Фридрих Незнанский - Близкий свет
Этот, который с «крестьянским лицом», вышел из комнаты с одним из тех, кто задавал вопросы — вполне интеллигентным молодым человеком, и скоро тот вернулся. Сказал, что они, посоветовавшись, решили: в происшедшем несчастье личной вины господина Ковельскиса они не усматривают, но о состоявшемся разговоре, который только что состоялся, необходимо немедленно забыть. Во избежание тяжких последствий.
Он не выдержал и спросил-таки о Бруно. Тот не появился в театре, где его ждали, и коллектив, естественно, волнуется, идут ненужные разговоры, даже требуют обратиться в полицию за помощью. Ну, соврал, о чем говорить, но надо же было найти причину.
Молодой человек ответил неохотно, что режиссеру незачем знать подробности нелепой пропажи приятеля. Ему помогли освободиться из разбитой машины, но сам он почти не пострадал. Естественно, он был допрошен теми, кого он преследовал, но в своих ответах сослался на двух человек — своего знакомого режиссера и еще одну даму. Однако та исчезла из своего дома, поэтому проверить показания Бруно Розенберга так и не удалось. А сам он, оставленный в пустом помещении, ухитрился сбежать оттуда, попросившись в туалет. Он ушел через окно. Куда, никто не знает. И, вероятно, теперь чего-то боится. И совершенно зря, поскольку фирма постоянно заботится о своем престиже и никаких насильственных действий в отношении пользователей ее услугами не допускает категорически.
Ну и после этого режиссера отвели обратно в машину и снова надели на голову темный колпак, объяснили, что исключительно ради его собственной безопасности. Никто не собирается чинить неприятности очень известному деятелю культуры Латвии, но болтать на данную тему не стоит. Каждый отрицательный отзыв по поводу продаваемых средств наносит непоправимый ущерб репутации фирмы. Это же известно: единственное «нет» легко перевешивает на весах большого бизнеса тысячи «да». Вот и следует из этого сделать правильные выводы…
Короче говоря, его привезли домой, сняли мешок с головы, настойчиво еще раз попросили молчать о происшедшем, после чего быстро уехали. Так быстро, что он и номерной знак машины не успел рассмотреть. Даже марку автомобиля не запомнил. Полная амнезия, понял адвокат. Вот как напугали!
Но самое любопытное заключалось в том, что Ковельскис так и не смог сформулировать, ради чего он вызвал адвоката. Впрочем, Лазарь понимал: тот хотел прекратить расследование без осложнений для себя и своей репутации. Харизму свою боялся здорово подмочить. Прямо он этого, конечно, не сказал, но из всех его бесконечных фраз, можно было сделать именно такой вывод. Другими словами, он хотел бы, чтобы сам адвокат сделал заявление о том, что по каким-то причинам не может проводить дальнейшее расследование обстоятельств гибели актрисы. А ту часть гонорара, которую ему вручили при заключении соглашения, он, естественно, может оставить у себя. Ведь какая-то часть работы все же проделана! Такая вот просьба.
— Ну и ты? — откровенно ухмыльнулся Турецкий, догадываясь об ответе Лазаря.
— Я? — он наморщил лоб. — Попросил у него письменное заявление о том, что он настаивает на прекращении действия соглашения о расследовании причин гибели Лоры Страутмане. В таком случае, репутация адвокатской конторы не может и не должна страдать от капризов ее клиентов. Пожалуйста, заявление — на стол, и расследование официально прекращается. Именно в официальном порядке.
— Он обещал подумать и позже сообщить о своем окончательном решении? — спросил Турецкий.
— Именно так! — торжественно провозгласил Дорфманис.
— Ты — молодец, я всегда это знал.
Адвокат многозначительно улыбался.
— Ну, что ты теперь мне посоветуешь? Продолжать или поставить точку?
— Хочешь, дам другой совет? — И на вопросительный взгляд Лазаря пояснил: — Ты бы, старина, посоветовал этому вашему следователю найти возможность вызвать для допроса Петера Августовича, да? Кстати, и повод для этого найти несложно. Что бы там он ни утверждал, но у тебя есть показания Инги, да и мы с тобой своими ушами слышали его признание, что это он послал Бруно заниматься опасным делом, в результате которого тот и пострадал. Можешь и меня допросить в качестве свидетеля. А разговоры о том, что художник сбежал из окна сортира, — липа и чушь. Свидетельские показания старика из Вайвари говорят о противоположном: водитель был в тяжелейшем физическом состоянии, его грубо выдернули из покореженной от удара о столб машины. И это обстоятельство, в свою очередь, указывает на то, что Петер нарочно, то есть вполне сознательно, пытается ввести следствие в заблуждение. В данном случае, тебя. Ты ж ведь имеешь на руках полную магнитофонную запись беседы с ним и ее расшифровку? Так пусть теперь попробует отказаться от своих слов! И об этом факте может стать известно многим заинтересованным лицам, не исключая и бандитов. Ну, с его харизмой, как говорится, будет сразу покончено. Да и уголовники не простят того, что он, вопреки их запрету, открыл рот. То есть его можно спровоцировать, вынудить на откровенность — ибо только в ней и есть его спасение. Это он должен сам понять. И тогда он просто обязан, не только как коллега Бруно, но и как известный работник искусства, то есть человек, обладающий острым зрением, отменной памятью и художественным видением, без особого труда помочь следствию в создании субъективных портретов главных преступников, тех, что допрашивали и присутствовали при его долг росе — и старого, и молодого. И тогда, уже имея на руках фотороботы этих бизнесменов в кавычках, слишком серьезно заботящихся о высоком рейтинге своей фирмы, возможно, ваша полиция станет действовать более решительно?
— Это — хорошая идея, Саша. Наверное, есть смысл прямо сейчас пойти к следователю и дать такой совет. Ты, — он лукаво взглянул на Турецкого, — не станешь настаивать на своем авторстве?
— Помилуй бог, о чем ты, Лазарь? — Турецкий засмеялся. — Можно подумать, что такая мысль не пришла бы тебе в голову, когда ты подвергнул бы элементарному анализу результаты допросов этих уголовных типов! Или, например, не предложил бы следователю провести очную ставку между режиссером и Ингой? Это ведь «азы» нашей с тобой работы, верно?
— Пожалуй, ты прав, — подумав, подтвердил «догадку» Турецкого Лазарь.
Глава девятая
ОЧНАЯ СТАВКА
Петер Ковельскис был разъярен, получив от следователя Лациса повестку с вызовом его на допрос в качестве свидетеля по делу об исчезновении Бруно Розенберга. Только этого ему сейчас и не хватало! Это были явно чьи-то происки! Он подозревал адвоката, Ингу… Ну с последней справиться ему было совсем просто: все отрицать категорически, а наговаривает она на него оттого, что он ее попросту бросил. Надоели бабские капризы, — это любой мужчина может понять.
С адвокатом было сложнее. Зря Петер с ним откровенничал, тот мог и во зло использовать исповедь своего клиента, который захотел отказаться от дальнейших услуг адвокатской конторы. Да еще вместе с ним помощник сидел — с нейтральным лицом. А кто даст гарантию, что тот ничего не запоминал? Нехорошо, нет, очень плохо все получилось! Вот что значит, напряжение, волнение, да еще и этот страх чертов, будь они все…
Но отказаться он не мог. Надо было ехать на допрос. Каким-то образом, в театре об этом вызове стало известно. И на него смотрели с интересом и уважением, потому что верили: режиссер знает нечто такое, о чем неизвестно никому. Такая вот уверенность… в коллективе. Он же ни в чем не был уверен. Кроме того, что влип в чрезвычайно неприятную историю, за что и винить-то некого, разве что самого себя. И на свою совершенно ненужную самоуверенность…
И еще был у него один маленький пунктик, можно сказать, который его тревожил. Он был связан с Ингой. К сожалению, как понимал теперь Петер, он вовремя не придал особого значения ее мнению о тех событиях, которые произошли в последние дни. И относил все не стоящие серьезного внимания их мелкие разногласия исключительно к личным, сугубо женским, ее качествам. Ну, не может женщина мыслить крупно, масштабно, да этого от нее и не требуется. Достаточно того, что она профессионально ведет себя в постели. А мнение? Кому оно нужно? Оказалось, ошибся. И данную акцию с вызовом его к следователю прокуратуры он посчитал инспирированной ею. Ужасно, конечно, так ошибиться в человеке!
Разумеется, это она, используя ситуацию с их последней размолвкой относительно ее посещения адвокатской конторы, по поводу которого он высказался достаточно резко — и, кстати, зря, — попыталась уязвить его как можно больнее. За что конкретно? Да опять же за его резкость с нею. Может быть, и за его несколько снисходительное к ней отношение, как к любой другой женщине, обязанной доставлять мужчине наслаждение, раз уж у них возникло острое сексуальное влечение друг к другу. А что касается ее вполне вероятных надежд на замужество? Ну, так, в сущности, подобным образом повела бы себя любая женщина, окажись она на месте Инги, то есть в опытных руках мужчины, знающего в любовных делах. И, по правде теперь говоря, примерно так же вела себя в последние дни и Лора, уверенная в том, что час ее торжества близок.
