Екатерина Лесина - Браслет из города ацтеков
Он же не знал, что машину станут отбирать.
Будут трогать грязными руками, оставлять отпечатки, портить великолепие желтого цвета!
Он просто пытался забрать свое. А воспитатели сказали, что Ягуар дрался. И что он разбил тому, второму мальчику, чье имя навсегда стерлось из памяти, нос до крови. И что дело, наверное, дойдет до директора…
Отец дождался родителей мальчика, которые – удивительно! – вдвоем обнимали сына и утешали, и обещали ему купить точно такой же грузовик. А отец, услышав, предложил забрать грузовик Ягуара, потому как такое наказание будет самым правильным.
За ремень, правда, он снова взялся. Но плакал Ягуар не от боли – от обиды.
И еще потому, что родители вновь поссорились. Мать обвиняла отца. Отец кричал на нее, повторяя, как заклятье, что Ягуар – проклят. Она же отвесила пощечину. Он толкнул ее в грудь, и мать упала на стол, спиной на тарелки и миски. Она закричала. Он выскочил из кухни и из квартиры тоже. Хлопнула дверь.
Стало тихо.
Ягуар, выбравшись из кровати, прокрался на кухню. Мать курила. На стеганом халате ее были пятна сметаны и аджики, а к рукаву приклеилась кожура от сосиски.
– Не надо больше драться, – сказала мама, вытирая глаза. Тушь размазалась, как будто мама гусеницу черную раздавила. – Хорошо?
– Хорошо, – согласился Ягуар и, присев, стал собирать посуду. Убирали вдвоем. Потом мама достала из тумбочки пузатую бутылку с иностранной этикеткой, а Ягуару велела отдыхать.
– Завтра мы с тобой сходим в одно место, – сказала она. – Тебе понравится.
Но мама ошиблась. Было скучно. Во всяком случае, поначалу. Ягуар помнил огромное здание, крыша которого лежала на спичках колонн, и он еще подумал, что колонны слишком уж тонкие. И когда-нибудь крыша обвалится. Она накроет и узкие окна, и высокие ступеньки, подниматься по которым было тяжело.
Внутри тоже были колонны, но другие – низкие и толстые. Под самым потолком они раздваивались и закручивались бараньими рогами. А мама объяснила, что колонны – ионические. А здание построено в духе позднего классицизма. И пока шли по длинному-длинному коридору, рассказывала про древних греков, придумавших, какими должны быть правильные колонны.
Ягуар слушал и считал двери. Правда, считать он умел только до десяти, но когда линейка заканчивалась, просто начинал счет сначала.
– Веди себя хорошо, – сказала мама, остановившись перед серой дверью, на которой выделялась желтая табличка. Ягуар пожалел, что буквы не все знает. – Ты же хочешь, чтобы папа вернулся?
Ягуар не хотел. Но одной маме было плохо. За дверью был не отец, а старый мамин знакомый, который почему-то почти перестал появляться в квартире.
– Привет, Ванечка, а ты совсем большой вырос, – сказал знакомый, обнимая Ягуара. И вверх подбросил, к самому потолку. – И тяжелый.
– Здравствуйте, дядя Паша, – ответил Ягуар.
– Здравствуй, Пашенька. Будет чем занять его?
Дядя Паша усадил Ягуара за свой стол, огромный, словно море, и дал несколько листов бумаги, велев:
– Порисуй, мы пока с мамой поговорим.
Они ушли за дверь, которую Ягуар не сразу увидел, потому что дверь притворялась дверью шкафа. Рисовать быстро надоело, и Ягуар, сложив листы и карандаши, сполз со стула. Он подобрался к двери и приоткрыл ее. Он не хотел подслушивать, но должен был убедиться, что мама не плачет.
– …Инночка, пойми, вы оба мне дороги. И ты, и Митя… и мне больно смотреть на то, что с вами происходит. И мой совет… он покажется тебе жестоким, но я подозреваю, что это – единственный шанс сохранить хоть что-то. Разведись.
– Я люблю его.
– И он любит тебя. Но Ваня…
– Ребенок! Просто ребенок! Я не понимаю, откуда он взял, что Ванечка – чудовище? Он сам чудовище, если думает так!
Ягуар посмотрел на свои руки. Руки были обыкновенными. Грязны немного, с обгрызенными ногтями и парой свежих царапин.
– Он не думает. Он ищет повод. Пойми, он видит перед собой чужого ребенка, которого ты заставляешь любить! Нельзя заставить любить, Инна.
– И что мне делать? Отдать Ванечку в интернат?
Сердце остановилось.
– …я не могу. Он мой сын. Я его мать.
– Тогда отпусти Митю.
– Тоже не могу.
– Инна… я не хотел тебе говорить, но… лучше отпусти сейчас, сама, чем…
– Чем что?
– Чем он уйдет и бросит тебя.
Это было бы хорошо. Ягуар представил, что отец исчез. В квартире тишина и покой, пахнет котлетами и компотом. Мама курит, стряхивая пепел на блюдце, и книгу читает. Иногда вслух, Ягуар не понимает, о чем книга, но ему нравится мамин голос.
– Куда уйдет?
– Инна, пойми…
– Куда? – мама говорит тихо, но у Ягуара очень хороший слух. – У него роман? Не надо, Пашенька, я догадывалась. Он иногда был таким… странным. Я предпочитала закрывать глаза, думала, уляжется. А оно не укладывается, так?
Молчание.
– Паша… я не переживу, если он уйдет.
Мама опять плачет. А Ягуар чувствует себя виноватым. Он прикусывает руку, чтобы не зареветь, и смотрит потом на следы зубов, глубокие, неправильные, с двумя проколами от верхних клыков.
Отец все-таки ушел. Его чемодан походил на хозяина – клетчатый, строгий с металлическими уголками, которые могли бы больно ударить по руке или ноге. Мать весь вечер курила. А после достала прежнюю бутылку с иностранной наклейкой. Ягуар потом тайком понюхал из стакана. От сладковатого запаха волосы на затылке встали дыбом.
Дашка шла домой пешком. Она держалась кромки тротуара, разглядывая седоватый лед и грязные ошметки снега, разрисованные протекторами. Слева мигали витрины, сверху лилась нарочито веселая музыка, вызывавшая раздражение.
Редкие машины проносились с грохотом, и цветы в киоске пропитались запахом бензина. Дашка специально остановилась, чтобы понюхать розы. А потом, поддавшись порыву, купил десяток.
Продавщица посмотрела с жалостью, видать, прочла на Дашкином лице, что цветы эти – слабая попытка утешить себя. Она не права. Дашке не нужны цветы. Выбравшись на проспект, освещенный желтыми пузырями фонарей, Дашка взяла розу и протянула проходящей мимо женщине с усталым лицом.
– Это вам, возьмите, – сказала она, вкладывая стебель в холодные пальцы.
– Зачем?
– Просто так, – честно ответила Дашка и подарила цветок молоденькой девчушке.
Просто так. Просто все, уходящее в мир, возвращается. Потому как Земля круглая. И Дашка хочет, чтобы вернулось доброе. И чтобы ревность умерла. И обида. И все зло, которого слишком много.
Когда розы закончились, Дашка набрала номер Адама.
– Я приеду, – сказала она вместо приветствия. – Сегодня мне лучше побыть у тебя.
Дашка не прячется. Ей нужно спокойное место, чтобы подумать. А разве возможно найти место, более спокойное, чем похоронная контора?
Дашку больше не пугали сумерки, и белые маски со стен смотрели спокойно и ласково. Адам вышел встретить. И снова куртку не надел. Холодно же. Дашка сказала, Адам отмахнулся.
– Я должен присутствовать на похоронах Переславиной, – он не спрашивал Дашкиного разрешения. Он ставил ее в известность. И Дашка слишком устала, чтобы спорить.
– Зачем?
– Высока вероятность того, что убийца там будет присутствовать.
– И ты надеешься его узнать?
Человека без лица нельзя узнать.
– Я надеюсь по специфическим поведенческим маркерам установить возможного подозреваемого, – сухо пояснил Адам, отворачиваясь. И он тоже? А ему-то Дашка что сделала? Она даже его Анну не проверяла. Забыла за обилием дел.
– Я не думаю, что тебе стоит выходить.
– Почему?
Это он спрашивает? Разумный, уравновешенный Адам, который если и не знает ответов на все вопросы, то знает способ получения этих ответов.
– Адам, ты же социально… неадаптирован, – неудобное слово не сразу удалось поймать. Ну что за день сегодня такой? Ну почему буквально все задались целью проверить на крепость Дашкины нервы?
– У меня хватит выдержки. Я так полагаю.
Он полагает. А случись истерика, будет отвечать не он – Дашка. И краснеть. И объяснять. И потом еще объясняться с Переславиным, которому совершенно точно не нужен цирк на похоронах дочери.
– Нет, – сказала Дашка.
– Да, – ответил Адам.
– Ты мне перечишь? – это было что-то новенькое и совершенно не в тему.
– Я тебе перечу. Твое желание запереть меня здесь неразумно.
Значит, Дашка его заперла? И еще пусть скажет, что на цепь посадила? Да он сам сбежал от мира, трусовато поджав хвост! Спрятался между иллюзиями и тешит свое самомнение. Кто самый умный? Адам. Кто самый наблюдательный? Адам. А кому плевать на окружающих? Тоже Адаму.
– Я за тебя отвечаю! – Дашка все-таки сорвалась на крик, хотя ей было очень стыдно за свое поведение. – И никуда ты не пойдешь! Я работать хочу, а не подтирать тебе сопли! Ты же псих…
Надо остановиться. Он же как лучше хочет. Просто день неудачный: длинный, и случилось много всякого, травматичного для нежной Дашкиной души. И теперь этой душе очень хочется кого-нибудь убить, хотя бы понарошку.
