Георгий Брянцев - Клинок эмира
Жарища стояла немилосердная. Зноем дышали раскаленный воздух, потрескавшаяся и твердая как камень земля, стены домов, дувалы. В полном изнеможении клонили свои ветви деревья. Листва их, покрытая густым слоем мельчайшей липкой пыли, казалась припудренной.
Все живое требовало влаги, прохлады, а солнце почти недвижимо стояло в зените и поливало землю белым огнем.
Пройдя большую часть пути, Наруз Ахмед увидел на углу разморенного жарой дремлющего чистильщика обуви. Наруз посмотрел на свои брезентовые сапоги, покрытые пылью до самого верха. Он подошел к чистильщику и поставил ногу на ящичек. Старый иранец сразу ожил, встряхнулся и замахал двумя щетками с непостижимой быстротой.
Расплатившись с чистильщиком, Наруз Ахмед тронулся своим путем. Пройдя квартал, он свернул направо и оказался на улице Трех тополей. Посмотрел на номер дома: еще далеко, но по этой же стороне.
Улица находилась почти в центре, и почему ей дали название Трех тополей, можно было лишь догадываться. Когда-то, лет двадцать - двадцать пять назад, здесь, очевидно, росли лишь три тополя. Но сейчас вдоль тротуара тянулись зеленой цепочкой тополя, липы, каштаны, чинары, карагачи.
Дом сестры Икрама-ходжи под номером "69" стоял в глубине двора и был закрыт с улицы высоким дувалом.
Наруз Ахмед уже знал, что сестра Икрама-ходжи - старая женщина, живет в доме с мужем, прикованным к постели уже шесть лет. Других жильцов нет. Казалось, можно было идти прямо в дом - и делу конец. Но Наруз Ахмед не отважился на такой шаг. С того времени, как Икрам-ходжа выехал из Бухары, прошло три с лишним месяца. За этот срок бог знает что могло произойти... Да если и ничего не произошло, все равно рискованно совать нос в дом, где ни разу не был. Мало ли что! Быть может, там, кроме хозяев и Икрама-ходжи, окажутся посторонние люди, да еще такие, которым и на глаза не следует показываться. Быть может, сам Икрам-ходжа посмотрит на такой визит неодобрительно. Все надо учитывать - не раз напоминал Керлинг. Надо постоянно помнить, что малейшая оплошность или излишняя торопливость, необдуманный риск или неосторожный шаг могут сорвать все дело. Город невелик. Это не Тегеран, не Бухара. Да притом надо думать не только о себе и своем благополучии, но и об Икраме-ходже. На этот счет Керлинг предупреждал особо.
Наруз Ахмед прошел до конца улицы, вышел на параллельную ей, зашел в ошхану. Подкрепившись двумя порциями шашлыка и чайником чаю, он направился к вокзалу, купил свежую газету и повернул обратно.
Против дома номер "69" располагалась аптека, рядом с ней - мастерская индивидуального пошива, за ней - продовольственный магазин и парикмахерская. Место было оживленное, все время толпился народ.
Между продмагом и парикмахерской стояла длинная скамья с удобной спинкой, но она была занята.
Наруз Ахмед стал прогуливаться взад и вперед до той поры, пока старуха с двумя мальчиками не вздумала наконец подняться со скамьи. Наруз Ахмед сейчас же воспользовался местом, развернул газету и уткнулся в нее. Позиция была удобной: скамья стояла под липой с раскидистой кроной, и здесь было относительно прохладно. На скамье кроме Наруза Ахмеда сидели еще четверо. И это было на руку.
8
Разморенный жарой и ленью, Икрам-ходжа потянулся, перевалился на бок и посмотрел на стенные часы. Ого, начало третьего! Кряхтя, он поднялся с красных подушек, уложенных поверх ковра на полу, снял с гвоздя цветной халат, надел его и запахнул. Затем не торопясь окутал голову белой чалмой и вышел на улицу. Взглянув в бездонно-голубое, без единого облачка небо, Икрам-ходжа испустил глубокий вздох.
Он был уже стар; прожитые годы застилали его взор мутноватой пленкой. Но никто не давал ему его шестидесяти семи лет. Полнота как бы сглаживала следы времени. Раскормленный, толстобрюхий, он выглядел весьма почтенно, но во всяком случае не старше пятидесяти. На круглом, как таз, лоснящемся жирным блеском лице его красовался большой грушевидный нос, который с обеих сторон подпирали пухлые, с синими прожилками щеки.
Икрам-ходжа любил посиживать и не терпел лишних движений. Всякая спешка и торопливость претили ему. Желудок его, попирая благие поучения корана, никогда не пустовал. Когда он появлялся на улицах Бухары, горожане, подталкивая друг друга и посмеиваясь, шутили: "Насмотришься на ходжу, и плов варить не надо!"
Икрам-ходжа повидал свет. Говорили разное. Болтали, будто он был не только в Мекке, но и в Афганистане, Иране, Индии, Турции; будто он плавал на океанских пароходах. Люди утверждали, что ходжа кроме родного языка владел фарси и без переводчика объяснялся с турками. Был он когда-то муллой, но потом бросил сан священнослужителя и занялся контрабандной торговлей. Да мало ли еще, о чем болтали!.. Дыма без огня не бывает.
Но сам Икрам-ходжа держал язык за зубами и, в отличие от других стариков, не любил распространяться о своих странствиях. Когда кто-либо заводил речь, например, о Стамбуле, он скромно молчал, хотя что-что, а уж Константинополь ему довелось хорошо узнать. Именно в Константинополе он свел приятное знакомство с еще молодым тогда господином Керлингом. С ним он встречался и после - в Кабуле, Тегеране, а в годы второй мировой войны - в Ташкенте.
Когда близкие, хорошо знавшие Икрама-ходжу люди пытались вызвать его на откровенность, он неизменно отвечал, закатывая глаза:
- В ту пору, когда я был служителем всевышнего, аллах на многое открыл мне глаза, но предупредил, что уста мои должны молчать.
С аллахом у него были довольно странные отношения. На людях Икрам-ходжа, как хороший мусульманин, обращался к нему с молитвами, но в одиночку, как утверждали злые языки, он не соблюдал ни утреннего, ни вечернего намаза и не утруждал себя запретами корана.
И тем не менее в хорошем настроении Икрам-ходжа любил живописно расписывать все прелести загробной жизни, ожидающей праведников, хотя сам отдавал явное предпочтение жизни земной...
Икрам-ходжа шел по улице величаво-медленной походкой, заложив руки за спину, выставив вперед живот и седую бороду. Он держал курс на городской рынок.
Ходжа сейчас не имел определенного рода занятий, хотя жил в достатке и ни в чем себе не отказывал. У него хватало средств на содержание себя, молодой жены, ее матери - еще не старой женщины - и на то, чтобы разъезжать по всей Средней Азии - куда душа тянула.
У него была странная, неуловимая профессия, позволявшая, не пропуская ничего через свои руки, мастерски загребать деньги. Он слыл искусным посредником. Если кому-нибудь вдруг понадобилось приобрести две-три сотни первосортных каракулевых шкурок, или несколько мешков отборного кишмиша, или десяток ящиков миндаля, или хорошо выделанное шевро для пошивки кожаного пальто, Икрам-ходжа давал надежный и верный адрес. И в случае удачной сделки он, конечно, не оставался в накладе.
В годы войны посреднические операции Икрама-ходжи приняли настолько грандиозные масштабы, что деньги потекли в его карманы рекой. Тогда люди, кровно заинтересованные в его благополучии, посоветовали ему устроиться на нетрудную работу. Икрам-ходжа внял их советам и устроился на должность завскладом в госпиталь. Там он и продержался до конца войны.
Собственно, сейчас ему можно было уже устраниться от посреднических операций: накопленных денег с избытком хватило бы до самой смерти. Но не такова натура Икрама-ходжи. Как страстный игрок, он уже не мог выйти из игры.
Икрам-ходжа достиг рынка и прошел под его высокие арочные ворота.
Рынок радовал глаз веселыми яркими красками. По одну сторону, на столах, в ящиках и просто навалом, тянулись бесконечным рядом обильные дары щедрого узбекистанского лета: персики, виноград, груши, яблоки, вишни, сливы. По другую сторону горами возвышались огурцы, помидоры, кабачки и другие овощи.
В воздухе жужжали осы и пчелы.
Икрам-ходжа продвигался сквозь гудевшую толпу, как ледокол сквозь неокрепший лед. Он никому не уступал дороги. Кто нечаянно наталкивался на него, тот отскакивал, точно мяч от стены.
- Пошт! Берегись! - раздался предупреждающий окрик сзади.
Икрам-ходжа даже не оглянулся. Но когда крик послышался вторично и Икрам-ходжа почувствовал над затылком чье-то жаркое дыхание, он нехотя посторонился.
Мимо проплыл, так же важно, как и Икрам-ходжа, гривастый и бородатый верблюд. Он волочил за собой здоровенную арбу, заваленную доверху дынями-скороспелками. От дынь исходил сладостный запах.
Икрам-ходжа потянул носом и пошел дальше.
В конце рынка под сенью столетней вербы ютилась чайхана. Она стояла на прочном деревянном настиле, под которым неумолкающе журчали воды головного арыка.
На супе - возвышении из глины, опоясывающем толстенный и корявый ствол вербы, - сидел парень лет двадцати пяти и, обливаясь потом, пил чай. Он поминутно утирал раскрасневшееся лицо белым полотенцем. Черная щеточка его усов смешно топорщилась, когда он, вытянув губы, дул на горячую пиалу.
