Лгунья - Натали Барелли
Я удивлена тем, что Ханна готова признать это. Затем мне приходит в голову, что она, должно быть, догадалась, что я подслушала ее разговор с отцом, и теперь пытается вплести его в повествование.
– Появился адвокат, – продолжает Ханна. – Я повторила свой рассказ в третий раз, в ужасе от возможных последствий. Но не смогла устоять перед решимостью своего отца. Он положил передо мной какие-то документы. Рявкнул, чтобы я подписала здесь, здесь и здесь. Мы снова и снова разбирали мой рассказ, и отец каждый раз спрашивал: «Он тебя трогал? Ну, понимаешь, интимные места?» А я была готова умереть от стыда. Наконец они составили исковое заявление в гражданский суд Нью-Йорка. По сути, все свелось к моему слову против слова той семьи. К этому времени процесс уже вовсю освещала пресса, и первое время она была на нашей стороне. Мы несколько раз приезжали в Нью-Йорк, ютились в однокомнатном номере дешевой гостиницы, где отец расхаживал взад и вперед по протертому ковру. Потом были показания и протесты, и чем сильнее они отпирались, тем крепче давил мой отец. Мы запросили десять миллионов долларов в качестве компенсации. Но там была еще старшая сестра. Я встречалась с ней всего один раз, мельком, так как на лето она уезжала в лагерь. Так вот, она рассказала всем, будто я сказала ей, что задумала эту махинацию и что мне нужны деньги, а ее отец ничего такого не делал. Вот так. Но тут он умер от инфаркта. И на этом все закончилось. Дело было закрыто.
Дело закрыто? И не мечтай, Ханна Картер, урожденная Уилсон! Дело не закрыто. Далеко не закрыто.
– За всю дорогу домой мой отец не сказал ни слова, однако костяшки его пальцев, сжимающих рулевое колесо, были белыми от напряжения. Мать не отрываясь смотрела в окно. Я плакала на заднем сиденье. Когда мы вернулись домой, отец не хотел даже смотреть на меня. Он ушел к себе и переоделся в рабочий комбинезон. Мать стащила перчатки в нашей крохотной гостиной и, повернувшись ко мне, сказала, сверкнув глазами: «А теперь скажи мне, Ханна, ты все это придумала?» И вот так мои родители отстранились от скандала, который сами же и устроили за мой счет. Мать при виде меня целый год поджимала губы, словно это я была во всем виновата. Когда же я пыталась защититься – «но я же этого не хотела!» – она лишь качала головой. «Давай больше не будем об этом говорить». Отец практически не разговаривал со мной, лишь постоянно повторял, что я разбила матери сердце. Поэтому, когда цветочный магазин подал объявление о том, что ищет стажеров, я сразу же обратилась туда, поскольку больше не могла оставаться дома. Если б ничего этого не произошло, я сделала бы то, чего ждали от меня мои родители. Работала бы с ними на ферме, вышла бы замуж за местного парня, а после того как они удалились бы на покой, взяла бы дело в свои руки. А так я стала флористом. И знаете, о чем я больше всего сожалею? – Ханна горько усмехается. – Я так и не побывала ни в одном музее. Даже не попробовала стать художницей. Я просто сдалась. Опустила руки.
Она вытирает щеки обеими ладонями.
– Я сейчас вернусь.
Не дожидаясь ответа, я бегу в туалет и запираюсь в кабинке. И едва успеваю это сделать, как меня начинает рвать.
* * *– У вас всё в порядке? – озабоченно хмурится Ханна, когда я возвращаюсь.
Я с огромным трудом сдерживаюсь, чтобы не врезать ей по роже. Потому что я еще не встречала таких лгуний. Она прекрасно знает, что на самом деле все было совсем не так. И я имею в виду не только ее оправдания собственным поступкам, не обвинения моего отца. Ничего другого я от нее и не ожидала. Но есть что-то в том, как Ханна рассказала все это. Здесь слишком много лжи. Слишком много нестыковок.
Я киваю.
– У меня нежный желудок. Не берите в голову, продолжайте.
– Вы помните тот день, когда Диана заявилась в дом? Когда она спятила?
– Как я могу забыть такое?
– Она сказала, что я не та, за кого себя выдаю. Очевидно, она узнала про Ханну Уилсон. И пришла, чтобы угрожать мне. Вот почему я не хотела рассказывать Харви про ее появление, понимаете?
Мне требуется какое-то время, чтобы понять смысл ее слов. Ханна решила, что безумная вспышка Дианы относилась к ней. Она считает, что Диана угрожала разоблачить ее, ее прошлое. «Я знаю, кто она такая на самом деле! Лгунья! Лгунья!» У Ханны и в мыслях нет, что Диана говорила про меня. Я вспоминаю то, что она сказала сразу же после этого. «Поскольку вы также выступили в роли телохранителя, я хочу увеличить вам жалованье». Это же была попытка подкупа, прямая и откровенная. «Ничего не говорите моему мужу».
– Но теперь-то вы ему рассказали?
Ханна смущенно улыбается, затем открывает рот, словно собираясь что-то сказать. Моргает, едва заметно качает головой.
– Пока что еще нет, – говорит она и поспешно добавляет: – Но я обязательно скажу. Я должна рассказать. Я просто хочу сначала справиться с этой, последней драмой.
Она кладет руку на лоб и какое-то время стоит так.
Награду за лучшую женскую роль в жизненной драме получает…
– Больше всего меня тревожит то, что у меня такое ощущение, будто я теряю связь с реальностью. Может быть, именно поэтому Мия всегда так возбуждается в моем присутствии.
– Она возбуждается не всегда, – возражаю я.
– Когда я рядом – всегда. Маленькие дети должны быть привязаны к своей матери. Я иногда тревожусь – может быть, я что-нибудь делаю не так? Что-нибудь такое, что потом очень сильно скажется.
Я киваю.
– Когда я потеряла свою мать… – начинаю было – и сразу же осекаюсь.
– О, Луиза, мне казалось, ваша мать жива и здорова… Она ведь вылечилась? Что-то случилось?
– Нет-нет, я хотела сказать, когда я чуть не потеряла свою мать. Я думала, что она умрет, я ведь вам говорила, да? Вот почему мне пришлось уйти с работы и ухаживать за ней.
– Ну конечно, я помню. Но теперь у нее все хорошо, да?
– Да, все хорошо.
– Рада это слышать. Вы меня здорово напугали.
Ханна роется в сумочке и достает телефон.
– Нам пора идти, – говорит
