Артуро Перес-Реверте - Кожа для барабана, или Севильское причастие
В голове у него вертелась одна идея. Пока еще ничего определенного, но, похоже – по крайней мере, на первый взгляд, – перед ним открывалась некоторая возможность раздобыть наличные. Конечно, это означало новую игру с огнем, но выбора у него, в общем-то, не было. Главное, чтобы Пенчо Гавира не знал, что его тень, его доверенный наемник ведет двойную игру. Если повести себя аккуратно, то из этой истории можно выжать еще что-то. В конце концов, высокий священник куда фотогеничнее Курро Маэстраля.
Неторопливо обдумывая свою идею, Перехиль взял со стола записную книжку, и его указательный палец остановился на номере, который ему несколько раз уже приходилось набирать. В следующее мгновение он захлопнул книжку, словно пытаясь отогнать от себя предательские мысли. «Ты самая настоящая крыса», – сказал он себе с объективностью, прямо-таки необыкновенной для человека его склада. Однако вовсе не моральная сторона дела мучила бывшего детектива, слишком обеспокоенного каталептическим состоянием своих финансов. Его смятение объяснялось иным: он отлично знал, что некоторые средства, если ими злоупотреблять, могут оказаться гибельными для тебя самого. Но не менее гибельны и долги, особенно когда ты должен самому опасному из севильских ростовщиков. Так что, более не раздумывая, Перехиль снова раскрыл книжку и нашел номер редакции журнала «Ку+С». Конечно, все это очень смахивает на предательство. Но «предательство» – чересчур торжественное слово. Он просто пытается выжить.
– Что вы здесь делаете?
В Архиепископском дворце не сумели подольше задержать отца Оскара, и вот теперь он стоял в коридоре, перекрывая его собой, и выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Куарт ответил холодной улыбкой, едва скрывавшей его замешательство и его злость:
– Просто смотрел.
– Я так и подумал.
Оскар Лобато дважды утвердительно кивнул головой, как будто в ответ на собственные вопросы. Он был одет в черную водолазку, серые брюки и кроссовки. Особой физической силой он, по-видимому, не отличался. Кожа у него была бледная, хотя сейчас лицо раскраснелось от подъема по лестнице. Ростом он был гораздо ниже Куарта, и вся его внешность – согласно личному делу, ему было двадцать шесть лет – изобличала привычку к сидячему образу жизни, а не к физический упражнениям. Однако сейчас он был разъярен, а Куарт знал, что никогда не следует недооценивать реакции такого человека. Кроме того, он видел его глаза за стеклами очков, на которые спадала растрепанная прядь светлых волос, и его сжатые кулаки.
Сложившуюся ситуацию невозможно было разрешить словами, поэтому Куарт поднял руку, призывая к спокойствию, сделал жест, дающий понять, что он просит дать ему возможность пройти, и чуть отодвинулся в сторону, чтобы удобнее было выйти в узкий коридор. Но отец Оскар тоже шагнул влево, закрывая ему проход, и посланец Рима понял, что инцидент окажется куда серьезней, чем он представлял себе.
– Не делайте глупостей, – проговорил он, расстегивая пуговицу пиджака.
Он не успел закончить, как на него обрушился удар кулаком – слепой, яростный, в котором не было ничего от священнического смирения. Куарт ожидал его, поэтому сумел избежать, быстро сделав шаг назад.
– Это бессмысленно, – сказал он.
Это и в самом деле было бессмысленно. Ничего подобного не стоило делать. Теперь Куарт в знак своих мирных намерений поднял обе ладони; но глаза и все лицо его противника пылали прежним гневом. Оскар Лобато ударил снова. На этот раз он угодил в челюсть Куарту, но по касательной, слегка, поскольку бил почти наугад. Впрочем, этого хватило, чтобы наконец всерьез разозлить Куарта. Этот викарий, похоже, думал, что в реальной жизни люди дерутся так же, как в фильмах. Куарт тоже не обладал достаточным опытом драк в коридорах, но за время службы успел усвоить некоторые приемы и навыки инакомыслящих. Ничего особенного – просто с полдюжины разных штучек, позволяющих выходить из неприятных ситуаций. Так что, испытывая даже определенную симпатию к этому юноше, раскрасневшемуся, запыхавшемуся, он сделал вид, что собирается прислониться к стене, и нанес ему удар ногой в пах.
Отец Оскар резко остановился, лицо его выразило крайнее удивление, и Куарт, зная, что эффект от этого удара проявится полностью лишь секунд через пять, стукнул его кулаком позади уха – не слишком сильно, а только чтобы предотвратить возможную реакцию. В следующий миг викарий оказался на полу, на коленях. Привалившись головой и правым плечом к стене, он пристально смотрел на свои очки, которые упали, но не разбились и теперь лежали перед ним.
– Я сожалею, – сказал Куарт, потирая саднящие костяшки пальцев.
И это было правдой. Он действительно сожалел о случившемся, и ему было стыдно, что он не сумел избежать этой дурацкой ситуации. Двое священников дерутся, как какие-то бродяги: это выходило за рамки всего, что поддается оправданию, а молодость противника являлась еще большим укором его совести.
Отец Оскар скорчился и замер, с трудом глотая воздух. Его близорукие, несчастные глаза смотрели, не видя, на валяющиеся на плиточном полу очки. Куарт, наклонившись, подобрал их и вложил в руку молодого священника. Затем, подхватив его под мышки, помог встать на ноги и довел до общей комнаты, где викарий, все еще корчась от боли, упал в кресло, обтянутое искусственной кожей, прямо на кучу журналов «Вида нуэва», которые свалились на пол или остались под ним, смятые. Куарт сходил на кухню и принес стакан воды, которую юноша с жадностью выпил. Он надел очки, на одном из стекол виднелся здоровенный отпечаток пальца. Его светлые волосы прилипли к вспотевшему лбу.
– Я сожалею, – повторил Куарт.
Глядя куда-то в пространство, Оскар Лобато слабо кивнул. Потом поднял руку, чтобы убрать волосы со лба, и застыл в этой позе, словно так ему было легче собраться с мыслями. Очки, соскользнувшие на самый кончик носа, сбившийся ворот водолазки, бледность лица придавали ему такой безобидный вид, что Куарту стало искренне жаль его. Видимо, этот мальчик жил в большом напряжении, раз так потерял контроль над собой. Куарт оперся на край стола.
– Я выполняю определенное задание, – проговорил он самым мягким тоном, каким, сумел. – В этом нет ничего личного.
Оскар Лобато снова кивнул, избегая встречаться с ним глазами.
– Кажется, я совсем потерял голову, – наконец тихо пробормотал он.
– Мы оба потеряли голову. – Куарт постарался изобразить дружескую улыбку, адресованную пострадавшему самолюбию молодого человека. – Но я хочу прояснить для вас кое-что, чтобы между нами больше не возникало недоразумений: я приехал сюда не для того, чтобы портить нервы кому бы то ни было. Единственное, что я пытаюсь сделать, – это понять.
Все еще избегая его взгляда и не снимая руки со лба, отец Оскар спросил, что, черт побери, он пытался понять, устраивая обыск в доме, куда его никто не приглашал. И Куарт, сознавая, что это его последняя возможность хоть как-то сблизиться с молодым священником, прибег к товарищескому тону. Он напомнил о необходимости повиноваться приказам, упомянул о хакере и о его послании, полученном в Риме, пару раз прошелся по комнате, глянул в окно и, наконец, остановился перед своим собеседником.
– Кое-кто считает, – произнес он конфиденциально-недоверчивым тоном, словно бы говоря: представь себе, какая чушь взбрела им в голову, – что «Вечерня» – это вы.
– Не говорите чепухи.
– Это не чепуха. Во всяком случае, ваш возраст, образование, круг интересов… – Засунув руки в карманы, он присел на край стола. – Как у вас обстоит дело с информатикой?
– Как у всех.
– А эти коробки с дискетами? Викарий дважды моргнул:
– Это частное. Вы не имеете права.
– Разумеется. – Куарт примирительным жестом поднял обе ладони, показывая, что у него в руках ничего нет. – Но скажите мне одну вещь… Где ваш компьютер?
– Не думаю, чтобы это имело значение.
– Ошибаетесь: имеет.
Лицо отца Оскара уже не было лицом униженного мальчика.
– Послушайте! – Он выпрямился в кресле, и его твердый взгляд встретился со взглядом Куарта. – Здесь идет настоящая война, и я решил, на чьей стороне должен находиться. Дон Приамо – хороший человек, честный человек, а другие – нет. Вот все, что я могу сказать.
– Кто эти «другие»?
– Все. Начиная от людей из банка и кончая архиепископом. – Тут он впервые улыбнулся кривой, исполненной укора улыбкой. – А также теми, кто прислал вас сюда из Рима.
Куарта не задели его слова; он был не из тех, кого задевают оскорбления, наносимые его знамени. Если, конечно, предположить, что его знаменем был Рим.
– Хорошо, – стараясь быть максимально объективным, ответил он. – Будем считать это данью вашей молодости. В таком возрасте человек воспринимает жизнь в более драматическом свете, поэтому легко загорается делами, которые проиграны, и разными идеями.
