Анджей Струг - Богатство кассира Спеванкевича
Кассир начал рыться в кармане пальто, стараясь вытащить из скомканной пачки купюр какую-нибудь бумажку. Левой рукой при этом он пытался оттолкнуть от себя сумасшедшего, полный опасений, готовый к тому, что в любой момент может приключиться что-то еще. Наконец он надорвал пачку и вытянул банкнот, кажется, в пятьдесят злотых. Холодные гибкие пальцы тотчас схватили деньги. Таинственная лошадь фыркнула неподалеку. Из-за деревьев показалось нечто похожее на приземистую человеческую фигуру. Перемещалась эта фигура довольно странным образом, с большой медлительностью. На голове — огромная шляпа, кажется, белая, под шляпой, судя по всему, — плащ, длинный, стелющийся по земле. С усилием вглядываясь в чудовище, предчувствуя покушение, Спеванкевич хотел было податься назад, но ему не позволил забор, не отпускал кассира и маг, обхвативший его за пояс… Вот, значит, как… Он у них во власти, ему суждено погибнуть в этом безлюдье… Спеванкевич рванулся снова, но мнимый сумасшедший его не выпустил… Внезапно кто-то снова фыркнул, бодро, зычно, как настоящая лошадь, и кассир закрыл глаза…
— Не бойтесь, — прошептал маг. — Вы увидите любопытный симбиоз двух человеческих существ… Оба похожи на душевнобольных, впрочем, кто знает…
— Отпустите…
— Сейчас. Только будьте осторожны, не вздумайте их дразнить, один из них силач, он и в самом деле как лошадь, а иногда… Здравствуйте, ваше величество! Осмелюсь спросить, куда держите путь?
— Я выступил в Калушин отвоевать свой трон и покарать предателей.
— Да ведет тебя Господь, король наш, да ниспошлет он тебе победу! Освободи поскорей всех нас, изнывающих в ярме рабства! Как удалось тебе обмануть бдительных стражей крепости?
— Всех стражей я обратил в камень.
— И поделом! А как поживает твой верный королевский скакун?
В ответ скакун громко фыркнул, и ездок любовно потрепал его по шее…
— Смотрите… — прошептал маг. Кассир не выдержал и открыл глаза. Ударил яркий луч электрического фонарика, и Спеванкевичу предстала нелепая и дикая картина. Две пары человеческих глаз смотрели на него в упор два страшных лица. Снизу была заросшая черными космами физиономия одного, а выше, из-под бумажной шляпы, выглядывало маленькое старческое личико другого, морщинистое и подернутое пухом седых волос. На плечах короля красовались эполеты с бахромой, тщедушная грудь была увешана множеством разноцветных бумажных орденов. В одной руке он держал красный флажок на палочке, в другой — выструганный из дощечки меч. «Скакун», на которого он взгромоздился, был, по-видимому, изрядного роста детиной. Кассира ужаснули злые испытующие глазки, которыми тот не мигая уставился на него. Вот «скакун» фыркнул и, сжав в кулак огромную черную руку, принялся рыть ею землю, совсем как лошадь копытом. Фыркнул еще раз и приблизился.
— Сердится, — шепнул маг. — Это знаменитый когда-то конокрад Шолтыс, мужики в конце концов поймали его и выбили из него ум — лупили кольями двадцать четыре часа подряд. С тех пор он стал лошадью. Ничего не берет руками, не произносит ни слова и передвигается только на четвереньках. Король, портной из Калушина, заботится о нем, кормит, иногда даже моет. У, как злится… Увидел чужака и требует папиросу — дайте ему закурить…
Кассир вынул из кармана пачку американских папирос, достал одну, зажег и осторожно сунул «коню» в рот. Тот затянулся и радостно заржал. Король с любезной улыбкой отсалютовал по-военному… Внезапно «конь» стал на дыбы — что за верзила! — и, недолго думая, сбросил с себя короля, и оба они кинулись в чащу. Фонарик погас… Длинноногий маг поспешно перемахнул через забор и тоже исчез в темноте. Кассир ничего не понял, но и его охватила паника. Между деревьями вспыхнул слабенький огонек — будто спичка — и пропал. Кассир пустился бегом, держась вдоль забора. Шагов через двадцать он присел и, притаившись, прислушался. За забором, в той стороне, куда убежал маг, послышались мужские голоса, они кричали и бранились, через минуту раздался звучный голос мага, с насмешкой им что-то возразивший, затем внезапно и коротко брякнула мандолина, точно кого-то огрели по голове. Спеванкевич, который тем временем обжег о крапиву руку, помедлил и вдруг вскочил, точно прошитый острием… Земля прогибалась и ходила у него под ногами — он хватался за забор, но онемевшие пальцы никак не могли удержать жердь и срывались… Ряды освещенных окон далекого здания плясали в глазах, словно корабль на расходившихся волнах… В растерянности он посмотрел по сторонам. В его измученной голове росла твердая глыба льда, она разрывала череп…
— Нет-нет-нет… Это невозможно, это сон, страшный сон… А если не сон… Если…
Он делал все, чтобы проснуться. Попробовал кричать — но не мог издать ни звука. Тер лоб, бил кулаками по голове, взбрыкивал ногами. Освещенннй дом прыгал, как одержимый, взмывал в темноту, становился дыбом.
— Нет! Нет!
Спеванкевич все же не поддавался, боролся, но уже из последних сил. Он знал, что, если поверит, убедится, что это не сон, он тут же падет замертво. Потому что, потому что…
Портфель с тремястами семнадцатью тысячами долларов, портфель, заключающий в себе жизнь и смерть…
Он не имел понятия и о том, где находится. В голову лезла разная чушь, но память уже отказала. Мелькнуло и пропало… И еще веревка… Тачка под деревом…
И Спеванкевич схватился обеими руками за голову, та меж тем отделилась от туловища, готовясь, словно воздушный шарик, взмыть в пространство. Он покачнулся и рухнул в крапиву.
VI
Спеванкевича одолевал сон, но стоило закрыть глаза, как стая призраков, неистовствуя и насмехаясь, проносилась перед ним. Призраки были каждый раз иные, все грознее и грознее, но в конце концов появлялось самое страшное видение и так его терзало, что он вдруг просыпался; именно это мгновение и было всего мучительнее. Он не знал, где находится, спит или бодрствует, ничего не понимал, не верил тому, что видел. Он торопился закрыть глаза и, проваливаясь в темную бездну, уносился в неверном зыбком полете, как пущенный по ветру листок бумаги. Опуститься на землю он не мог, но в то же время чувствовал, что никуда не долетит, что это будет длиться вечность. В пути его одолевали безжалостные Призраки, увертливые, точно змеи. Вокруг него в хаотическом беспорядке совершались бессчетные события, и каждое влекло в свою сторону. Остались от него под конец одни лоскутья да клочья, он сам себя растерял, рассыпал по частице в разных далеких местах и вынужден был наблюдать одновременно тысячи чудовищных и нелепых происшествий; борясь с опасностями и бедами, он слушал и слушал рассказы о себе самом, любой из них был совершенно невероятен и в то же время правдив. Его беззастенчиво пичкали заведомой ложью, обольщали словами утешения и доброты, но стоило ему поверить, как его поражали точно громом сообщением о чем-то столь скверном и страшном, что он, раздавленный и уничтоженный, втоптанный в грязь, исчезал из вида и — о диво! — минуту словно бы отдыхал. Но его тотчас откапывали, отрывали: безжалостная огромная лопата извергала его на свет, как червя, посеченного на кусочки, и все повторялось сначала…
Наконец оно прекратилось, грозное, разрывающее череп кипение мозга — видимо, кто-то милосердный открыл туго завернутый клапан. Кипящий мозг рванулся паром и в одну секунду рассеялся. Облегчение, провал, пустота…
Теперь сон был уже крепкий. Что-то маячило временами, но уже спокойно, ненавязчиво. Большая Медведица, пылающая семью своими солнцами в черном небе… Блуждание в темноте, в незнакомом месте, поиски чего-то ночью… Вещь неслыханная — чудо, которое не удивляет и не радует… Зал ожидания на станции, в толпе двое подозрительных… Четверо подозрительных, семеро подозрительных, множество подозрительных, они увеличиваются в числе… подозрительные — это все…
…В окошечке железнодорожной кассы сидит он сам и самому себе продает билет, станция превращается в банк… Паника выбрасывает его на перрон вместе с убегающей толпой… Ада зазывает его квакающим голосом из окна вагона третьего класса — еще чего не хватало… Директор Згула из первого класса протягивает за портфелем длинные, словно жерди, руки — нашел дурака… В купе второго класса сидит Рудольф Понтиус и читает газету — простите… Некуда деться. Толпа подозрительных оттеснила его на площадку вагона, сталкивает на ступеньки, поезд мчится… Множество рук пытается вырвать у него из-под мышки портфель, но он держит его крепко, те, однако, тянут еще сильнее… Над самым его ухом кто-то со свистом затачивает нож — Спеванкевич выскочил на полном ходу и с разгону мчится семимильными шагами по свету, опережает поезд, вот он одним прыжком перемахнул Варшаву, минует Модлин, Плоцк, Гданьск, перескакивает море и намеревается заночевать в Стокгольме… Оказывается, в Стокгольме есть точно такая же Панская улица, только там ничто ему не грозит. В воротах пусто, на лестнице — никого… Он валится на кушетку и собственным телом накрывает портфель…
