Диана Кирсанова - Созвездие Овна, или Смерть в сто карат
И она умерла, эта женщина. Умерла через неделю после того, как мы получили письмо, перевернувшее всю нашу жизнь.
Не могу избавиться от ощущения, что она умерла просто потому, что очень этого желала, она отравилась ядом моих мыслей на ее счет. Как бы то ни было, но ее не стало.
Пока она умирала – там, в больнице, – мы с Алкой несколько раз звонили в кардиоцентр и с тайной надеждой услышать желанное: «Умерла…» – не называя себя, осведомлялись о здоровье матери. И наконец мужской голос в трубке, без особого успеха стараясь выказать должную дозу казенного сочувствия, торопливо сказал: «Сожалею. Но ваша мать умерла…»
– Она умерла, – сказал я Алке, не кладя трубку на рычаг. Мы смотрели друг на друга и… нет, мы не чувствовали себя победителями.
Жена моя положила руки мне на плечи и приблизила к моему лицу свои огромные, горящие лихорадочным блеском зеленые глаза.
– Это еще не все, – прошептала она, придвинувшись ко мне так близко, что я почувствовал на своей щеке ее горячее дыхание. – Надо сделать самое главное. Надо… выкрасть тело!
Я оттолкнул ее от себя – Алка не обратила внимания на мою грубость и, шагнув вперед, снова обвила меня руками:
– Милый, пойми… если найдутся другие претенденты на наследство… А они найдутся, тридцать миллионов – это очень большие деньги! Если они найдутся и у них появится хотя бы тень подозрения в том, что вы ей – сыновья не родные… Они потребуют экспертизы!
Я молчал; Алла стала гладить меня по щекам, прижиматься ко мне, ласкать – я почувствовал, что опять почти не владею собой – жена моя знала, как сделать меня марионеткой.
– Ванечка, послушай, послушай меня, дорогой… Это нужно сделать! И обязательно сейчас, сейчас самое подходящее время… Есть свидетели, что Руфина умерла от инфаркта, в больнице подтвердят. Но тело надо спрятать, выкрасть – а потом спрятать. Иначе мы всю жизнь будем бояться, бояться разоблачения. И здесь нам не поможет даже богатство.
Я поддался ей. Можете думать обо мне что угодно – я поддался ей! На следующий день я наскоро сколотил в своем сарае неструганую домовину, а ближе к ночи угнал в соседнем поселке грузовик, это было очень легко сделать, накануне в гараже обвалилась крыша, машины стояли прямо на улице, я знал это – сам шоферил. Я украл грузовик и, как только совсем стемнело, подогнал его к условленному месту на выезде из поселка. Алка ждала меня. Она уже переоделась.
Она не была жестокой – она понимала, как мне нелегко. Поэтому мы почти не разговаривали. В морге все прошло так, как было задумано – я не хочу особенно останавливаться на этом. Единственная заминка возникла у стола, возле которого мы стояли и смотрели на покойную, – я понимал, что вижу мать в последний раз, и удивлялся тому, что ничего, совсем ничего не чувствую.
Алка протянула санитарке деньги и какой-то подарок, кажется, бутылку и коробку с шоколадными конфетами.
У меня блеснуло смутное воспоминание: эту коробку и бутылку я видел вчера вечером в нашей кухне. Жена моя колдовала над ними, положив под днище коробки и бутылки старую газету, которую потом сожгла во дворе. Но не это привлекло мое внимание.
Взгляд мой упал на гребень, который помогавшая нам санитарка положила рядом с телом: вокруг зубчика расчески легким облачком вились запутавшиеся в них седые волосы. При виде волос моей матери меня кольнуло легкое воспоминание: где-то я видел или читал, что современная наука может идентифицировать личность по самым мельчайшим частицам – по ДНК или чему-то такому.
Я смотал волосы моей матери с расчески и спрятал их в кулаке. Жена успокоительно сказала: «Седые!» – я не сразу понял, что она хотела сказать. Потом, много позже, она объяснила, что седые волосы не годятся для идентификации. Но это было уже не важно.
Мы увезли мою мать и сделали все, чтобы уничтожить ее труп. Когда ее обнаженное старое тело полностью погрузилось в известковый раствор возле строящегося клуба – фары грузовика светили нам, стояла глухая ночь, и никто не мог нас заметить, – я подумал, что все наконец кончено…
Алка, неловко спотыкаясь в темноте о корни деревьев, побежала домой, я же отправился отгонять назад грузовик – туман стоял у меня перед глазами, я был как пьяный… Может быть, поэтому я не сразу сообразил избавиться от узелка с материнской одеждой, который держал в руках всю обратную дорогу. Надо было закопать его в лесу или сжечь – боже мой, я не догадался, и какой же это оказалось ошибкой!
Ошибкой было и другое: я подумал, что этот кошмар кончился для меня навсегда. Но он только начинался.
Я понял это уже на следующий день, когда увидел лицо моего брата. Мы стояли с ним в том же морге, и растерянная санитарка – к счастью, она меня не узнала – объясняла нам нечто, с точки зрения простого обывателя, невероятное: тело нашей матери всего несколько часов тому назад выкрали неизвестные люди!
Я был осужден на это: видеть ошарашенного брата, самому неловко играть какую-то роль, вместе со всеми участвовать в обсуждении странного, необъяснимого для всех события, изображать удивление, горе, страх, боль… Все это должно было затихнуть, угаснуть очень скоро, как только в поселке появилась бы другая тема для обсуждения – я ждал этого дня, все время чувствуя в своих руках тяжесть мертвого тела моей матери… Но кто же мог предположить, что брат мой обратится в газету?!
Пока Илья ходил по всем инстанциям, я был спокоен: я знал, что такие походы никогда ни к чему не приводят, и даже сам вместе с братом пообивал пороги нескольких чиновничьих кабинетов. Но вот того, что, обессилев от отчаяния, брат мой обратится за помощью к ней, к сидящей в вашем кабинете корреспондентке, – этого предугадать я не смог. Но, как оказалось, брат мой принял именно это, убийственное для всех нас решение.
Ни Алка, ни я не догадывались об этом до тех пор, пока однажды ночью в нашем доме не появился странный гость. Как только единственный его глаз глянул на мою жену – она, как призналась мне потом, почувствовала леденящий ужас. Но гость не только посмотрел на мою жену – он с ней заговорил. Он заговорил и потребовал объяснений.
Я не присутствовал при этом разговоре и знаю о его подробностях только со слов моей жены. Одноглазый человек оказался тем самым адвокатом Ромуальдисом Табунсом, который написал нам письмо о свалившемся на нас наследстве. Оказывается, душеприказчик моего деда, отправив нам официальное уведомление, вскоре и сам выехал следом, чтобы уже здесь, на месте, уладить все формальности.
Как ему удалось так скоро найти наш дом в паутине поселков, облепивших всю округу – бог его знает! Главным было не это. Главным оказалось то, что, сойдя на перрон с поезда, привезшего адвоката в наш областной центр, этот человек тут же купил газету.
Как сам этот адвокат вскоре упомянул в разговоре с моей женой, он вообще имел такую привычку – покупать местную газету в каждом городе, где бы он ни останавливался… Но надо же было так случиться, чтобы он купил именно ЭТУ газету!
У Ромуальдиса Табунса был достаточно богатый юридический опыт для того, чтобы, прочитав статью, задаться некоторыми вопросами, которыми, очевидно, озадачились и вы. К тому же он знал и прошлое моей матери – то, которое она тщательно ото всех оберегала: он знал, например, что муж ее погиб в самом начале войны, а замуж потом Руфина так и не вышла… Одним словом, он имел достаточно оснований усомниться в нашем с ней кровном родстве, о чем и заявил очень прямо в разговоре с моей женой – и категоричного тона этого адвоката Алка устрашилась больше, чем его изуродованного лица!
Но, конечно, она постаралась ни словом, ни делом не показать охватившей ее тревоги.
Она приняла Ромуальдиса Табунса как дорогого гостя, как доброго вестника: она даже одарила его бутылкой такого же виски и коробкой конфет, что были подарены в свое время и санитарке. «Нет-нет, не отказывайтесь, у нас так принято!» – говорила она весело и, смеясь, засовывала эти дары в карман его модного френча…
Ромуальдис Табунс ничем не дал понять, что чары моей жены действуют на него, напротив! Я больше молчал, а Алка делала вид, что не замечает его хмурого взгляда и требовательного тона: да, он требовал! Латышский адвокат потребовал от нас львиную долю наследства – как плату за свое молчание. «Иначе, – сказал он, – иначе я потребую экспертизы!»
А Алка смеялась, запрокидывая голову, обхватив его за плечи, пыталась усадить за стол – он отказался и потребовал, чтобы утром ему дали ответ. Жена вышла вместе с ним, устроив шантажиста на ночь на раскладушке в летней кухне, а когда вошла обратно, на лице ее лежала темная тень. Оно показалось мне страшным, это лицо.
– Что ты намерен предпринять? – спросила она быстро, остановившись прямо передо мной.
– Я?
– Мы не можем допустить, чтобы какой-то хлыщ…
Она не договорила, вновь обвила меня руками, и ее прохладные ладони скользнули вниз, под мою рубашку, к моему лицу прижалась ее шелковая щека, на меня пахнуло легким ароматом ее гладкой кожи – только одна женщина в мире имела такой аромат…
