Анджей Струг - Богатство кассира Спеванкевича
Когда он проснулся, было уже светло. Он вскочил и сел на кушетке. Расцарапанная нога опухла и ныла, на костюм нацепилось множество колючек от лопуха, крохотных семян липучки, полуботинки еще мокрые. Это усилило смутное предположение, что вчерашние события были все же реальностью. Но вспомнить что-либо так и не удалось. Правда мешалась с вымыслом. Поиски портфеля, путь к станции, дальнейшая дорога домой стерлись из памяти начисто. Кто думал за него? Кто его направлял? Он пребывал, вероятно, в гипнотическом трансе, под чьим-то внушением… Как это провидение сохранило его сокровище? Каким чудом брошенный на произвол судьбы портфель не был похищен ворами, не стал добычей грабителей, не исчез неведомо куда, а уцелел и остался в его руках? Болью и страхом наполнила Спеванкевича мысль, что любая из тысячи роковых случайностей — не слишком ли много их последнее время? — была не только возможна, но даже неизбежна. Он схватил обеими руками портфель и уставился на один из его латунных замочков. Потом перевел взгляд на другой. Потом опять на первый. Глаза стали перебегать от замка к замку, все быстрее, быстрее… Он ощутил, как его подхватывает и несет вихрь восторга. Беспредельное облегчение, чувство благодарности судьбе переплелись с отчаянием, со страхом перед тюрьмой, позором и казнью — эти призраки составляли как бы фон счастья, увеличивали его силу…
И вдруг портфель выскользнул на ковер. Спеванкевич сорвался с кушетки и отскочил в страхе на другой конец комнаты, к самым дверям. Он смотрел на портфель безумными глазами. По лицу прошла судорога, одна дикая гримаса сменяла другую, руки двигались сами по себе, производя нелепые жесты. Вот он шагнул и затаился… Вот припал к полу и подкрадывается на четвереньках, как хищный зверь, охваченный яростью… вот ползет, точно последний бедняк, который, пресмыкаясь у ног жестокого тирана, умоляет даровать ему жизнь. Долгим, мучительным путешествием были эти несколько метров, наконец трепещущая рука отважилась прикоснуться к желтому портфелю, таящему в себе загадку. Может быть, все еще в порядке… Ах, может… Может… Дай-то Бог… Никто в него не заглядывал, он закрыт, как был закрыт, на оба замочка, нетронутый, целый…
Но вчера, когда юн находился во власти безумия… Когда, словно мертвец, лежал под забором, поверженный ужасом… В темноте неведомого пустынного парка… Или когда, подобно лунатику, бродил близ станции… Когда в невероятной давке ехал в поезде, возвращаясь домой. Несколько часов в состоянии гипнотического транса!..
И каждый мог, да еще как мог, сто раз мог! Выходит, все погибло… Что. проще, чем отобрать у невменяемого портфель, открыть, забрать доллары, набить его затем книгами, бумагой, чем попало и сунуть снова хозяину под мышку!..
А деньги в карманах?
Он вскочил и стал выбрасывать на ковер из всех карманов пальто, которого так еще и не снял, пачки банкнотов… Полетели злотые, франки, фунты… Он сел и схватил портфель. Долго, неумело, ежесекундно теряя ключ, не в силах попасть в отверстие, открывал он латунные замочки… Осанна! Осанна! Урра…
Радость не убивает, но кассир долго не мог успокоиться. Ему нужен был простор, размах и полет, чтоб извергнуть из себя бурю восторга. Он метался из угла в угол, бегал рысцой по каморке, садился, вставал, танцевал, проделывая нелепые, но исполненные тайного смысла движения, разыграл целую пантомиму. Наконец, будучи не в состоянии вынести счастье в одиночку, он бросился, раскрыв объятия, к единственному в комнате подобию человека: обнял за шею Сенеку, стоявшего на полке с книгами, и многократно облобызал его пыльный лоб. Мудрец, оторопев от неожиданности, потерял равновесие, упал на пол и, брякнув, как горшок, разлетелся на осколки.
Этого было достаточно. Спеванкевич пришел в себя, подобрал деньги и занялся туалетом. В квартире все ожило. Минуту спустя постучала ненавистная Текла и внесла поднос с завтраком. Через четверть часа кассир вышел на улицу. Больше для порядка, чем по необходимости, огляделся по сторонам. Он был исцелен — никаких подозрений, никаких призраков. Возле ворот он задержался, посмотрел на часы — до открытия банка еще три четверти часа. Кассир терпеливо подождал, пока лицо со следами трагических потрясений не застынет, приняв выражение классической мумии. Наконец небрежным жестом остановил мчащееся мимо такси и поехал.
Хотя он ехал по улицам, знакомым ему до тошноты, хотя у него не было сегодня ни склонности, ни охоты производить наблюдения, повсюду, однако, бросалась в глаза странная перемена в людях и вещах. Не время было задумываться над этим явлением, тем более изучать его. Но день был все же светлее, солнечнее и все рисовалось взору ярче, выпуклей. То здесь, то там, а точнее сказать, всюду что-то улыбалось ему. Спеванкевич, которому в жизни еще никогда ничто не улыбалось, поддался новому настроению и стал с жадностью озираться, словно очутился вдруг в чужом для него мире.
Боже, как хорошо!!.. Какое облегчение! Какое счастье…
Ему довелось открыть великую тайну, что наивысшее благо человека — жизнь. Не жизнь с ее добрыми и злыми событиями, не ее величие или убожество, а сам по себе голый факт существования, независимо от того, являешься ли ты президентом Речи Посполитой, или слепым стариком-нищим на паперти костела, или кассиром Спеванкевичем. Жить — главное, а остальное обманчиво, опасно, чревато неприятностями и, конечно, конечно же, не играет большой роли. Благодаря уродствам цивилизации, благодаря неумолимой неустанной борьбе за существование, человек утратил эту простую радость жизни. Сохранил ее воробей, просыпающийся с рассветом, сохранил даже листок на дереве и даже — это странно, но вполне понятно — даже мертвый камень.
Спеванкевич с шиком подкатил к банку. Вот входные двери, где за зеркальным стеклом, на удивление всему свету, исполняет с торжественностью архиепископа в присутственные часы свои обязанности монументальный, облеченный в ливрею, скопированную с униформы привратника нью-йоркского «Бой энд Разбой банка», седовласый патриарх, швейцар Дионизий Щубец. Но вместо него в дверях торчит ничем не примечательный полицейский, с традиционным ремешком на подбородке. Уже в дверях…
Он был непроницаем, как стена. Непримиримая, холодная и бесчувственная проза жизни… Его не соблазнит возвышенная человеческая мечта, не обманет ничье коварство. С логикой жизни не играют, кассир Спеванкевич! Бог мировых банков, золотой телец, не потерпит никакой насмешки, он видит все насквозь и спокойно, бесстрастно, как неживая самодвижущаяся машина, одной только своей тяжестью сокрушит святотатца. Да и кто отважится посягнуть?..
Первым побуждением Спеванкевича было сказать шоферу, чтоб гнал дальше, но полицейский испытующе, не мигая, уставился на него. Кучка зевак, человек пятнадцать, дежурившая у банка, любопытствуя, обступила автомобиль. Нимало не спеша, Спеванкевич заплатил шоферу и даже рука у него не дрогнула, когда он искал мелочь. Как солдат, закаленный в многодневной битве, испытавший превратности судьбы, познавший и ужас смерти, и радость победы, теперь, когда грянуло все-таки поражение, он, истощив свои силы, сдался и был спокоен. Ни на секунду не впал он в отчаяние, не строил пустых догадок, не доискивался в волнении, как же это случилось? Это его нисколько не интересовало. Дело было простое, а единственное спасение — проявление доброй воли, искреннее раскаяние и лояльность — короче, смягчающие вину обстоятельства. Он сожалеет о своем подлом поступке, он опомнился и явился сам, не званый, не пойманный, не приведенный под конвоем. Вот вся сумма наличными, а вот ведомость вчерашнего дня — все до гроша возвращено.
Но полицейский за стеклом только покачал головой. Говорит что-то, но слов не разобрать. Спеванкевич громко и решительно объясняет, кто он такой, однако через стекло ничего не слышно. Наконец полицейский поворачивается к нему спиной. Толпа зевак советует в один голос попытаться пройти через боковую дверь под аркой ворот.
— Во всем банке обыск.
— Правительственный комиссар все опечатал…
— Вся касса конфискована в пользу казны!
— Так им и надо! Ворье!..
— Директоров сегодня ночью арестовали…
— Ничего им не будет, откупятся.
— Кто-то из них бежал с деньгами за границу.
— Оба бежали! Как же, ищи ветра в поле!
— Что случилось?! Что случилось?! А мой вклад, мой текущий счет в банке…
— Хо-хо…
— Подумаешь, ограбили, и все. Вы что, не знали, зачем у нас банки?
— Боже милостивый… Сбережения всей моей жизни… Боже милостивый!
— Если правда, что банк отходит к государству, то государство вернет вам капитал целиком.
— Банк Польский выплатит.
— Нет, Дирекция сберегательных касс.
— Никто ломаного гроша не даст, говорю вам: оба директора вместе с вашими денежками за границу удрали.
