Анатолий Афанасьев - В объятьях олигарха
— Эй, Дашута. — Митя стряхнул мозговую мутоту. — Как думаешь, кто тут колдует? Против кого мы бессильны?
— Их много и они разные. — Даша подошла и тоже подергала решетку. — Митенька, а мне здесь нравится. Здесь лучше, чем в других местах.
— Чем лучше?
— Больше некуда бежать. Добегались. Каюк. Давай напоследок займемся сексом. Если нам позволят.
В ее глазах переливалась лиловая невменяемость, предвестница абсолютной свободы.
— Возьми себя в руки, — разозлился Митя. — Нельзя поддаваться.
— Почему нельзя, Митенька? Как раз можно. Поддашься — и уже в раю. Пусть сопротивляются измененные, а мы с тобой опять люди… Хочешь верь…
Досказать она не успела — осветился монитор, на нем незатейливые слова: «Еще не подох, придурок?»
Митя поспешил к столу, опустил пальцы на клавиши.
«Почему обзываешься? Я же не называю тебя механической скотиной, какая ты есть на самом деле».
По экрану прошла голубоватая рябь, выражающая, возможно, удивление.
К о м п ь ю т е р: «У тебя есть самолюбие? Этого не может быть».
Митя: «Много ты понимаешь, электронная чушка».
Компьютер: «Сосредоточься, парень, на связи судьбоносный».
Митя: «Насрать на вас на всех».
К о м п ь ю т е р: «С прибытием на независимую территорию, Дмитрий Федорович».
От этих слов Митя ощутил тягостную истому, как при гипнозе. «Кто ты?» — с усилием отбил ответ.
Компьютер: «Не важно. Узнаешь, когда приготовишься к постижению. Пересчитай пальцы на руках. Сколько их?»
Митя: «Десять. Я человек».
Компьютер: «А теперь?»
Митя поднес руки к глазам, пальцев стало много, лес густой. Даша подсказала:
— Куражатся, Митенька. Хотят ошеломить.
Множеством пальцев, раскоряченных в разные стороны, Митя напечатал: «Чего добиваетесь?»
Компьютер: «Как себя чувствуешь, Дмитрий Федорович?»
Митя: «У вас ничего не выйдет. Я не сойду с ума».
Компьютер: «Почему так уверен?»
Митя: «По опыту. Мозг законсервирован».
К о м п ь ю т е р: «В каком состоянии эмоциональный фон?»
Митя: «По шкале Багриуса — 8 единиц».
Компьютер: «Откуда такие познания?»
Митя: «Переподготовка в центре Клауса. Пересадка гипоталамуса».
Компьютер: «Когда вернулась память?»
Митя: «Окончательно только сейчас».
Даша пихнула кулачком в спину.
— Митя, Митя, очнись! Почему дрожишь?
— Заткнись, — цыкнул Климов. — Не лезь не в свое дело.
Он сознавал важность происходящего. Компьютерный допрос был не просто допросом, каким–то новым переходом. Он действительно обрел дальнее зрение и припомнил свое пребывание в суперсекретном центре по кардинальному перевоплощению. Увидел себя тонущим в канализационной жиже, с двумя крысами–гигантессами, вцепившимися в правое бедро. Впоследствии, утратив память, гадал, откуда взялись узорчатые, будто наколка, шрамики.
Компьютер: «Истопник знал об этом?»
Митя боролся с нахлынувшей сонной одурью. Значит, этот бункер не что иное, как испытательный стенд. «Не знаю никакого Истопника».
Компьютер: «Не сопротивляйся, побереги силы. Мы друзья. Мы не причиним зла».
Митя: «Вы — друзья? Поймали в каменный мешок, подсунули яд вместо воды — и вы друзья? А враги тогда кто?»
Экран пожелтел: признак смущения, что ли? Митя все больше воспринимал компьютер как живого собеседника, улавливал его настроение. Может, зря похвалился, что не сойдет с ума? Может, это уже пройденный этап?
— Посмотри на себя! — Суетливая Даша поднесла сбоку круглое зеркальце (откуда взяла?). Митя поглядел и не узнал своей рожи. Что–то чужое, с вздыбленными волосами, с потухшими глазами, с фиолетовыми полукружьями до середины щек.
— Не понимаешь, да? — прошипела бесценная «матрешка». — Они высасывают, высасывают.
Компьютер: «Не обижайся, Дмитрий Федорович. Обычная проверка. Мы не вступаем в контакт без предварительного обследования. Нам нужна ваша кровь. Без принудительной блокировки».
Кто бы с ним ни разговаривал, он был прав. В свободной России, где Митя прожил двадцать с лишним лет, всякая незнакомая вещь могла нести в себе смертельную опасность. Что уж говорить об одушевленных существах. Принадлежа к порабощенной расе, Митя знал об этом лучше других. «Кровь берите, девушку оставьте со мной», — пе
редал дрожащими от недавнего размножения пальцами. «Условие принято», — мгновенно отозвался экран.
— Митя, держи меня! — истошно крикнула Даша. Повернувшись, он едва успел подхватить ее на руки и вместе с ней повалился на пол. Бункер потихоньку завибрировал, а потом заходил ходуном, как вагончик подземки на допотопных электрических рельсах. — Обними меня крепче, любимый, — вот что услышал Митя напоследок.
ГЛАВА 15
НАШИ ДНИ
ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ
Оставалось попрощаться с родителями и оставить им хоть сколько–то деньжат. Бежать было некуда. После истории с Зосимом Абрамовичем, беги не беги, догнали бы все равно. Суть простая: я свидетель преступления, но прямого участия в нем не принял. То есть стал косвенно опасным насытить его неистощимое любопытство к вывертам человеческой психики. В том, что это любопытство, наравне с жаждой власти, присутствует в Оболдуеве и частенько подталкивает его к неординарным поступкам, я не сомневался.
Заехав сначала домой и выудив из–под стрехи все свои сбережения (около трех тысяч долларов), я сел в машину и без звонка отправился на улицу Кедрова. Старики наверняка были дома, где им еще быть в половине двенадцатого ночи.
Да что там в половине двенадцатого, они теперь всегда были дома, если только не выбирались на прогулку, поодиночке или дружной парой. Эти прогулки имели отнюдь не оздоровительное значение, цель была всегда одна и та же — пополнить запасы спиртного. Что скрывать, мои любимые спивались. Но делали это деликатно, с достоинством, никого не обременяя своими проблемами. На еду и питье им вполне хватало пенсий и того, что я подкидывал, у них была приличная двухкомнатная квартира в элитной (по прежним временам) двенадцатиэтажной башне, шмотками они обеспечили себя на две жизни еще при совке, когда оба были уважаемыми членами общества, — донашивай на здоровье. Отец всю жизнь преподавал физику в институте, имел профессорское звание, матушка с медицинским образованием, работала терапевтом в «районке», и оба принадлежали к славной плеяде интеллигентов–шестидесятников, а этим многое сказано. Поднаторевшие в чтении самиздата, много лет подряд внимавшие ежевечерним руладам радиостанции «Свобода», они были по–настоящему счастливы при правлении Горби и даже некоторое время после воцарения пьяного Бориса. Хотя в их восторженные души уже исподволь закрадывалось подозрение, что все опять пошло как–то наперекосяк в Датском королевстве. По инерции они еще долго посещали демократические тусовки, и еще долго заклинания о свободе, правах человека и общечеловеческих ценностях отзывались в их сердцах щемящей, истомной нотой, вызывая слезы умиления. Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой. Как известно, все закончилось быстро и подло. Как и миллионы одураченных в который раз руссиян, прозрев, мои драгоценные родители с изумлением обнаружили, что, как всегда, наподобие знаменитой пушкинской старухи, очутились у разбитого корыта, а власть в бывшей великой державе принадлежит вселенскому ростовщику с погано ухмыляющейся мордой образованного хама. И впереди у вольнодумцев, как встарь, замаячила колючая проволока и дробный перестук через глухие стены каземата.
Батюшка первый ухватился за спасительную бутылку, а уж матушка привычно, как верная жена, его догоняла.
К чести отца, он исправно, вплоть до пенсии, посещал кафедру в институте, и никто из сослуживцев даже не подозревал, что всеми любимый и уважаемый профессор Антипов тайно и самозабвенно предался пагубной страсти. В духовном отношении мои старики тоже совсем не изменились, продолжали верить в торжество добродетели и в неизбежность Божиего суда, разве что на прежний социально–политический бред накладывалась иной раз безутешная алкогольная депрессия.
У них, у любимых, я перенял великую науку цепляться за соломинку, свято веря, что она, как плот, вынесет к берегу из самого бурного потока.
Дверь в квартиру я открыл своим ключом и отца застал на кухне, где он, важный и насупленный, сидел перед недопитой пол–литрой и слушал радиостанцию «Маяк». Увидев меня, отец не обрадовался и не удивился, из чего я заключил, что он находится в философской стадии опьянения. Выглядел отец намного старше своих шестидесяти пяти — белый хохолок на макушке, запавшие глаза, ввалившиеся щеки. И сидел на стуле так, будто держал на плечах бетонную плиту. Чтобы разглядеть меня как следует, ему пришлось зажмурить один глаз, а второй, напротив, широко открыть.
