Наталья Солнцева - Зеленый омут
– Что же тебя тревожит, о Храбрейший?
Молодой царь задумчиво покачал головой.
– Сам не знаю. Побежденный правитель прислал мне подарки – розовый и черный жемчуг, алмазы, бирюзу, благовония и слоновую кость, разные заморские диковинки – невиданных зверей и птиц, золотые украшения, тончайшие ткани. И несколько девушек, прекрасных, как нежнейшие бутоны лотоса…
– Непобедимо ощущение мимолетности, – сказал старик. – Не потому ли мы так любим смотреть на огонь, что его танец неуловим и непрерывно изменчив?
– Я не понимаю…
– Не спеши, Владыка, – остановил его старик. – Я говорю об огне, потому что он есть отражение жизни. Любовь же – есть огонь души, без этого огня человек мертв, хотя он говорит, ходит и дышит, как живой.
– Как ты догадался? – воскликнул удивленно молодой царь. – Я еще не успел поведать о самом главном. Вижу, что слава о тебе – лишь тень могучего дерева, ствол которого необъятен, а крона касается звезд! Воистину ты сияешь издалека, как Гималайские горы, и открыто читаешь в душах. Ты прав! Среди прекрасных девушек, о которых я сказал, есть одна, подобная нежнейшему лепестку цветка, освещенному солнцем. Она застенчива и пуглива, как газель. С тех пор, как я увидел ее, она все время молчит. Несколько поцелуев – вот все, что я позволил себе.
– Твои сомнения – отчего они? Их причин не видно, как не видно стрел, пущенных ночью, иначе ты бы не пришел ко мне.
– В том-то и дело, о, Мудрый, что я не могу разобраться, что со мною. С тех пор, как я увидел девушку, огонь внутри меня вспыхнул с такой силой, что я не стал противиться этому, видя, что этот бой мне не выиграть! Я желаю ее, и это желание вытеснило все из моего сердца – богатство, войну, власть, наслаждение жизнью, стремление к знаниям, постижение мудрости… Сон мой стал тяжелым, как скала, нависшая над пропастью; он не приносит мне облегчения и отдыха. Стремления угасли, как последний луч на закате. Мне не хочется смотреть на разные кушанья, которые я любил, не хочется гулять по саду, полному душистых цветов, слушать журчание мраморных фонтанов. С каждым поцелуем блаженство охватывает меня так сильно, что я почти умираю. Как будто моя кровь испаряется в огне страсти. Да, я это чувствую! Мое дыхание долго не может успокоиться. Я не могу вдохнуть полной грудью, как раньше! Внутри меня просыпается необъяснимая боль, которая подтачивает мои силы, как излишняя влага подтачивает жизнь дерева.
– Тогда оставь эту девушку, – руки старца замерли, перестав перебирать четки. Он поднял на молодого царя темные, блестящие, как полированный агат, глаза.
– Это не в моих силах, Совершеннейший, – устало вздохнул Владыка. – Ты можешь не поверить, но когда она смотрит на меня, когда я целую ее мягкие губы, я вкушаю нечто от бессмертия. Я чувствую себя огромным, как небеса! Я не могу отказаться от нее. Не за этим я пришел к тебе.
– А зачем? – спросил старец.
– Хочу узнать истину.
– Истина может ждать долго… Она очень терпелива. Ей некуда торопиться, потому что ее торжество наступит неминуемо.
– Не говори загадками…
– Придется открыть тебе кое-что, раз ты желаешь этого. Желания священны. Итак, слушай, о Великий Воин! Говорю тебе прямо: не принимай даров от поверженных правителей. Они хотят остановить тебя, преградить твой Путь. Они посылают тебе персик, смертельно опасный, ядовитый, как тысяча кобр…
– Но среди подарков не было фруктов!
Мудрец рассмеялся.
– Я и не говорю о плодах. Я говорю – вспомни самый сладкий персик, который тебе хотелось отведать… Это девушка.
– Что? – царь вскочил. Его глаза сверкали, как две молнии.
– Она ядовита, как Царица Змей во время брачного танца.
– Но как это возможно?
– Их называют вишканьями – отравленными, – продолжал Мудрейший, как ни в чем не бывало. Он обратил на гнев царя не больше внимания, чем на легкий ветерок, принесший из храмового сада запах жасмина и лилий. – Среди всех родившихся девочек отбирают для этой цели самых красивых, и начинают добавлять им в молоко ничтожную каплю яда. Девочка растет, растет и количество яда, который добавляют ей в еду. Вырастая, она становится опаснее самой ядовитой змеи. Ее кровь, слюна, – все смертельно. Никто не знает об этом, даже она сама. Девушку лелеют и холят, одевают в роскошные одежды, учат танцам, любовной игре, безупречному обхождению. Такая юная красавица, влекущая и обольстительная, изящная, нежная и чувственная – прекрасный подарок мужчине, которого хотят уничтожить. Он ни за что не догадается. Так и умрет с любовью и ядом на устах.
– И как быстро он умрет? – спросил Владыка. В его глазах не было страха, только тщательно скрываемая боль.
– Это зависит от многих вещей. Сколько раз ты целовал девушку?
– Может быть, раз пять…или шесть.
– Тогда не скоро. Если ты будешь только целовать и ласкать ее, твои дни будут тянуться долго и мучительно. Ты будешь чувствовать себя все хуже и хуже. Сначала ты не сможешь принимать пищу, дыхание будет все более затрудненным, телом овладеет слабость, глаза потухнут. Лихорадка и бессонница станут твоими вечными спутниками.
– Хватит! – молодой царь жестом остановил старца. – Я все понял. У меня есть к тебе один последний вопрос: если я проведу с ней ночь…
– То не доживешь до утра.
Богдан проснулся, все еще ощущая вкус яда на губах. Неужели… Да нет, это все ему приснилось! Он оглядывался, вспоминая ночные блуждания по лесу, сторожку, в которую его привела Лида. Потом она начала варить отраву…О, Господи, это все они же и придумали! Отравить Сергея! Вот в чем дело! Не удивительно, что ему приснилось такое.
Запах того, что варилось в плошке, все еще стоял в воздухе. Богдан подошел поближе. Ноги его плохо слушались, в голове гудело.
– Надышался гадости, – с отвращением подумал он.
Вид густой темной жидкости, все еще горячей, вызвал у него приступ рвоты. Содрогаясь от отвращения, Богдан выскочил из сторожки. Его стошнило.
В лесу было по-осеннему холодно. На траве лежал иней, под ногами хрустела мерзлая листва. Бабье лето с его последним теплом задерживалось. В воздухе не летали паутинки, а стояла холодная и яркая прозрачность. Молодому человеку стало легче, но в сторожку возвращаться не хотелось. Богдан решил побродить по лесу. Мысли возвращались к страшному сну. История необычная – никогда ни о чем подобном Богдану слышать не приходилось. «Ядовитая» девушка! Разве бывает подобное?
Вдруг сам собой пришел на ум конец истории. Воображение нарисовало захватывающие картинки, сменяющие друг друга, как цветные стеклышки в калейдоскопе. Погруженный в душистый полумрак дворец восточного владыки, ночь любви, полная ласк и сладчайших признаний… Залитые кровью тончайшие шелка, мертвые любовники, обнявшиеся, вкусившие…вечности? бессмертия? иллюзии наслаждения? Чего?
– Значит, молодой царь сделал выбор в пользу любви и страсти! Что ж, смерть – достойная цена. Пожалуй, это по-моему. Я бы поступил так же, – неожиданно для себя подумал Богдан. Прекрасные глаза девушки, уже подернутые дымкой смерти, вдруг глянули прямо ему в лицо. – Черт!
Богдан оступился, едва не упал. Из-под старого трухлявого бревна, о которое он споткнулся, выползла змея, извиваясь в высокой траве. Или ему это показалось? Он чуть не наступил на нее! Был бы «сон в руку»… Звукорежиссер вытер испарину со лба. Ладони стали ледяными, ноги дрожали. Прогулка по лесу явно не удалась. Ему стало неуютно и холодно, но идти обратно не хотелось.
Колесо судьбы – сансара – сделало полный виток. Царь смерти вновь устремил свои ледяные очи… На кого теперь?
Богдан решил вернуться в сторожку. Вдруг, Лида уже там? Куда, кстати, она делась?
Под ногами хрустели облетевшие листья и желуди, алела калина, заросли которой закрывали вход в сторожку. С ярко-синего неба лился прозрачный холодный воздух.
Лида переливала остро пахнущее зелье во флакончик из толстого желтоватого стекла. Она закрыла флакончик стеклянной крышкой и показала Богдану, ничуть не удивившись его временному отсутствию.
– Отсюда не выльется, – сказала она равнодушно. – Положи к себе в сумку и пошли.
– Куда?
– В дом моей прабабушки. Надо привести себя в порядок, поесть. Баню истопим. Был когда-нибудь в настоящей деревенской бане?
– Нет. – Богдан быстро собрался, закрыл сумку. – В сауне бывал, и не раз.
– Это не то.
– Конечно. А далеко идти? – Ему не хотелось вновь шагать по увядающему сырому лесу.
