Питер Устинов - Крамнэгел
Астматически хрипя, Гарри в изумлении покачивал головой.
— Не, не пойму, как он это сделал, — пробормотал он наконец.
— Кто, Келли?
— Не, не Келли, Джо. Не пойму, и все тут.
— Я ведь тебе объяснил, — сказал Крамнэгел, уже теряя терпение.
— Ну да, объяснил. Я потому и говорю, что не пойму. Бомбу-то ведь сделать надо, нет? Ее ж у «Хэрродса»[22] не закажешь. Потом эти бутылки с горючей смесью…
— Не проблема. Я тебе за час такую бомбу смастерю, что живо тюремную стену продырявит.
— Отчего же до сих пор не смастерил?
— Чокнулся ты, что ли? Где же я здесь материал возьму?
— А что для бомбы надо?
— Сейчас расскажу…
И Крамнэгел начал перечислять на пальцах ингредиенты и чертить прутиком на земле схему. Гарри впитывал в себя премудрость как ребенок, которого учат азбуке. Перед ним раскрывался мир безбрежных возможностей.
Два дня спустя Гарри выходил на свободу. Прощание было дружеским и трогательным — печальный и в то же время возвышающий дух момент. Со слезами на глазах протянул Гарри руку своему наставнику. При виде его слез у Крамнэгела перехватило горло и невольно задрожали губы.
— Ты знаешь, дружище, мне даже уходить отсюда не хочется, — пробормотал Гарри.
— Иди, дружище, иди и покажи им там… И за меня покажи… за Большого Барта.
И надзиратель повел старика навстречу немилой его сердцу свободе.
Для Крамнэгела освобождение Гарри оказалось катастрофой. До ухода Гарри он не отдавал себе отчета в том, до какой степени тот стал ему необходим — как в роли дружелюбного, пусть и не совсем нормального слушателя, так и в роли исповедника, которому можно излить душу. С его уходом вокруг Крамнэгела воцарилась тишина и навалилось то ужасное состояние, которое мучило в первую тюремную ночь, он снова увидел вокруг себя заключенных и обнаружил, что за неимением других занятий изучил всю обстановку своей камеры до тошнотворных подробностей. Об апелляции не поступало никаких новостей, письма от Эди приходили все реже и становились все короче, а улыбка священника — все наглее.
Затем, шесть дней спустя, около семи часов утра сильнейший взрыв потряс Найтсбридж,[23] и весь эдвардианский фасад здания банка «Манчестер коттон» с его карнизами, горгульями, бойницами, башенками и прочими финтифлюшками обрушился на мостовую, полностью перекрыв движение. Прохожих в этот час, к счастью, не оказалось, на месте происшествия нашли лишь старика водопроводчика со сморщенным лицом, выхаркивавшего в клубах пыли легкие. Сначала полиция приняла Гарри за невинно пострадавшего человека, случайно оказавшегося на месте катастрофы, но у одного из констеблей вызвали подозрения три канистры, висевшие на обмотанной вокруг талии старика веревке.
— Зачем они вам? — спросил констебль, но Гарри все еще бился в тисках сильнейшего кашля и членораздельно ответить не мог.
— Как по-твоему, Билл, что это у него такое? — спросил констебль у коллеги и услышал в ответ:
— На мой взгляд, канистры с горючей смесью. — После чего полицейские переглянулись, затем пристально посмотрели на старика и все поняли.
В участке Гарри быстро опознали, поэтому разрешили присесть, и теперь он сидел, завернувшись в одеяла, потягивая сладкий горячий чай, и отвечал на вопросы примчавшегося из Скотленд-Ярда Пьютри, решившего, что акт столь невероятного вандализма обязательно должен иметь либо политическую, либо расовую подоплеку, ибо чем же еще объяснить его размах, неистовство и явное отсутствие профессионализма в исполнении?
— Но почему вы взялись именно за «Манчестер коттон», Гарри? Почему? Вы, случайно, не спутали его с каким-нибудь другим зданием?
— Спутал? Как бы не так, — сплюнул Гарри. — Я знал, что делал.
Пьютри переменил тон: — Вы работали без помощников, старина?
— Я всегда работаю только один.
— Что так оно всегда и было, я знаю, но человек ваших лет не станет, черт возьми, обрушивать фасад банка просто так — ни с того ни с сего. Кто еще работал с вами, Гарри?
— Никто! — сверкнул глазами Гарри.
— Тогда скажите, сколько вам заплатили? И кто?
— Я сам собирался себе заплатить тем, что оттуда вынесу.
Пьютри поднялся со стула.
— Не заставляйте меня тратить зря время, Гарри. Я человек занятой.
— Я тоже был занятой, пока меня не сволокли сюда.
Сыщик наклонился к Гарри, придвинул лицо к самому его носу и испробовал очень мягкий, очень деликатный подход: — Здесь замешана политика?
— Чего?
— Кто вам заплатил? Арабы? Или ирландцы?
— Да нет же. Зато вот ему теперь будет что рассказать.
— Кому, Гарри? Кому?
Гарри крепко сжал челюсти, даже губы исчезли. Он молчал.
Пьютри вздохнул.
— Вам теперь легко не отделаться, мой мальчик, Гарри. Вам семьдесят шесть лет. Это ваш двадцать девятый арест. И если раньше суд всегда проявлял к вам снисхождение — именно потому, что вы работали в одиночку, то теперь вы выступаете как участник шайки, причем, извините меня, самый глупый ее участник, который берет все на себя, в то время как остальные продолжают гулять на воле. Нет, теперь от суда снисхождения не ждите. К тому же на этот раз вы попались не на мелочи, не на каких-нибудь серебряных подсвечниках. Вы уничтожили черт знает на сколько миллионов частной собственности, так что я не удивлюсь, если…
Пьютри запнулся, ибо в глазах Гарри вдруг вспыхнул огонек, зажженный сознанием исполненного долга, в них так и светились уничтоженные им миллионы, и в сердце Пьютри закралось подозрение, что старик действительно работал один.
— Ну хорошо, — сказал он устало. — Допустим, у вас не было соучастников.
— Так-то оно лучше. Больше похоже на правду, — сказал Гарри.
— Почему вы маскировались под водопроводчика?
— Под кого же мне еще маскироваться?
— Почему вы не пошли на дело в своей обычной одежде?
— Меня слишком хорошо знают, нельзя было рисковать. И вообще, когда у них идут брать банк, почти всегда переодеваются водопроводчиками.
— Где это «у них»?
— В Дикси.[24]
— В Дикси медвежатники обычно переодеваются водопроводчиками, когда идут на дело, вы это хотите сказать?
— Вот именно.
— Откуда, черт побери, вы это узнали?
— Слухом земля полнится.
— Слухом, значит. Так-так. А одежду водопроводчика где взяли?
— Взял напрокат в мастерской театральных костюмов Абрахамса.
— Ну, хоть с этим разобрались, — сказал Пьютри своему помощнику. — Отправьте костюм обратно к Абрахамсу. Так, а горючая смесь на что?
— Проникнув в банк, я собирался его поджечь.
— Вы соображаете, что несете? Сержант, этих слов в протокол не записывать!
— Конечно, соображаю! Если б в дыру, которую я проделал в стене, полезла полиция, я бы сказал им, что в банке начался пожар, а чтоб сомнений не было, бросил бы туда одну из своих малюток, ясно?
— Но как вы вообще додумались до взрывчатки и горючей смеси? Кто вам изготовил бомбу и смесь?
— Я сам все изготовил! — рявкнул Гарри.
— Ни черта вы сами не изготовили! — закричал в ответ Пьютри.
— Не верит, — вдруг захихикал Гари. — Он мне не верит! — И снова сцепил челюсти так, что исчезли губы.
Пьютри раздраженно посмотрел на него.
— О боже мой, только этого еще не хватало. Ну хорошо, вы сами ее изготовили, сами.
— Так-то оно больше на правду похоже.
— Но кто же вас научил?
— Сам сделал. А кто учил — неважно.
— Мне как раз важно.
— Сам сделал, и все тут.
— Да вы же в жизни ничего сами не сделали.
— Спорим?
Придя в отчаяние, Пьютри сгреб Гарри за плечи, рывком поднял его из кресла и завопил:
— Кто?! Кто вас надоумил, Гарри?!
— Он, — ответил Гарри испуганно.
— Кто он?
— Барт. Мой кореш. Большой янк с веснушками. Лучший стрелок на Западе. Дрался с Диллинджером.
— Крамнэгел? — переспросил Пьютри не веря собственным ушам.
— Во-во, он самый. — Гарри был полон желания поддержать репутацию друга.
— И он совсем не виноват, что у меня не вышло. Он-то мне все растолковал как надо. Он не виноват — просто у меня грохнуло раньше времени. Я, наверное, не тот провод к будильнику подсоединил, или он отошел, или будильник я взял какой-то барахольный, поди пойми. В общем, бомба должна была рвануть в час ночи, а рванула, только я ее поставил.
— Как вы прибыли на место преступления?
— Автобусом.
— Народу ехало много?
— Пришлось стоять.
Пьютри закрыл глаза: его била мелкая дрожь.
— Ну, хоть она и рванула раньше положенного, я все равно мог забраться вовнутрь и взять деньги. Одного вот только не учел.
— Чего же именно?
— Пылищи. Я же еще в первую мировую наглотался газа, а потом схватил туберкулез. Одно осталось легкое. Вот про пыль и не подумал — дышать-то не смог, а то б пролез вовнутрь и зажег горючку.
