Р. Пейтман - Вторая жизнь Эми Арчер
– До Лондонского Глаза все же не дотягивает, – говорю я, попивая кофе.
– Ну да. Зато что там увидишь с Лондонского Глаза? Один Лондон.
– А отсюда что, видны египетские пирамиды и Ниагарский водопад?
– Понятия не имею. Высоты боюсь. – Таксист рассказывает, что тут все отстроено заново после теракта ИРА в 1996 году. – Пятнадцатого июня. – Он вздрагивает. – Худший день в моей жизни.
– Вас ранило?
– Нет, слава богу. Физически, во всяком случае. Но я был в городе. Как раз выходил из магазина электроприборов, и тут… Бабах! – Дэйв вскидывает руки. – Если бы в магазине стекла вылетели, меня бы на ремешки порезало. – Он качает головой. – А день-то был какой хороший! Небо голубое, солнце сияет. В Манчестере такие дни нечасто случаются, и надо же было ИРА его испортить! Уже этого достаточно, чтобы их возненавидеть. А что они с моим городом сделали! Сволочи! Столько людей порезалось, побилось, от шока в себя прийти не могли. И магазины пришлось закрыть – некоторые потом так и не открылись.
– Ужасно, должно быть.
– А знаете, что мне больше всего запомнилось? – (Я качаю головой.) – Как все небо стало серым. На несколько секунд.
– Да, могу представить. Дым, пыль.
– Да нет. Не дым, – говорит он. – Голуби. Тысячи голубей, и все взлетели разом. Город будто накрыло огромной серебристой волной. – Он поднимает чашку к губам и дует на свой кофе. – Это был знак, вот что.
– Знак чего?
– А всего вот этого. – Дэйв показывает на дома вокруг. Сверкающие стеклом и металлом новые здания резко выделяются рядом с бело-серыми каменными домами Викторианской эпохи. – Возрождения. Денег, что хлынули тогда к нам. Рабочих мест. – Он смеется. – Забавно, правда? То, что должно было разрушить город, возродило его.
Я размышляю об Эми и Эсме, о превращении, возрождении, перерождении. Взрывы, грязь, кровь…
– Вы не думайте, – говорит он, крутя в пальцах ложечку, – меня это тогда тоже из колеи выбило. Просто потрясло. До тех пор я никогда не чувствовал себя в опасности в собственном городе. И сестра моя ощутила то же самое. Она раньше жила в кооперативном доме неподалеку отсюда – хорошее местечко. Но вернуться туда после бомбежки? Черта с два! Так вот она и оказалась в Уайтеншо.
Я и забыла про его сестру.
– Там она чувствует себя в безопасности?
– Да. Уайтеншо-то никто взрывать не станет! Хотя кое-кто, представьте, считает, что это было бы неплохо.
– Так далеко я не захожу, но…
– Не лучшее место для туристов? – со смехом спрашивает он.
– Местные жители попадаются… живописные. Билли Гибсон – просто явление дикой природы.
– Наслышан, – хмыкает Дэйв.
– Знаете его?
– Только по рассказам сестры. Там вся семейка – сущий кошмар, если ее послушать.
Я придвигаюсь ближе вместе со стулом:
– А про Генри Кэмпбелла Блэка ваша сестра ничего не рассказывала?
Дэйв отводит глаза и сдвигает брови:
– Не припоминаю… Имя какое-то аристократическое для Уайтеншо. Там двойные имена не в чести. – Он наклоняется ближе. – А что? У вас с ним какие-то неприятности вышли?
– Просто найти его не могу.
– А, так вот вы здесь по какому делу, – подмигивает он. – А что же он натворил?
– Он друг той женщины, к которой я приехала. Пропал бесследно, вот мы его и разыскиваем, чтобы алименты потребовать.
Дэйв морщится:
– Терпеть не могу, когда парень заделает женщине ребенка – и был таков! Трусы паршивые. С моей сестрой такое же было, до того как она встретила своего мужа. Если бы тот парень не смылся, она бы ребенка оставила. – Он достает телефон, набирает номер и подносит к уху. – Генри Кэмпбелл Блэк, говорите?
Я киваю, ставлю локти на стол и упираю подбородок в ладони. Дэйв кривит губу и качает головой.
– Не отвечает, – говорит он. – Попозже еще позвоню. Дайте мне свой номер – если от нее что-то узнаю, сообщу. – Он с улыбкой записывает мой номер к себе в телефон. – Будем надеяться, моя жена не станет любопытствовать.
Весь день я не расстаюсь с телефоном, играя в «Монополию» с Эсме и Либби. Эсме выбирает себе фишку с цилиндром – ассоциирует его с черно-белыми мюзиклами по телевизору. Либби берет мешок с деньгами. Я – пушку.
Эсме отлично удается избегать клеток с чужой собственностью и выкидывать одно и то же число на обоих кубиках, чтобы выйти из тюрьмы без залога. На ее части поля уже некуда складывать выигранные деньги, и девочка все время перекладывает их, чтобы убедиться, что все на месте.
Когда я попадаю на Бонд-стрит, она, не глядя на карточку, сразу называет размер штрафа. И про остальную свою собственность она тоже все помнит, сколько бы там ни было домов и отелей.
– Ну и оборотистый же домовладелец вышел бы из тебя, Эсме! – говорю я. – Обобрала меня до нитки в моем собственном городе!
– Я и в манчестерскую «Монополию» хорошо играю, – отвечает девочка, жадно складывая деньги в кучку. – Но лондонскую больше люблю. Она как-то гламурнее.
– Что может быть гламурного на Пентонвилл-роуд? Или в «Слоне и замке»?
Эсме берет кубики, подбрасывает в руке:
– На спуске в подземный переход возле «Слона» хорошо было скатываться на роликах. – Она бросает кубик и передвигает цилиндр по полю. – Только там бродяги и пьяницы всегда такие страшные сидели!
Либби бросает на меня многозначительный взгляд.
Звонит телефон. Я вздрагиваю. На экране высвечивается: «Дэйв».
– А, это моя подруга Джилл, – произношу я. – Я лучше в спальне поговорю. Это все про церковную благотворительную распродажу.
Закрываю дверь в спальню, проверяю, не стоит ли кто за ней, и только тогда отвечаю:
– Есть новости?
– А как же! «Сперз» выиграли два – ноль, – говорит таксист. – Чаевые, похоже, весь день будут что надо.
– Отлично, но я спрашивала про вашу сестру.
– Да, понимаю. Извините.
– Она ничем не смогла помочь?
– Даже не знаю, поможет вам это или нет… – Голос у него нерешительный. – Вот уж не думал, что во всем Большом Манчестере найдется хоть один Генри Кэмпбелл Блэк, а их, оказывается, целых двое в одном только Уайтеншо.
– Двое?
– Выходит, так.
– И ваша сестра их знает?
– Одного человека с таким именем знает. Она работала в яслях, когда мой племянник туда ходил.
– Кто, ваша сестра?
– Да нет, Генри. – Он втягивает в себя воздух. – Это женщина.
– А-а… Понятно. – У меня екает сердце; не могу сдержать разочарования. – Вот черт! Погодите, а больше ваша сестра ничего не говорила?
– Вроде бы она хорошо ладила с детьми. Хоть и ковырялка была.
– Кто, извините?
– Лесбиянка. Жирная такая, если судить по той фотографии, что сестра прислала.
– А ваша сестра не знает, где эта женщина сейчас?
– Понятия не имеет. Она просто взяла – и однажды не пришла в ясли. С тех пор ее не видели.
Вот в этом я не уверена.
В голове проносятся разрозненные картинки и обрывки фраз.
Мамаши у школьных ворот, разглядывающие меня украдкой… Ощущение, что я не понимаю чего-то, очевидного для всех… Внезапное недавнее исчезновение Генри Кэмпбелла Блэка из счетов за коммунальные услуги. Слюнявый розовый язык Билли Гибсона.
Он, кажется, что-то такое говорил про то, что у Эсме ненастоящая мама? А когда переиначил имя Эсме, я-то думала, у него просто язык заплетается, но, может, он сказал то, что хотел сказать? «Лесме…»
– Бет? – говорит Дэйв. – Слушаете меня?
Перевожу дыхание. Крепче сжимаю в руке телефон.
– Вы что-то говорили про фото, – напоминаю, щуря глаза.
– Да. Там эта Генри играет с моим племянником в «лягушатнике». Снято, кажется, за месяц до того, как она сбежала.
– Можете мне его прислать?
– Думаю, сестра не стала бы возражать. Погодите. – Слышу голоса на заднем плане; захлопнулась, стукнув, дверца автомобиля. – Надо бежать, Бет. Вызов.
Через несколько секунд мой телефон подает сигнал – пришло сообщение:
Вот оно. Надеюсь, поможет. Когда придет время ехать на вокзал Пикадилли – вы знаете, где меня найти.
Дрожащими руками открываю вложение.
Маленький мальчик стоит в мелком бассейне: глаза зажмурены, рот открыт, на лице восторг – вода льется ему прямо на голову. У женщины, которая поливает ребенка из ведра, мясистые ладони, толстые руки. Остальное тело скрыто под мешковатой футболкой и серыми спортивными штанами.
Вглядываюсь пристальнее. Из-за гривы черных волос и пухлых щек трудно как следует рассмотреть лицо, но, кажется, ей под тридцать, может, чуть больше. Картинка расплывается на пиксели. Но даже на такой фотографии в женщине видна какая-то несвобода, зажатость, надломленность некоей тяжестью. На лице у нее не видно ни радости от игры с ребенком, ни удовольствия от его визга.
