Смерть за добрые дела - Анна и Сергей Литвиновы
Иногда думал с печалью, что Аленушка взрослеет, скоро влюбится, уйдет от него – как тогда жить?
Но дочка покинула отца рано и совсем не так, как он боялся.
После ее гибели жизнь Шмелева потеряла всякий смысл. Здоровый образ жизни, правильное питание, достойное поведение (чтоб в первую очередь для Аленки быть примером) – все полетело к черту. Себя запустил. Пил по-черному. Но даже в самом отчаянном состоянии не утрачивал былого лоска, поэтому для женщин по-прежнему представлял интерес.
Когда-то Шмелев и в страшном сне представить не мог, что смертельным врагом для него станет представительница прекрасного пола. Но счастливое его существование разрушила именно женщина. Евгений Петрович никак не мог понять и примириться, что на погубившую ее дочь Асташину нет никакой управы.
Когда его иски к программе «Три шага до миллиона» и лично телеведущей остались без удовлетворения, он не утратил мстительного пыла. Выяснил, где Ангелина живет. Бить окна не позволяли воспитание и остатки здравого смысла, поэтому приехал к ее дому с плакатом «УБИЙЦА». Всем респектабельным прохожим охотно объяснял, в чем именно состоит преступление Асташиной.
Большинство только пожимали плечами или крутили пальцами у виска. Сама Ангелина, когда проносилась мимо на «Порше», приоткрыла окошко, выкрикнула:
– Больной ублюдок!
А когда Шмелев в бессильной ярости смотрел вслед машине, к нему подошла девушка. В отличие от прочих равнодушных посмотрела с искренним сочувствием. Пробормотала:
– Я знаю, что случилось с вашей дочкой. То шоу смотрела. Ангелина себя вела как настоящая тварь. Мне так жаль…
– Вам жаль. А я – вместе с ней умер, – горько ответил отец.
– Вот зачем вы ее расстраиваете? – насупила бровки.
– Кого? – опешил отец.
– Аленку вашу. Видит же все с небушка. И переживает за вас.
– Я атеист. Не верю в это.
– И зря! – возмутилась собеседница. – Ангелина такие кошмарные сны видит. Кто еще их насылает, как не Боженька?
– А вы откуда знаете? – заинтересовался.
– Так я горничная у нее.
Мозг (сегодня трезвый) сразу щелкнул: может быть полезна. Да и девушка приятная. В глазах – исключительно сострадание, ни намека на обрыдлый дамский охотничий блеск.
Спросил:
– Как вас зовут?
– Марта, – очаровательно улыбнулась, но сразу снова стала серьезной. Прижала ладошки к груди: – Я понимаю, как вам тяжело. Но только Аленушке вашей не легче: видеть, как вы убиваетесь.
Повторять, что не верит в существование души, Шмелев не стал. Но знакомство с приятной и явно не симпатизирующей своей хозяйке горничной, безусловно, следовало продолжить. Он попросил у Марты телефон. Она охотно продиктовала. Когда Евгений Петрович вбивал номер в память своего аппарата, к ним подошел невзрачный мужичонка. Ожег горничную ревнивым взглядом, но ни слова ей не сказал. Обратился к Шмелеву:
– Я член правления. Мы можем поговорить?
Евгений, прежде чем устраивать свою акцию протеста, законы прочитал, поэтому ответил:
– Я ничего не нарушаю. Это одиночный пикет.
Мужичонка спокойно ответил:
– Так я и без претензий. Хотел просто чаем угостить. Вы, наверно, замерзли.
Шмелев действительно устал. Да и смысла в дальнейшем стоянии с плакатом больше не видел, поэтому дал себя увести. Член правления провел его в свой коттедж (оказался поменьше асташинского, но тоже довольно пафосный). Заварил чаю. Долго и вкрадчиво убеждал: понимает его горе, но стоять под окнами Ангелины – не лучший метод возмездия.
Евгений быстро выпил чашку, пообещал впредь жителей Пореченского не беспокоить и распрощался.
А уже на следующий день набрал номер Марты. Она обрадовалась:
– Ой! Вы все-таки позвонили! Я ждала.
– Ждали?
– Да. Я беспокоюсь о вас.
Вроде ничего не значащая, типично женская фразочка, но прозвучало очень искренне.
Евгений спросил:
– У вас когда выходной?
– У меня вахта, – растерялась девушка. И быстро добавила: – Но я могу удрать. Ненадолго.
Мама когда-то учила: для первой встречи идеален театр. Но Шмелев сразу понял, что Марту подобное предложение не заинтересует. Договорились встретиться в ближайшем к Пореченскому кафе.
– За вами заехать?
– Не, я пешочком. Да и вашу машину, – хихикнула, – в поселок больше не пустят. Ангелинка в черный список внесла.
Евгений Петрович ехал и гадал: «Почему она согласилась? И вообще – что у нас может быть общего?»
По нарядному костюмчику с бантом на плече и накрашенному личику понял: Марта восприняла их встречу как свидание. И насчет общего – тоже объяснила сразу:
– Я эту грымзу, как и вы, терпеть не могу.
«Можно придумать хороший план, как отомстить врагу чужими руками», – сразу мелькнула мысль.
Но взглянул в чистое, юное, простодушное лицо и понял: не сможет он эту милую девушку вовлекать в свои злые замыслы. Тем более что никогда их и не осуществит.
А Марта продолжала:
– Самодурша редкостная. И ни слова ей поперек, только терпеть да кивать. Знаете, как тяжко?!
– Может, другую работу найти?
– А что я умею? – вздохнула. – Да и гражданство белорусское. Регистрации нет.
С наслаждением вгрызлась в пирожное, пробормотала с набитым ртом:
– Ух, вкуснятина! Мымра на здоровом питании сидит, а своей еды мне не положено, – хихикнула. – Я однажды сало домашнее в ее холодильник положила – так выкинула. Типа, все провоняло. Велела у предков, во флигеле, всякую дрянь хранить.
Прожевала. Церемонно, отставив мизинчик, взяла чашечку с кофе. Молвила философски:
– Вот почему разным дурам все, а хороших бог рано прибирает?
– Вероятно, потому, что бога просто нет.
– Да ну, зря вы так. Лично я верю: он все видит. И в конце концов разберется.
Улыбнулась:
– А еще я очень рада, что вы сегодня не такой грустный.
Сам не понял, как вырвалось:
– В твоих лучах греюсь.
Разрозовелась, опустила глаза:
– Вы мне тоже сразу понравились. А у вас жена есть?
– Нет. Я Аленку один воспитывал.
Глаза Марты радостно блеснули, но Шмелев этого не заметил. Услышал лишь ее сочувственные слова:
– Ой. Так вас и поддержать некому?
– Есть. Давай выпьем за алкоголь, розовые очки жизни, – вспомнил Фицджеральда.
Девушка серьезно сказала:
– Не, водку только с радости надо. Если с горя – сопьешься быстро.
– Тогда бокал шампанского? – предложил галантно.
– Вы ж за рулем!
– Я буду смотреть, как ты пьешь.
Он давно не ухаживал за женщинами и на секунду почувствовал себя юным, беспечным, счастливым.
Кто мог предположить, куда его приведет эта внезапно вспыхнувшая симпатия?
* * *
Марина и Матвей Костюшко прилетели в Москву на следующий день после смерти дочери. Скорбную обязанность опознавать тело мать выполнить не смогла – отправила мужа.
Селиванов приехал в морг загодя. Обычно родственники тяжело переживают необходимую формальность, но специально приглашенный психолог Матвею не понадобился.
Хладнокровно взглянул в мертвое лицо дочери, кивнул:
– Она.
От мужчины тянуло застарелым перегаром.
«Полуянов, конечно, позвал бы его вместе выпить», – мелькнуло у Селиванова. Но сам предложил отцу лишь сигарету (в нарушение всех правил, прямо в мрачном кафельном коридоре).
Отец жадно затянулся. Селиванов ждал скорби. Бессильного отчаяния. Вероятно, слез. Но мужчина пробормотал:
– Мать ее всегда защищала: пусть, мол, девочка путь свой ищет. Вот и нашла…
…Матвея всегда бесило, что жена не хотела довольствоваться малым. Сколько ни крутился, ни старался – все равно подавай ей журавля в небе. Зарплаты мало, в квартире тесно. Сама мечтала то ресторан свой открыть, то дочку возить по всему миру на танцевальные конкурсы. Но по итогу жизнь выстроила не слишком счастливую. Сорвала семью с насиженного места, заставила колотиться на чужбине, прислуживать в чужом доме. Дочке тоже позволила вместо того, чтоб в техникум пойти, как всем нормальным девчонкам, податься за границу за лучшей долей. Матвей сразу сказал:
– Проституткой она закончит.
Но Маринка все щебетала: Марта великолепно танцует, неплохо поет. Очаровательна, неглупа, нужно дать девочке шанс.
Хотя шансы свои – отец еще в старших классах школы приметил – дочка только среди мужиков искала. Вечно таскалась за ней свора кобелей, а она распределяла: кто на первых ролях, кто на вторых, кого на скамейке запасных оставить. Крутить всегда предпочитала с богатыми, не понимала: погуляют с ней, а потом плюнут
