одно издательство предложило ей написать книгу очерков на темы, которым были посвящены передачи и фильмы. Позвонил режиссер художественных фильмов, предложил подумать о сценарии художественной картины по мотивам «Живодерской рати».
А время умирания Анатолия летело так стремительно и так до удушья медленно. Берта не могла уже дышать своими здоровыми легкими.
Однажды, когда она в очередной раз заметалась по квартире в ожидании часа, когда можно будет поехать в больницу, ей позвонили устроители благотворительного показа модных дизайнеров в помощь детским онкологическим центрам. Она согласилась, конечно. Старалась думать только об этом. О том, как это делается.
Показ состоялся через три дня. Берта должна была выйти в черном джинсовом сарафане, очень низко открытом и очень коротком, на прозрачных бретельках. Подол был весь на крупных металлических молниях, очень тугих. Они начинались почти на бедрах. Второе платье было длинным, из белого жатого хлопка. Оно открывало часть груди, затем свободно падало вниз, чтобы собраться внизу лепестками. Она вышла в черном сарафане и босоножках на высокой пробке, легко прошла до середины подиума и вдруг почувствовала, как заскользила, открываясь, сначала одна молния, затем другая. Берта сдержала панику, вернулась, как будто так было запланировано. Но она была в бешенстве. В такой момент, посреди ее трагедии. Ее протест был услышан. Дали приказ ее телу, и оно ответило предательским желанием. Ее оставляет даже она сама.
Показ закончился. Она вышла в белом платье. Дизайнер ее поцеловал. Моделям последние наряды подарили. Берта не успела переодеться. Позвонил хирург из госпиталя:
– Вы успеете попрощаться.
Она успела. Он увидел ее и вздохнул. Наконец сумел вздохнуть до глубины мертвых легких. И все. Берта медленно подошла к нему. К еще теплому и еще помнящему ее любовь, ее тело. Легла рядом в своем белом платье. Обняла, прижалась. Почувствовала, как напряглась ее грудь, как будто ей нужно покормить ребенка, которого она не успела родить Анатолию. А он так мечтал. Он строил для него дом.
Так они провели вместе два с половиной часа. Это время, когда человек еще прощается с землей.
Как-то она оказалась дома. Позвонила матери, Петру, Сергею Кольцову. Петр и Сергей сказали, что все хлопоты возьмут на себя. Берта еще смогла позвонить на работу, коллеги тоже пообещали помочь. Берта попросила пять свободных дней. Три до похорон и два после. Сказала Марии, что побудет одна в Москве.
И легла погибать в этом белом платье. Она так понадеялась, что на этот раз получится. Летели часы, она фиксировала смену дня и ночи. Вставала, чтобы сделать глоток воды. Иногда с отвращением смотрела на свое, уже не очень белое платье. Она отказалась от всего, что делают живые люди. Даже не мылась.
Через два дня ее грубо встряхнули.
– Встань, – услышала она. – Приведи себя в порядок. Не смей распускаться и опускаться. Ты не можешь так терять себя. Ты себе не принадлежишь.
Она подчинилась бездумно, как сомнамбула. Даже что-то поела. Сняла платье, положила его в стиральную машину, достирала до снежной белизны, повесила сушить.
Три дня закончились. В этом платье она и поехала хоронить мужа, чтобы он вспомнил день, когда Берта стала его невестой.
Она одна вошла в свою квартиру и после похорон. Не хотела, чтобы Юра видел ее такой. Дома бросила в прихожей туфли, там же скользнула из платья, оставила его на полу. Встанет – выбросит. Больше оно ей не понадобится. И легла, раскинув руки и ноги. Не ожидая ни света, ни вздоха, ни сна, ни тепла. Ничего не ожидая. Только существование без радости с тяжелым и острым чувством вины. Вот сейчас вина начнет казнить и ее. И приговором, высшей мерой будет отказ в смерти.
