Эдуард Хруцкий - Тревожный август
— Что ты думаешь делать дальше?
— Хочу туда поехать.
— Не надо. Ты операцией руководи. Получай данные и решения принимай. Помни, что ты не просто старший уполномоченный, а руководитель операции. Так-то. Привыкай. Руководить — наука трудная, если делать это как следует.
И опять зазвонил телефон. Начальник снял трубку, молча выслушал, потом поманил пальцем Муравьева:
— Это тебя.
— Меня? — удивился Игорь.
Начальник протянул ему трубку.
— Игорь Сергеевич, — голос Муштакова звучал приглушенно, — мне только что передали: Костров находится в пивной на углу Большого и Малого Кондратьевских переулков, только что к нему подошел Фомин.
Мишка Костров
Костюм на нем был шоколадного цвета, с чуть заметной клеточкой. Брюки что надо, тридцать сантиметров, рубашка из крученого шелка, галстук. Особенно хороши оказались ботинки: тупоносые, простроченные, темно-вишневые, ну и, конечно, буклевая кепка-лондонка. Вещи привез Муравьев, их ему незаметно передала Рита. Костюм этот Мишка шил в сороковом году, вернувшись из экспедиции, первый его костюм, на честные деньги «построенный», ну а кепка старая. Носил ее еще вор Костров.
Все, что надо, переложил Мишка в карман. Нож в брюки, пистолет засунул за пояс сбоку. Хорош мальчишечка. Ох, хорош.
Теперь по переулку Мишка шел спокойно. День будний был, народу немного, не то что в прошлый раз. Но наметанным взглядом Костров сразу определил: крутится кое-кто здесь, ох, крутится. Выросший в блатном мире, с детства познавший его законы. Мишка безошибочно научился отличать своих бывших «коллег» от нормальных людей.
На углу Грузинской сидела старуха, торгующая семечками. Мишка хотел было купить стакан, да раздумал. Новое обличье удачливого налетчика накладывало свои отпечатки, он должен был теперь соизмерять поступки в соответствии со своей «воровской профессией». «Солидный блатной» не может себе позволить того, что разрешает какая-то мелкота. Вот папиросы он купил у инвалида с пропитым лицом, за тридцатку пачку «Казбека». Инвалид, протягивая пачку, внимательно поглядел на Мишку.
— На мне нарисовано чего или как? — спросил Костров.
— А что, глянуть нельзя, вроде новый человек...
— Ты гляди-то осторожно, — Мишка распечатал пачку, постучал мундштуком папиросы по крышке. — Гляди осторожно, — он улыбнулся, блеснув золотой коронкой, — а то вполне можно тебе сделать полное солнечное затмение.
— Ты чего это? Чего? — инвалид попятился.
— А ничего. Знаю я вас, убогих. Сам на костыле, а к куму раньше других добегаешь.
Он повернулся и пошел. Вдоль трамвайных путей к Курбатовской площади. День выдался нежаркий, иначе бы пропал он в своем шоколадном костюме и кепке. Но небо заволокло тучами, собирался дождик, да и вообще дело к осени шло. «Скорей бы, — думал Мишка, — кончить бы это дело да Ритку с ребенком повидать». Вот ведь как получается: сел на трамвай и через полчаса дома, да никак нельзя ему это делать.
Правда, Данилов, прощаясь, обещал, что выхлопочет ему отпуск, а Иван никогда не врет. Кремень-мужик: сказал — сделал. Тем более ему теперь полегче, так как перевели Мишку в истребительный батальон НКВД, а это вроде в его системе. Мишка вспомнил о Данилове, и ему стало тревожно: зря он уехал из райцентра. Там, видно, дела веселые начались, не то что здесь, гуляй по улице да на баб глазей. И в том тяжелом деле ему захотелось непременно быть рядом с Даниловым, а не здесь, среди тишинской шпаны. Но Иван просил его найти Гомельского, а он, Костров, обещал, а раз обещал, значит, найдет.
Володю Гомельского Мишка знал давно, в тридцать четвертом они даже сидели в одном лагере на севере. Володя человек был не злой, но чрезвычайно ушлый, он даже в лагере ухитрился скупать золотые коронки. Как он это делал, никому не ведомо, но важен факт — делал. Отношения у них с Мишкой всегда были нормальными, и пару раз Володя взял у него кое-что, правда, мелочь. Золото Мишка не любил, всегда предпочитал наличные.
Так, задумавшись, он шел по знакомым переулкам мимо старых деревянных домов, мимо палисадников и акаций. Мишка думал о прошлом, в которое нет и никогда не будет возврата, о новой своей жизни и о новых друзьях.
Он и не заметил, как вновь оказался в Большом Кондратьевском. И только здесь понял, что за два часа никого не встретил, не увидал. Воспоминания прошлого еще жили с ним совсем рядом, и вернуться в него он мог только в памяти, в реальной жизни пути назад не было. Ну что ж, сыщик из него получился никудышный, хотя, впрочем, может быть, те, кого он не увидел, увидели его.
Мишка не торопясь огляделся, достал папиросу. Что-то все же ему было здесь неуютно. Год фронтовой, разведрота приучили его чувствовать опасность кожей. Нет, что-то здесь не так. Он достал спички и словно случайно уронил коробок, наклоняясь за ним, незаметно посмотрел назад. Вот она, рожа прыщавая в малокозырочке. Так и есть, топает за ним, глаз не спускает.
«Шакал, — подумал Мишка, — ему бы падаль жрать. Присосался к кому-то, служит честно за блатной «авторитет», за водку, за денежки, за то, чтобы во дворе пацаны со страхом и уважением на него глядели».
Он поднял коробок, чиркнув спичкой, прикурил папиросу. Что ж, пора создать им условия для встречи. Пора. Мишка усмехнулся внутренне и толкнул дощатую облезлую дверь пивной.
В лицо ударил душный застоявшийся запах табачного перегара, алкоголя и пива. В маленьком зале уместилось шесть столиков, покрытых несвежими, потерявшими цвет клеенками. За стойкой, занимавшей всю стену, стояла могучая блондинка с необъятным бюстом, похожая на борца-тяжеловеса. Она равнодушно взглянула на вошедшего, взяла перевернутую вверх дном кружку, поставила ее под кран.
— А может, я не пью пива, — усмехнулся Костров.
— Тогда сюда и ходить незачем.
— Может, я шампанское пью.
— А по мне хоть «Шартрез», не хочешь пива, другие выпьют, а с такими запросами в «Гранд-отель» ходить надо.
— Ладно уж, что пожрать есть?
— Сюда обедать не ходят, по нынешним временам жрать дома надо.
Мишка поглядел на стойку. За засиженным мухами стеклом сиротливо приткнулись несколько тарелочек с кусками ржавой селедки, обложенной кружочками вареной картошки.
— Ну ладно, пару пива, селедочку, а если... — Мишка подмигнул.
Буфетчица внимательно оглядела его, подумала. Костров видел, что она внутренне боролась с собой, но, видимо, профессиональная интуиция взяла верх, она поняла, что этот молодой пижон никак не может причинить ей вреда. Да и вообще, видать, паренек тертый, много таких забегали к ней, а потом исчезали бесследно. Чем они занимались, она не знала, да и не хотела знать, у нее своих забот хватало. Точно, из тех этот симпатичный паренек. Вон улыбается как, а золотые коронки поблескивают.
— Ладно, — буфетчица улыбнулась, показав целый набор металлических зубов, — налью. Сколько?
«Как укусит — полруки нет», — подумал Мишка и ответил как положено:
— К кружечке прицеп — сто грамм, а кружечек-то две.
— Ишь, — улыбнулась буфетчица еще шире, — все понимаешь. — Она наклонилась под стойку и поставила перед Костровым граненый стакан, до краев наполненный водкой.
— Бери и садись.
Мишка полез в карман, положил на стойку четыре радужные тридцатки, потом подумал и добавил еще одну.
И пока он шел к пустому столику, буфетчица глядела ему в спину и думала, что кому-то привалило вот счастье, попался такой симпатичный, щедрый, и, видать, деловой парень, а она который год живет со своим пьяницей Лешкой, которого даже в армию не взяли, так отравил себя водкой.
Мишка сел за столик в самом углу, спиной к стене, и внимательно оглядел пивную. За соседним столом удобно устроилась компания здоровенных мужиков в темных костюмах, они тихо переговаривались, не обращая ни на кого внимания, только один из них, седоватый, коротко стриженный, поймав его взгляд, чуть заметно подмигнул и почесал щеку.
«Наши», — понял Костров, и ему сразу же стало легко и спокойно. Теперь здесь он был не один. Ребята из МУРа, его друзья и друзья Данилова, были рядом, и он чувствовал свое единение с ними, и от этого ощущения к нему приходила неведомая ранее сила. Пускай вся блатная кодла Тишинки придет сюда. Пускай! Он как на фронте, с ним рядом товарищи по оружию, и они сильнее всех, потому что именно они защищают правду.
Мишка сел поудобнее и выпил полстакана, потом сдул с кружки белоснежную шапку и с наслаждением потянул пиво. Водка теплом разлилась по телу, и ему стало совсем хорошо. Шум пивной долетал до него морским прибоем, то накрывая его, то вновь откатываясь. Иногда он слышал обрывки фраз, чей-то смех. На какое-то время ему показалось, что войны нет вовсе, а сидит он просто так, в мирном сорок втором, шел по улице да и заглянул сюда. Имеет же мужчина право отдохнуть? Но постепенно первый хмель начал проходить. Так с ним и раньше бывало. Чуть ударит в голову, а потом пей сколько влезет, и ничего. Мишка решил заказать еще пива и совсем было поднялся из-за стола.
