Марина Серова - Милый монстр
— Вы вмешались в ссору?
— Поначалу я хотела пройти мимо. Но… с самого первого момента, когда я пришла в дом Василовских, Никита стал мне по-настоящему дорог. Дети, родители которых лишили их детства, вызывают у меня жалость с тех пор, как я начала взрослеть и что-то понимать в этой жизни. Валерий Аркадьевич нередко наказывал Никиту, когда тот, например, не хотел заниматься музыкой, а вместо этого просился на стадион. Кажется, я говорила вам, что Василовский страдал многочисленными комплексами. Так вот в последнее время это стало просто невыносимым. Он разочаровался в себе, часто звал меня и подолгу философствовал о смысле жизни, о недостижимости счастья и совершенства. Наверное, мне следовало как-то разубедить его, убедить в том, что он неординарен и велик, однако для этого не оставалось ни сил, ни желания. Общение с этим человеком выматывало как в прямом, так и в переносном смысле, я же находилась под его напрягающим гнетом почти три года. Неудивительно, что мне не хотелось поддерживать его или, наоборот, разубеждать, я отделывалась лишь слабыми возражениями, которые он легко опровергал. В последнее время у него появилась одна идея, которую он активно начал воплощать в жизнь, положив на это все внутренние ресурсы. Он практически полностью оставил работу, разорвал контракт с одним из исполнителей, который, как я подозреваю, даже до конца не осознал этого факта, отверг множество новых предложений и даже придержал свою частную деятельность, сведя ее до минимума. На все вопросы окружающих о том, что с ним происходит, Валерий Аркадьевич отвечал, что ему необходим глубокий и продолжительный отдых. В конце концов от него отстали.
— Вы знаете, что он планировал предпринять?
— Да, забрать сына и переехать за границу на постоянное место жительства — кажется, в Германию, — где полностью посвятить себя частной практике и — самое главное — воспитанию гения. Гениальные задатки он увидел в своем сыне, который, на мой взгляд, был самым обычным ребенком. У Никиты, безусловно, имелись некоторые таланты, но для их развития ему требовалась спокойная обстановка, поскольку, как я уже говорила, он был очень нервным ребенком. Отец же давил на него, ставил жесткие требования, полагая, что только так можно добиться положительных результатов. В общем, он ломал Никиту, и, разумеется, это не могло не отразиться на восьмилетнем мальчике.
В тот вечер Василовский начал кричать на сына за ошибки, которые тот допустил, играя на пианино. Отец называл его ни на что не способным бездарем и прочими обидными определениями, и когда я проходила мимо, то совершенно отчетливо услышала детский плач. Подобные сцены меня уже не удивляли, за три года они стали для меня обыденным явлением. Но в последнее время я начала подозревать, что Валерий Аркадьевич начал практиковать телесные наказания!
Свидетельство этого я получила в тот вечер, когда в очередной раз прислушалась к звукам, доносящимся из библиотеки. Какой-то странный шум, здорово напоминающий борьбу. Но ведь не мог же отец драться со своим маленьким сыном! Я только успела подумать об этом, как до меня донесся какой-то хлопок, причину происхождения которого я не смогла определить. Однако слушать плач ребенка у меня уже не было сил, и я осторожно приоткрыла дверь и заглянула в библиотеку.
Эльмира замолчала и даже прикрыла глаза, очевидно, вспоминая открывшуюся ей картину. Я же слушала с замиранием сердца, потрясенная услышанным и внутренне уже предвидя дальнейшее повествование. Однако это не помешало мне резковато задать мучающий меня вопрос:
— И что же случилось?
— Когда я вошла, то поначалу не поняла произошедшего, слыша только тихие всхлипывания ребенка. Я подбежала к нему, чтобы успокоить, поначалу не замечая ничего вокруг. Но как только я приблизилась к мальчику, у него началась истерика, и, забившись в конвульсиях, он скинул с дивана какой-то предмет, который с громким стуком упал на пол. Это был коллекционный пистолет, который находился на особом счету у хозяина: тот часто пользовался оружием, стреляя в мишень и скрашивая таким образом свое одиночество и скуку. Я увидела этот пистолет, а уж потом перевела взгляд влево, за диван, и… увидела Валерия Аркадьевича! Как только я не заметила его сразу, ведь он лежал совсем рядом. На груди, в районе сердца, у него растекалось пятно от крови. А рядом… валялся охотничий хлыст, тоже из оружейной коллекции.
— Что? Что вы говорите?! Получается, что в Василовского стрелял Никита?
— Да. Я предполагаю, что все было так: Валерий Аркадьевич очень жестоко наказал своего сына, выпоров его хлыстом, отчего у того начался нервный припадок. В состоянии аффекта он схватил пистолет, который я еще утром видела лежащим на столе, — по-видимому, Василовский в очередной раз тренировал свою меткость и забыл повесить оружие на место.
— Почему пистолет был заряжен боевыми патронами?
— Насколько я знаю, это было одной из особенностей Валерия Аркадьевича — он всегда стрелял только по-настоящему, а холостые патроны не использовал вовсе, так как считал их жалким искусственным заменителем. На природе ему нужна была настоящая отдача от выстрела, особенно если выстрел производился из охотничьего ружья. Возможно, по привычке он использовал боевые патроны и в других видах оружия.
— Но пистолет не был найден. Где же он?
— Я… это я спрятала его. Поймите, как только оружие было бы обнаружено, то подозрение наверняка возникло бы и пало на Никиту. Возможно, подумали бы, что он изучал пистолет и случайно направил его на отца, или же додумались бы до истинной версии преступления. А так — нет оружия, нет и явных указок на участие мальчика в невольном преступлении.
— Что случилось после того, как вы застали Никиту в истерическом припадке?
— Я сама очень напугалась и не знала, что мне делать и куда спрятать Никиту. Я хотела увезти его с собой, но это не представлялось возможным, вы же понимаете. Тем более что в тот момент я еще не решила, куда поеду, знала лишь, что не смогу находиться в доме ни минуты. Никита кричал и плакал, а я подумала, что если сейчас скроюсь, то никому не придет в голову, что я присутствовала здесь в день убийства и даже знаю, кто его совершил. Кто бы мог подумать, что убийца — восьмилетний ребенок?
Никто — была вынуждена признать я. Даже у меня, после проведения многочисленных расследований, повидавшей на своем веку всякое, не возникло мысли о том, что преступление может оказаться таким нетрадиционным, и уж тем более я не думала, что маленький ребенок окажется невольным преступником. Эльмирин расчет был верным: на Никиту никто не обратил внимания, а его болезнь приняли за следствие сильнейшего нервного потрясения. Чем она, впрочем, и являлась. Кому могло прийти в голову, что потрясение произошло в результате самостоятельно совершенных действий, а не увиденной сцены убийства?
Эльмира тем временем продолжала свой рассказ. После того, как она приняла решение инсценировать умышленное убийство Василовского неизвестным, следовало, во-первых, скрыть оружие, что и было сделано, а во-вторых, остаться незамеченной. Она очень боялась, что при выходе из дома встретит возвращающуюся хозяйку, но этого не произошло. Около одиннадцати вечера она покинула дом Василовских и отправилась на ближайшую железнодорожную станцию, расположенную в деревне Радостное, поскольку она была самой близкой к элитному району Чарующее.
— Никита остался в библиотеке?
— Да. Единственное, что я сделала, так это перенесла его за стеллаж и посадила там на ковер, чтобы создавалось впечатление, что он прятался от преступника. Мне стоило большого труда сладить с ним, в нервном припадке у него появилась недюжинная сила, однако я все же справилась. К этому времени мальчик ничего не мог сказать, он только всхлипывал, к счастью, негромко. Я слышала, что в таком состоянии некоторые люди начинают ужасно кричать, а это могло бы привлечь внимание соседей к дому.
— Вы не побоялись, что, когда Никита придет в себя, он расскажет, как все было на самом деле? Ведь вы же не могли знать, что у него разовьется психическая болезнь и он будет отправлен на лечение в клинику?
— Я мало думала в тот момент, мне важно было лишь одно: избавить Никиту от наказания. Придумать нечто лучшее я не могла, да и не старалась, мне было не до того. Я не взяла свои вещи, чтобы не привлекать внимания к тому, что была в доме, а сломя голову бросилась вон. Это было ужасно, я знала, что поступаю неправильно, что это может привести к негативным последствиям, но рассказать милиции все, как было, тоже не могла. Поймите это.
Я понимала. Хотя Эльмира не говорила об этом прямым текстом, однако она, безусловно, понимала, что, рассказав о событиях того дня, наверняка подставила бы и себя тоже. Версия убийства отца ребенком выглядела довольно неординарно, совсем как в американском психологическом триллере, и, возможно, именно потому, что в ней присутствовало нечто киношное, она казалась неправдоподобной. А с другой стороны, кто спорит, что психически больные люди, склонные к истерии и нервным припадкам, способны на многое, в том числе и на убийство?
