Последний ребенок - Джон Харт
* * *
Женщина была белая, за тридцать. Возможно, Ронда Джеффрис. Сказать точнее было трудно, поскольку от лица почти ничего не осталось. На легкой полупрозрачной сорочке — запекшаяся коркой кровь. Одна грудь вывалилась; кожа казалась скорее серой, чем белой. Лицо выглядело смятым, нижняя челюсть сломана в двух или более местах, распухший левый глаз выполз из разбитой глазницы. Тело вытянулось в направлении коридора, ноги лежали у кровати. Правая рука с двумя определенно сломанными пальцами вывернулась над головой.
Чернокожий мужчина пострадал меньше. При жизни он, наверное, был здоровяком, но теперь вовсе не казался таким. Живот раздулся от скопившихся и не нашедших выхода газов, отчего руки и ноги выглядели неестественно маленькими. Голова склонилась на правую сторону, придав лицу незаконченный вид. Совершенно голый, мужчина сидел в мягком кресле, словно просто решил отдохнуть.
Протянув руку, Хант нащупал на стене выключатель и включил верхний свет. Картина изменилась в худшую сторону: детали прояснились, и жестокость убийства проявилась в более полной мере. Хант услышал шаги за спиной.
— Никому не входить, — предупредил он и, осторожно опустившись на колени, внимательно, с ног до головы, осмотрел тело. Отметил педикюр с акриловыми бусинками в ярко-красном лаке. Мозоли на подошвах. Выбритые до колен ноги. Накладные ногти едва ли не в дюйм длиной, из-за которых каждый палец напоминал пику. Ни шрамов, ни татуировок не видно. Возраст, пожалуй, около тридцати двух.
Хант перешел к мужчине, присел на корточки возле кресла и тоже осмотрел жертву снизу доверху.
Чернокожий. Сорок с лишним. Крепкий. Рост примерно шесть футов и два дюйма. На обеих коленях старые хирургические шрамы. Никаких украшений. Золотые коронки. Небритый.
Хант выпрямился и окинул беглым взглядом комнату. Рабочие ботинки у двери кладовки, джинсы, атласные трусы цвета засахаренного яблока. Возле кровати — шлакобетонный блок.
— Йокам. — Жестом подозвав коллегу, он указал на застывшее пятно крови на боковой стороне блока. — Думаю, это и есть орудие убийства.
— Похоже на то.
Хант выпрямился.
— Подожди. — Он обошел ногу мертвеца, перешагнул через руку женщины и, не обращая внимания на сгрудившихся у открытой двери полицейских, опустился на колени и пробежал пальцами по двум параллельным вмятинам, равным длине стороны блока. Поднявшись, посмотрел на стоящего у двери Кросса.
— Что надо сделать? — спросил тот.
— Оградить лентой двор и улицу. Вызвать сюда криминалистов и судмедэксперта. И… найди мне диетическую колу. — Хант потер лицо и схватил за рукав уже шагнувшего к выходу Кросса. — Но только не из холодильника в этом доме. И освободите коридор.
* * *
Коридор опустел. Словно почувствовав присутствие Йокама, Хант повернулся к нему. Здесь, в обрамлении смерти и насилия, его друг разрумянился и прибодрился.
— Знаю, еще рано говорить, — глядя мимо него, негромко сказал детектив, — но, по-моему, убийство не было преднамеренным.
— Потому что?..
Хант указал на отметины у двери.
— Следы на ковре. Похоже, они припирали этой штукой дверь. Убийца, у которого есть план, обычно берет с собой оружие.
— Может быть. Или он знал, что здесь будет блок.
— Да, ты прав. Выводы делать рано.
— Какой у нас план?
— Комнату нужно опечатать до прибытия криминалистов. Перекрыть улицу. На всякий случай пусть пришлют разыскную собаку. И… — Хант остановился и повернулся к коридору. — Черт! — Проклятие вырвалось, словно осколок какого-то взрыва внутри. Он врезал кулаком во входную дверь и протопал в гостиную.
Войдя туда следом, Йокам увидел, что его друг стоит у двери, опершись на нее обеими ладонями, и бьет в дерево головой. Звук получался глухой и тяжелый.
— Черт. — Очередной удар получился сильнее.
— Если хочешь пустить кровь, есть способы получше, — заметил Йокам.
Хант повернулся к пострадавшей двери спиной.
— Все не так.
— С убийством по-другому не бывает.
— Она должна была быть здесь. — Хант вдруг понял, что ему нужно на воздух, и, рванув переднюю дверь, со злостью и даже ненавистью бросил через плечо: — Это должно было закончиться здесь.
— Ты о Тиффани?
— Обо всем. Вообще.
Не сразу, но Йокам понял.
Ад, в котором жил его друг.
Только такую жизнь он и мог вести.
Глава 17
Универсал остановился на повороте узкой дороги. Пустынная и темная, она протянулась за окраиной города, зажатая между лесом и тишью. В одном из окон дома, на который смотрел Джонни, тускло светилось окно. Две недели прошло с тех пор, когда он был здесь в последний раз, но картина не изменилась: под теми же деревьями ржавели те же автомобили, и на почтовом ящике балансировала все та же банка из-под пива. Сам дом обозначал себя намеком: желтоватым светом и комплектом расположенных не вполне симметрично углов. Со стороны находящейся в миле отсюда мусорной свалки доносился тошнотворный запах гнили. Днем там кружили вороны, и время от времени вдалеке хлопал выстрел, когда уборщик палил по крысам и банкам. Мир как будто закрыл вдруг рот. Джонни всегда замирал в этой тишине, а воздух воспринимал как нечто холодное и не предназначенное для дыхания. Это ощущение посещало его даже во сне, но он все равно приходил сюда.
В полночь. На рассвете.
Шесть раз.
Десять.
Бертон Джарвис попал в список как рецидивист. Это было самое большое из известных Джонни слов, и означало оно вот что: больной ублюдок, скорее всего, сделает это снова. Состоящий на учете преступник зарабатывал на жизнь набивкой чучел подстреленных ланей и вывозом мусора, для чего пользовался грузовичком с прицепом. Знакомые называли его Джар: «Посмотри-ка на этого бычка, Джар. Как думаешь, сможешь набить из него чучелко?»
Друзей, в понимании Джонни, у него не было, но несколько человек приходили к нему не раз и не два. Они передавали из рук в руки компьютерные диски и обменивались мнениями о Таиланде, который оставался самым лучшим местом, чтобы потрахаться. Этих гостей Джонни тоже нашел. Выяснил, где они живут. Где работают.
Теперь они тоже значились в его списке.
Один парень приходил чаще других. Иногда с ружьем, иногда без. Высокий, жилистый, в годах, с живыми, сияющими глазами и длинными пальцами. Они с жаром пили из одной бутылки и вспоминали свои похождения в какой-то деревушке во Вьетнаме. Глаза у них туманились, когда речь заходила о девушке, которую они называли Желтая Малышка. Три дня они пробыли с ней в хижине, где лежали тела ее мертвых родных. Желтая Малышка, говорили они и, качая головой, передавали друг другу бутылку. Жаль-то как, твою ж мать.
Они смеялись, и смех этот звучал нехорошо. Неприятно.
Только после второго визита
