Галина Романова - Единственная моя
– Любил… – поправила ее Жанна с печалью и зажмурилась, снова вспомнив Сашу, виртуозно обманывавшего ее целых три года.
– Ну да, ну да… – не стала спорить вдова. – Ты бы приехала ко мне, а?
– Зачем?! – изумилась Жанна.
– Поговорим, повспоминаем. – Вдова громко всхлипнула. – Что-то вроде клуба разбитых сердец.
– Думаю, это лишнее, – оборвала ее Жанна.
– Почему?
– Никакой искренности, одна неприязнь. Разве не так?
– Может, ты и права, – снова покорно согласилась та. – Но я тут разбирала его вещи и нашла кое-что для тебя.
– Что?! – Сердце перевернулось, ухнуло куда-то вниз, потом стремительно взмыло и больно толкнуло в грудь. – Что для меня?!
– Письмо, – не разочаровала ее Снежанна Сырникова. – Он оставил для тебя письмо. Предупреждаю сразу: почтой не пошлю. Слишком это… Слишком…
– Интимно? – подсказала Жанна и тут же спохватилась: – Простите, я не то хотела сказать!..
– Сказала и сказала, что это изменит?! – вдруг обозлилась вдова. – Нужно послание с того света – приедешь. Нет – иди к черту!
– Я приеду, а куда?
Вдова Сырникова быстро продиктовала адрес, порекомендовала не пугаться суровых охранников на входе. Те будут предупреждены. Попросила не опаздывать, так как времени у нее не было. Жанна открыла уже рот, чтобы возразить. Сама ведь зазывала ее посидеть, поговорить… Клуб разбитых сердец… Теперь вот на недостаток времени жалуется.
Странная она – ее соперница, о существовании которой Жанна не подозревала до недавнего времени. Хотя и о существовании господина Сырникова Жанна не подозревала тоже. И встреть она его где-то на улице или столкнись в супермаркете, если он вообще посещал такие места, не узнала бы в нем того мужчину, с которым жила последние три года.
И как удавалось ее Саше так быстро перевоплощаться?
Только что он был ее мужчиной в тренировочных штанах с вытянутыми коленками с газетой под мышкой. И тут же лощеный преуспевающий бизнесмен, нежно прижимающий к сердцу перед объективами камер жену и дочек.
Проклятый притворщик!!!
Интересно, что за послание он оставил ей? Что в нем такого содержалось, что могло бы хоть как-то извинить его? Слова любви, прощения, раскаяния? Странно тогда, что вдова решилась передать этот конверт своей сопернице – Жанне то есть. Наверняка ведь прочла, когда обнаружила его в личных вещах покойного мужа.
Дом Жанна нашла без особого труда. Огороженная территория, шлагбаум, хотя и чисто символический. Он открывал проезд в элитный поселок всем желающим, никем не регулировался, охраны нигде Жанна не заметила. И, судя по его проржавевшему основанию, не функционировал уже давно.
Дом Сырникова был огромным, и Жанне совсем не понравился. Серый кирпич, нагромождение нелепых башенок, балконов, сводчатые окна с тонированными, почти черными стеклами, почти черная крыша.
Жутко и мрачно, наверное, было жить ему в этом доме. Поэтому и летел он со всех ног к своей милой девочке, которую вытащил из сугроба, доставил в больницу и решил потом остаться с ней навсегда.
Так он, во всяком случае, говорил ей. И в любви своей искренней и верной клялся. Где же она, верность-то? За этим вот двухметровым забором затерялась? За темными, почти черными стеклами сводчатых окон?
А может, он и не жил здесь совсем? Катька что-то, помнится, рассказывала ей про огромную квартиру в центре города, которую занимал Сырников с семьей. Может, он ее и не с семьей занимал, а один там бывал в те дни, когда уезжал от Жанны «играть в бильярд».
Нет, странно все же. Странно и маловероятно. Как он мог жить с Жанной и параллельно успевать управлять своим бизнесом, уезжать на отдых с семьей? Он ведь уезжал с ними наверняка куда-то?
– Никогда он не ездил с нами никуда, – нелюбезно откликнулась вдова, когда Жанна задала ей этот неожиданный вопрос.
– Никогда? Никуда?
– Никогда, никуда, ты не ослышалась, – скривила пухлый рот Снежанна Сырникова. – Он вообще с нами мало времени проводил. Все больше работал да вот с тобой, как оказалось…
– Странно, – снова пожала плечами Жанна.
– Что странно?
Вдова села в глубокое кресло, закинула ногу на ногу, домашний шелковый халат разъехался на коленках, и Жанна, к удивлению своему, обнаружила на бедре женщины, на первый взгляд кажущейся невероятно несчастной, большой синяк с четкими очертаниями ладони.
А так ли уж она несчастна? Синяк этот был либо свидетельством чьего-то гнева, либо проявлением страсти. Третьего не могло быть!
После смерти Сырникова прошло уже довольно много времени. Если бы пятерня на бедре была оставлена им, то сошла бы уже. А если и не сошла бы, то окрас синяка непременно поменялся бы, сменив лиловую свинцовость на тусклую нездоровую желтизну.
Кто же так «приласкал» несчастную даму, находившуюся в трауре? Может, потому и письмо от покойного решила отдать со снисходительной благосклонностью? Потому что не очень-то и печалилась по поводу его кончины? А может, от скуки пригласила Жанну к себе. Скучает ведь, наверняка скучает от безделья.
– Что странно? – поторопила вдова Жанну с ответом и ленивым движением запахнула халат, пряча синяк.
– Как это удавалось ему так виртуозно нас с вами обманывать?
– Меня никто не обманывал!
Глаза женщины вдруг неприятно сузились, губы побелели, а пальцы, до того небрежно постукивающие по кожаному подлокотнику кресла, впились в него так, что казалось, начнут сейчас ломаться в фалангах.
– Меня никто не обманывал!
– То есть вы обо мне знали? – не поверила своим ушам Жанна.
– О тебе, о другой, о третьей! Какая разница, сколько вас у него было?! Таких шалав у него было три десятка!
– А чего тогда всех тут не собрали? – Жанна уже пожалела, что приехала.
Догадывалась ведь, что добра от визита этого ждать не придется, нет, все равно потащилась. Письмо ей покойный оставил, скажите, пожалуйста! А нужно оно ей, письмо это?! Что в нем нового она может для себя почерпнуть? Очередную порцию лжи и фальши.
– Наверное, мне пора, – решила она уйти прямо сейчас, пока еще вдова не особенно разошлась и хоть как-то способна контролировать себя. – Это была не очень хорошая идея.
– Какая? – ухмыльнулась вдруг та загадочно.
– Посетить вас.
– Так ты за письмом вроде приехала, или я что-то путаю?
Сырникова поднялась рывком с кресла и пошла к выходу из комнаты. Но к другому, а не к тому, через который они вошли сюда. У противоположной двери она остановилась, оглянулась на Жанну, махнула ей рукой.
– Иди за мной, – приказала, не попросила, она.
– Зачем?
Она все еще не понимала, потому и не боялась.
– Письмо тебе нужно или нет? – нетерпеливо дернула ногой вдова, и синяк на ее бедре снова назойливо полез в глаза посетительнице. – Я не стану тебе его сюда таскать. Возьмешь – и можешь катиться ко всем чертям. Кстати, там еще кое-что из его вещей есть. Так, милые безделушки… Может, что-то захочешь взять себе.
– Безделушки? – эхом повторила Жанна, послушно следуя за вдовой, торпедой несущейся по комнате. – Я не думала об этом.
Она и правда не думала, что в ее жизни что-то может остаться после Саши. Ведь когда она обнаружила его исчезновение…
Нет, не в тот день, когда вернулась после долгого простаивания в пробке, она задумалась. А на следующий день и потом на следующий за ним. Особенно после того, как Бойцов надавил на нее, требуя фотографий или еще чего-нибудь, способного пролить свет на их отношения, она вдруг поняла, что у нее ничего после него не осталось.
Ничего! Ни единой фотографии, ни единой совместной безделушки, мебель и картины не в счет. А таких вот милых безделушек, которые покупаются спонтанно и забрасываются потом куда-нибудь и не вспоминаются до случая, – их-то как раз и не было!
Не было подставок под кружки, которые бы они купили в совместном походе по магазинам. Он хоть и возил ее, но очень редко. И по большей части оставался в машине. Редко когда шел с ней. И подставок под кружки не было. Смешных, с глупыми мультяшными мордахами или с громадной клубникой, с изумрудным горохом.
Именно такие вещи выбираются, думала Жанна, когда двоим особенно весело и беззаботно. Когда в тесноте между прилавками вдруг хочется приударить за собственным мужем и сорвать вороватый поцелуй, повернувшись к камере наблюдения спиной. Или ущипнуть его, чтобы другие не видели и не догадались даже, почему этот симпатичный мужчина вдруг смутился.
Он… Он должен…
Он непременно откликается, он принимает правила шальной игры и тискает ее там же – между стеллажами с морской капустой и лососем в собственном соку. А потом они оба мчатся к кассе, толкая тележку, набитую до отказа не пойми чем, перед собой. И хватают по пути всякую всячину.
Салфетки под подсвечник (!), зубочистки в немыслимом резном ларце, фотоальбомы в плюшевой ярко-розовой обложке, рамки для фотографий…
Все должно было привозиться домой, размещаться на полках и забываться тут же. Но как только рука неосторожно касалась этих безделок, вываливала с полки, роняла на голову, то мгновенно все-все вспоминалось. И жаркое смущение, и шепот, и судорожный хохот, который надо было почему-то непременно гасить в себе.
