Мила Бояджиева - Лабиринты надежд
Она терялась в догадках относительно настойчивости Мухаммеда, разыскавшего её в Париже и умолявшего о встрече.
— Вы совсем не изменились, графиня.
— Да, я чувствую себя девчонкой. Опытной и благополучной девчонкой. Она развернула объемную карту вин, уже зная, что будет пить — красное вино с ароматом муската.
— Если не ошибаюсь, у вас с графом двое детей. Дочь Софи 1972 года рождения и младший сын. Меня интересует дочь.
Снежина вопросительно подняла брови.
— Если мадам не изменяет память, у меня есть причина интересоваться этой девочкой.
— Что?! — Снежина расхохоталась. — Моя дочь не имеет никакого отношения к нашей встрече в Крыму. Она родилась в апреле 1973 года — через одиннадцать месяцев после…
— Но ведь документы можно подделать. В то лето, как мне известно, вы поспешили выйти замуж за немолодого историка сценического искусства. И он считал Софи своей дочерью. Хотя она и родилась через два месяца после свадьбы.
— В отцовстве Софи нет и тени сомнения, — твердо заявила Снежина, собираясь прервать встречу.
Мухаммед выложил перед ней веер фотографий. На них была запечатлена семнадцатилетняя Софи на школьном новогоднем празднике. В шальварах и крошечной шапочке, обшитой блестками и золотым бисером, она изображала восточную принцессу.
— Ну и что? — Снежина собрала снимки в стопку. — Я тоже достаточно похожа на восточную женщину. В болгарах течет немалая доля турецкой крови. Моя дочь очень похожа на меня.
— И на меня. — Мухаммед деликатным жестом остановил возражения собеседницы. — Прошу выслушать, мадам… Я имею жену и двоих дочерей. К чему было нарушать покой вашей семьи? Мирчо Лачев умер, а ваш супруг-граф не будет слишком огорчен, если отцом девочки окажется другой. Уверяю, у меня достаточно средств, чтобы обеспечить свою дочь всем самым лучшим.
— Странный и совершенно беспредметный разговор. — Снежина приподнялась.
— Еще минуту, пожалуйста, мадам Флоренштайн… Моя жена имеет древнее и весьма значительное в арабском мире происхождение. В её жилах кровь венценосных предков. К несчастью, как показали генетические исследования, наследуется не только власть и богатство, но и некие страшные заболевания. Прежде их считали родовым проклятием, передающимся из поколение в поколение… Так вот — обе мои девочки несут дефектный ген, который может прервать их жизнь в самом расцвете. Моя жена уже год не поднимается с постели…
— Сожалею… — Снежина нахмурилась. — Но ведь согласно Шариату, вы можете, кажется, завести других жен и новых детей.
— По закону — да. По состоянию… По состоянию здоровья — нет. Софи единственная надежда для меня иметь надежного, здорового наследника. Возможно, в счастливом браке с мусульманином она принесет мне внука. Дело моих отцов не должно погибать.
— Польщена столь высокой честью… — Снежинк комкала тонкие перчатки. — Мухаммед, поверьте, моя дочь рождена от другого… Прошу вас никогда больше не возвращаться к этой теме.
Она ушла и впоследствии отклоняла всякие попытки встретиться с Али Шахом. В прошлом году он овдовел, а затем пронесся слух о болезни старшей дочери… Теперь становилось понятным, почему возле Софи появился с заманчивым предложением некий «политик» Хасан. Он даже прибыл сюда, пытаясь завоевать расположение девушки. Но как Хасану удалось выманить Софи из дома, не дав возможность проститься? Девочка способна на экстравагантные поступки, но она привыкла обсуждать даже самые смелые поступки с матерью…
— Графиня, я подала завтрак в сад. Там уже ждет вас тот самый молодой господин, что поселился… — Доложила горничная.
— Знаю. Через десять минут я спущусь.
Сид поднялся навстречу Снежине, одетой в широкие развевающиеся в воздух шелка сиренево-лиловых оттенков. Она послала гостю шутливый воздушный поцелуй, не протягивая руки. Церемония целования — явно не излюбленный способ приветствия дам для юного американца. Он заметил её озабоченность и не стал отвлекать от мыслей, занявшись сооружением американского сендвича — с ветчиной, салатом, майонезом и ломтиком помидора.
«Хорошо, что аппетит не подводит парня. Раны затянутся и он станет грозой женского пола», — подумала Снежина, рассеянно наблюдая за Сидом.
— Вчера мне показалось, что у вас черные глаза. Наверно, это от волос. На солнышке все выглядит по-другому — волосы темно-каштановые, а глаза цвета морской волны. Нечто сине-зеленое, манящее глубиной… — проговорила она обычные светские любезности, чтобы снять возникшее напряжение.
— Софи точно такая же насмешница. — Он откинул с высокого лба густую блестящую прядь. Темные брови почти срослись над переносицей, придавая лицу сосредоточенно-хмурое выражение. И в уголках губ обозначились жесткие складки.
«Выразительное лицо, фотогеничное, с редким шармом. Смесь беззащитности и упрямства, нежности и сильной воли», — подвела Снежина итог своим наблюдениям.
— Вчера ты, я думаю, покорил её сердце. На крыше, с белой вуалью… лукаво улыбнулась она.
— Не будем говорить об этом, ладно? Я часто совершаю глупости и пока не умею относиться к себе снисходительно. Вы обещали дать мне небольшое интервью, Снежина.
— С радостью… Только не сейчас. Видишь ли, светские женщины и особенно актрисы умеют ловко скрывать свои чувства. Но ты наверняка заметил — я в отчаянии. Никак не решусь, с чего начать.
Сид внимательно взглянул на Снежину, заподозрив шутку, но выражение черных глаз озадачило его.
— Что-то произошло? Я не видел гостей Софи. Вероятно, вышла какая-нибудь ссора? Кажется, все разъехались.
— Хуже, мальчик. Мою дочь похитили.
— В каком смысле? Простите, я не врубаюсь…
— В прямом. Два арабских джентльмена каким-то образом заманили девочку в самолет и умчали далеко-далеко, к своему господину. Сейчас она, возможно, уже загорает на берегу Красного моря. Или томится в каменной башне… О, нет! Я шучу, дорогой. — Успокоила графиня уронившего нож гостя. — Господин богат, могуществен, вдобавок почему-то решил, что Софи — его дочь… У него, конечно, есть основания предполагать это. Но, клянусь, он ошибается. Дети не рождаются через одиннадцать месяцев после зачатия. Да и никакого зачатия не было. Моя дочь рождена от законного отца.
— Зачем же этот человек захватил ее?
— Вероятно, полагается на голос крови. Или какой-нибудь анализ. Мне бы не хотелось натравливать на него Интерпол. Отношения с их страной и без того натянутые… К тому же, мой муж любит Софи как родную, и тут же ввяжется в самый отчаянный конфликт.
— Я заметил, вы все время смотрите на телефонную трубку. Софи обязательно позвонит.
— Обязательно. Как только ей предоставят такую возможность. Придется мне ринуться в атаку. — Снежина позвонила в Министерство иностранных дел и вскоре получила телефон секретаря премьер-министра Али — Шаха. Набрав номер, она с замиранием сердца ждала ответа. Сид, не отрывая взгляда, следил за ней.
Секретарь, подробно осведомившись об имени и ранге звонившей дамы, стал интересоваться целью звонка.
— Личная, — отрубила Снежина. — И немедленно.
— Никак невозможно. Господин министр отбыл в поездку по пустыням и категорически заблокировал все линии связи.
Снежина грохнула трубку:
— Спрятался, гад! Хорошо! Я немедленно вылетаю туда сама.
— Постойте! Вы ведь отлично понимаете, что вашей дочери не угрожает серьезная опасность. Признает министр её своей дочерью или нет, он не способен нанести Софи никакого вреда… Лишнее приключение, и только.
— Пожалуй… Софи давно копит «банк впечатлений» для будущей журналистской практики. Я подожду ещё немного.
— Но ведь вы не станете возражать, если бы какой-то друг семьи, допустим, полный любопытства и сил американец отправится в путешествие на берега Красного моря? Естественно, не надолго и с точным адресом вашего эксцентричного знакомого.
— Ты удивительный парень, Гудвин Кларк… — Снежина протянула ему руку. — Возвращайтесь скорее. Интервью наконец-то состоится. Обещаю выдать самые сокровенные тайны… — Снежина ослепительно улыбнулась и, заглянув в глубокие, сумрачные глаза парня, подумала: «Ну и глупышка ты, Софи. Разве так трудно понять, чей поцелуй настиг тебя в ворохе сена?»
Глава 11
Гуго Гесслера выпустили из тюрьмы за образцовое поведение и отличный труд на фабрике, изготавливающей электроаппаратуру. Пять лет, конечно, меньше, чем восемь, но и они способны доконать тонко чувствующего человека. Он уже не был графом ди Ламберти, директором студии грамзаписи «Понтино», жилистым, зорким стервятником, высматривающим добычу в компаниях бесхозных подростков. Он потолстел, сильно облысел и окончательно свихнулся. Медэкспертиза во время предварительного следствия над извращенцем, едва не забившем до смерти накачанного наркотиками парня, признала его психически нормальным. На процессе два дипломированных специалиста бурно спорили о необходимости пересмотра критериев психической вменяемости людей с агрессивным поведением. Один из них считал Гуго жертвой негативных социальных процессов, либеральной вседозволенности, поощряющей разгул низменных инстинктов. Другой — законченным садистом, параноиком с необратимыми изменениями психики.
