Душан Митана - Конец игры
И, пожалуй, Бутор это тоже осознает.
— Я, разумеется, не вправе сообщать вам результаты вскрытия, — говорит он нерешительно и замолкает, словно взвешивает, заслуживает ли Славик такого доверия и, вообще, сумеет ли он оценить риск, на который он, доктор, отваживается. Мурло, а строит из себя бог весть что, подумал Славик, но тут же следом понял его тактику. Итак, баш на баш, исподтишка, но прямой наводкой метит прямо в цель: я же обещал ему в ближайшей постановке эпизодическую роль. — А ведь у нас с вами уже есть что вспомнить, не так ли? — засмеялся Бутор с фамильярностью коллеги. — Да и потом, — наступила драматическая пауза, — мы не установили ничего, что было бы вам неизвестно, пан режиссер.
Ну погоди, я ж тебе подложу пилюлю, хватит тебе тут наворачивать; Славик вдруг ощутил, что ему как бы передавалась заразительная склонность Бутора к черному юмору.
— Представьте себе, час назад я думал о вас, пан доктор.
— Серьезно?
— Похоже, буду снимать один детектив, — бросил Славик небрежно. С минуту он смаковал воцарившуюся напряженную тишину на другом конце провода, а потом с наслаждением вздернул «лорда Килланина» на дыбу: — Из английской сельской жизни.
— Правда? — «Лорд Килланин» даже затаил дыхание в ожидании подробных разъяснений.
— Там есть одна роль, точно созданная для вас. Надеюсь, время у вас найдется. Точный срок вам сообщу.
— Спасибо, пан режиссер. Конечно, я освобожусь. В этом году я не отгулял и четверти своего отпуска. В крайнем случае возьму за свой счет, — говорил доктор Бутор тягучим, сладким, как сироп, голосом. — Значит, из сельской жизни? В таком случае, наверняка будут и какие-нибудь натурные съемки, — добавил он с надеждой, а Славик и не подумал его разочаровывать.
— А как же иначе. Сельская резиденция, вам понятно? Все должно выглядеть достоверно.
— Ясно. Какой-нибудь словацкий замок… ясно.
Доктор Бутор скромно давал понять, что, кроме своей профессии, он разбирается еще и в области, которой занимается только как дилетант.
— А… если позволите спросить… кем я буду?
Славик не мог удержаться от смеха. Он прикрыл ладонью трубку и лишь погодя сумел дипломатично ответить:
— Боюсь, что несколько преждевременно говорить о деталях, но между нами, это больше, чем просто обещание. Ваш облик…
— Невероятно! Неужто все же…
— Да.
— Лорд?
— Лорд.
— Господи боже мой, мою старуху удар хватит…
— Тссс, — понизил Славик голос, и доктор Бутор тотчас смекнул:
— Понимаю, ни слова. На такую роль многие точат зубы, понимаю…
— Сущая правда, — подтвердил Славик заговорщически. — Но, конечно, это будет не главная роль…
— Понимаю, — успокаивающе перебил его Бутор. — Знаю, что на главную роль не тяну, еще настолько я самокритичен. В отличие от других любителей.
Честное слово, он сегодня в ударе — в отличие от других любителей. Словно хотел тонко намекнуть: хотя я и любитель, но лишь по недоразумению, если бы нашелся человек, который сумел бы по справедливости оценить мои способности…
— Говорите, лорд, — повторил доктор самодовольно. — Известное дело: терпение исподволь свое возьмет.
— Да, лорд, — подтвердил Славик его слова, но вдруг как-то сразу потерял интерес ко всему; спятил я, что ли? Занимаюсь какими-то глупостями… и он язвительно заключил: — Хотя и малость дегенеративный.
Доктор Бутор замолк. Обиделся? Напрасные опасения. Последующей фразой он доказал, что его способность приспосабливаться поистине не знает границ.
— Понимаю, пан режиссер. Они ведь должны быть дегенеративными. Это же класс, осужденный историей на вымирание, ха-ха-ха.
— Превосходно, я рад, что мы договорились. Жаль, но мне пора…
— Понимаю, пан режиссер, — оборвал его Бутор; в его голосе все еще слышались смешливые нотки. — Итак, вас интересует, собственно, вскрытие, не правда ли?
Ну наконец, вздохнул Славик, хотя сама форма буторовского вопроса возмутила его. Он звучал оскорбительно — словно я выпытываю, словно я нетерпеливо жду результата вскрытия, словно он мне оказывает какую-то любезность.
— Вскрытие? — повторил он рассеянно. — Да, вы собирались рассказать мне что-то о вскрытии, не сердитесь, здесь такой кавардак, что я совсем запамятовал.
— Скорее всего, мне не надо бы об этом говорить, — Бутор все еще продолжал разводить церемонии, — а впрочем… почему нет… просто… она, видать, была мертвецки пьяна! — выкрикнул он неожиданно, с явным удовольствием, но тут же следом позолотил пилюлю: — Я хотел сказать… в жилах, говорят, вместо крови у нее был алкоголь, — его опять по обыкновению потянуло поизощряться в остроумии, но, видимо, он сразу же смекнул, что его своеобразный способ балагурства в данный момент более чем неуместен, и потому в конце концов употребил тот безликий специальный термин, который изначально вертелся у него на языке. — В крови у нее, даже столько времени спустя, было почти три промилле.[41]
Бутор стремился как можно быстрее закончить разговор, который сперва пошел по такому многообещающему пути, но затем — в силу его же речистости — свернул в нежелательном направлении, и потому быстро, с сочувствием добавил: — Я и не предполагал, что вы ждете ребенка. Это действительно непереносимо для вас. Мне уж всякое довелось видеть, но, скажу вам, такое дело…
— Что? — взревел Славик. Перед глазами у него бешено завертелись какие-то разноцветные концентрические фигуры; они припомнили ему круги на батиковой майке его водителя. Он схватился рукой за горло и резко дернул пуговицу на вороте: зашлось дыхание. Он слышал голос Бутора, но смысл слов не доходил до него. Он закрыл ладонью раковину телефона и несколько раз глубоко вздохнул. Надо было найти хоть мгновение, чтобы оправиться от шока.
— Алло, пан режиссер? Вы у телефона? — снова проник в его сознание голос Бутора. — Вы меня слышите? Что с вами?
— Со мной? Ничего. А в чем дело?
— Вы так вскрикнули. Вы, правда, в порядке?
— Да нет, это относилось не к вам. Директор картины спрашивала, скоро ли я кончу разговаривать. Сегодня мы должны все доснять. Ждут меня…
— Извините… Не знаю, с какой стати мне пришло в голову снова напоминать вам этот ужас…
Она была в положении, боже мой, так она вчера водила меня за нос, она опять играла…
— Мне показалось, что вас это удивило…
…безумие, ведь я убил собственного ребенка…
— Вы что-то сказали, пан доктор? Плохо слышно.
— Мне показалось, говорю, что это вас поразило, — на сей раз в голосе Бутора звучала какая-то строгая настороженность.
— Что меня могло поразить?
— Что она была в положении. Я думал, вы об этом знаете, — Бутор продвигался все дальше; строгость сменилась скользким, напряженным подозрением, и Славик понял, что с ним надо держать ухо востро.
— Ну конечно, знаю. Надеюсь, вы не хотите намекнуть, что она ждала ребенка от кого-то другого?!
Это на него действует, только так — прямым ударом. Я тебе покажу, подлая рожа!
— Боже упаси, я вовсе не собирался вас оскорблять, — ага, он уже идет на попятную. — Я рад, что вы об этом знали…
Ну, ну, ведь он мне, сдается, угрожает. Так, значит, мало еще получил?
— Боюсь, что не понимаю ваших намеков, — сказал Славик жестко, и соотношение между ними тотчас изменилось. — А если вас интересует, с каких пор мне было это известно, так спросите капитана Штевурку. Как раз сегодня утром мы об этом говорили. — Славик снова превратился в режиссера, хорошо владеющего ситуацией, а доктор Бутор снова стал не более чем статистом. Но, казалось, Славику этого было еще недостаточно, казалось, ему необходимо было сорвать на нем зло, точно Бутор, сообщивший ему результаты катастрофы, был определенным образом ее причиной, будто был частично повинен в этом абсурдном недоразумении. Надо его под корень подсечь, плута эдакого!
— Между прочим, когда будете говорить с капитаном, передайте ему мою благодарность, пан следователь.
Лорд Бутор с миявских выселок удрученно залепетал:
— Пан режиссер, прошу вас… я, правда, не знаю, о чем это вы… кого благодарить, какая благодарность, у меня же с ним нет ничего общего, это не входит в мою компетенцию. С этим капитаном я ведь не знаком лично… за что благодарить…
Славик по-дружески добил его:
— За то, что он был так любезен и через вас передал мне результаты вскрытия.
Бутор в отчаянии завизжал:
— Что вы, пан режиссер, бога ради, это заблуждение, это просто недоразумение, — в его голосе звучал вопль человека, ставшего жертвой несправедливого оскорбления. — Он не поручал, никто мне ничего не поручал, это я сам, понимаете, из уважения к вашему искусству… умоляю вас, никому не говорите, что я сообщил вам результаты вскрытия… прошу вас, — тут было все: и просьба о пощаде, и страх, и лютая ненависть. В трубке слышалось частое, хриплое дыхание; у Славика было такое ощущение, будто в нос ему ударил запах пота, который залил доктора Бутора. Славик молчал, предоставив ему возможность повариться в собственном соку, а когда рассудил, что воздал ему за все сторицей, снисходительно сказал:
