Владимир Кайяк - Следы ведут в прошлое
— Нервы?
— Да, а я был уверен, что у меня нервов нет вовсе. Но, попади им в лапы, они еще не то найдут.
На улице он простился с нами.
— Хорошо, что он отделался легким ранением, а то мне оставалось бы только... — пробормотал Лапсинь, не закончив.
А говорят, спортсмены — жизнерадостные люди!
Мои мысли вернулись к Бредису. Санаторий? Да еще и нервы? Вот уж кто ничуть не похож на нервного человека. Хотя и говорят, что внешность обманчива... По своему совсем скромному опыту я мог смело утверждать, что работа следователя не балует нервы, а нервные клетки не возобновляются — столько-то я знал из медицины.
16
Шли дни. Казалось, мои розыски уже не выйдут из тупика. Ничего нового я не нащупал и, как мог, избегал встречаться со Старым Сомом. Он не упрекал меня, не терзал язвительными вопросами, но нежеланный миг, когда мне придется предстать перед ним с отчетом, был уже не за горами.
Был субботний вечер, я лежал на тахте, заложив руки под голову, и смотрел на старого моряка, но казалось, даже он от меня отвернулся, не хотел вступать в диалог, который еще Платон считал лучшим средством для раскрытия истины.
Мысли метались. Где ошибка, допущенная, кажется, еще на исходной позиции моих поисков? Не слишком ли я отдался розыску человека, покушавшегося на Бредиса, забыв... Чепуха, я не забыл об убийце Зара, убийца и нападавший на Бредиса — одно и то же лицо. Во всяком случае, сообщники.
А может быть, я забросил психологический анализ, не взвесил возможные варианты мотивов убийства, не установил, кому мог быть ненавистен Зар?
Непредвиденное интермеццо: телефонный звонок.
— Это я, Берт. Ты еще не окончательно забыл о моем существовании?
— Айя, тебе не к лицу пошлое кокетство.
— Я помешала? Сознайся без притворства!
— Когда и в чем я притворялся?
— Ах, это же у вас в крови... профессиональный навык...
— Давай выявим мои профессиональные навыки при встрече, уж со всеми деталями! Почему не приходишь?
— Откуда я могу знать, что ты дома? Что, это кляузное дело еще не...
— Нет! Приходи!
— Завтра ты свободен?
— Нет... и да. Приходи!
— Уговор забыл?
— Какой?.. Подожди!
Она уже повесила трубку. Не сразу я вспомнил, что завтра именины двоюродного брата Айи, мы обещали там быть. Я стал звонить Айе, но дома ее не было, она звонила откуда-то из другого места. Хорошо, позвоню позже. Радовало уже то, что она позвонила мне, впервые после той обидной записки. Даже небольшая радость была мне сейчас на пользу. Лицемерием и позой я считаю высоконравственные советы — «стать выше мелких личных страстишек». Так могут говорить лишь люди именно с мелкими страстишками, даже не люди — карлики, если у них только страстишки, а не страсти.
Наутро Айя все же пришла, мы мирно напились кофе. Я спросил, почему она вчера повесила трубку. Нехорошо это.
— А почему ты не замечаешь, каким сухарем становишься? Это хорошо?
— Мне жаль, но...
— Не притворяйся, ничего тебе не жаль! Живем как в монастыре. Разве нет? Ну скажи, сколько раз мы с тобой ходили в театр, на концерт, ездили в Ригу?
— С работой приходится считаться, Айя.
— Работа! Она отвратительна, твоя работа! Для того чтобы ты имел то, что называешь интересной работой, нужно, чтобы кто-то был застрелен, зарезан, задушен или еще каким-нибудь способом отправлен на тот свет... Чего ты хочешь, Берт? Чтобы я тому радовалась?
— Нет, чтобы ты не ставила все с ног на голову.
Мы помолчали, потом я начал шутливо:
— Теперь-то ты называешь меня сухарем, но разве де ты заявила, когда я расследовал дело об убийстве Ванадзиня, что тебе претят истерия и экзальтация как в себе, так и в других?
— Ну и заявила! Все меняется, люди тоже, может, и я изменилась.
— Значит, ни на что нельзя положиться — ни на дружбу, ни на любовь? Таким образом ты мне сама помогаешь стать циником и скептиком — так ты однажды меня назвала.
— А я на что могу положиться? На вечное ожидание? Нет! Я не выдержу! Тебе не нужна жена, тебе нужен робот с запрограммированным абсолютным терпением и безоговорочным ожиданием. Он-то будет ждать, пока ты на минуту оторвешься от своей интересной работы с преступниками и сможешь позабавиться со своим терпеливым роботом... Я не робот! Я живой человек.
Я молчал, зная, что теперь ни скажи, что ни сделай, общего языка мы все равно не найдем; Айю в ее теперешнем настроении все будет раздражать... Только лишь в теперешнем?
— Притом у тебя уже есть здесь кто-то, на кого можно положиться, кто всегда будет ждать: твой моряк! Ты опять повесил его.
Я молчал. Странно: эта ссора с Айей не вызвала уже во мне ни особого протеста, ни горячего желания утешить ее, я испытывал только лишь тоскливую, вялую апатию.
— Айя, давай перестанем ссориться, это жалкое, недостойное занятие! Если тебе со мной так скучно, поезжай в гости к двоюродному брату, рассейся среди веселых людей! Я же не отговариваю тебя.
— И поеду! Нельзя бросаться обещаниями! Нас там ждут, пусть дождутся хотя бы меня.
Цок-цок-цок... Острые каблучки застучали по полу, Айя схватила плащ, оглянулась. Ждала, что я все же буду отговаривать. Я не мог, сам не знаю почему Молчал.
— Ты... ты... действительно толстокожий, как слон! Прощай!
Хлопнула дверь, Айя исчезла. Я сидел, ни о чем не думал, потом встал, решил до вечера никуда не выходить, спуститься только взять газеты в киоске.
Внизу я столкнулся с Лапсинем.
— Ага, поймал! — вскричал он. — Так я и думал, недаром вы от меня сегодня решили избавиться.
— Лапсинь, верите ли, я ужасно рад видеть вас! Я хотел сбегать за газетами, прозевал подписаться.
— У меня есть все газеты. Пожалуйста!
— А вы уже завтракали? Нет? Пошли наверх! У меня кофе еще горячий... И еще кое-то погорячее.
— Не откажусь.
Я стал выставлять на стол закуски. Лапсинь не мог не заметить, что стол уже был накрыт на двоих, может быть, потому он смотрел по сторонам, явно притворялся, что ничего не замечает. Я оценил эту деликатность. Вообще парень смущался и вначале сидел не очень-то разговорчивый, только потом обрел свою обычную живость, особенно после нескольких рюмок коньяка. Что касается меня, я хотел опьянеть, но не мог. Когда человек в дурном настроении, чаще всего так и бывает.
Лапсинь пытался развлечь меня. Когда это не удалось с помощью анекдотов, он сменил тему:
— Если можно узнать, в какие приключения мы пустимся завтра?
Я сознался:
— Не знаю, Лапсинь. Апория. Вы знаете, что означает это гадкое слово?
— Не приходилось слышать.
— Один древний грек доказывал, что величайший из стайеров Ахиллес не в состоянии догнать самую медленную черепаху, потому что, пока Ахиллес достигнет точки, из которой стартовала черепаха, она все-таки продвинется насколько-то вперед. И так далее. Пример по вашей, по спортивной линии! Ахиллес, решив догнать черепаху, находится в апории — в безнадежном положении. В точно такой же апории нахожусь и я. В тупике! Не смотрите на меня так жалостливо! Я не собираюсь законсервироваться в этом состоянии.
— Надеюсь, — сказал Лапсинь и повеселел. — Чепуха! В этой истории кроется какой-то абсурд.
— Здесь взята за основу движения математическая линия, разделенная на отдельные точки. Математически и чисто теоретически можно доказать немало таких абсурдов. Ничего. Я сегодня что-нибудь да придумаю.
Мы посидели еще часок-другой. Лапсинь рассказывал мне забавные случаи из своей спортивной практики, потом стал поглядывать на часы.
Я остался один. Лег на тахту, взял книжку, но читать не хотелось. Мысли метались между ссорой с Айей и предстоящим завтра отчетом перед Старым Сомом. Моряк на картинке глядел на меня понимающе и насмешливо, как всегда, но не без доброжелательства. Потом спросил:
«Итак, неудача на всех фронтах — и в сердечных делах и на работе? А дальше что? Что главное?»
«Главное — хоть какое-то, пусть неудобное, но мало-мальски устойчивое душевное равновесие».
«Потерял его?»
«Не совсем, но...»
«Значит, еще не так страшно. И все-таки: как же насчет расследования? В тупик попал? Бьешь и бьешь по одному и тому же гвоздю, который наткнулся на камень...»
«Не буду! Вернусь к событиям на Пиекунских скалах, попробую подобраться к этому негодяю с другой стороны».
Тишина. Я снова принялся перелистывать книжку. Старый моряк меня больше не тревожил.
17
День выдался жаркий с самого утра. Слушая мой отчет и выраженные в одной фразе наметки на будущее, Старый Сом обливался потом — блестели его большой нос, бритая голова и грузный подбородок; однако прокурор не разрешал себе снять пиджак, и, как я заметил по неодобрительным взглядам, его шокировало, что я разгуливал без пиджака, в рубашке с короткими рукавами.
