Галина Романова - Последняя ночь с принцем
А он, когда она вошла к нему в кабинет с соболезнованием после трагической смерти его супруги, отослал ее! Да ладно бы к черту, а то сказал что-то такое невнятное и до тошноты вежливое. Грубость она бы поняла в силу обстоятельств, такую вот показную вежливость — нет.. — .
— Я сам ему перезвоню, — , обронил Баловнев, отворачиваясь от ее вопрошающего взора. — Ступайте на свое рабочее место.
Секретарша высоко вздыбила по-детски мягкий подбородок и, нарочито не торопясь, отправилась в обратном направлении.
Она была недовольна. Он ничего не сказал ей ни про анализы, ни про обследование. А вдруг результаты неутешительные?! Вдруг у него болезнь какая-нибудь обнаружилась на почве глубокого нервного потрясения, ей-то что тогда делать?! Да и было ли само обследование, стоило бы выяснить. Может, это что-то совсем другое. Что-то такое пикантное, отдающее внебрачными связями или связями, порочащими его достоинство. Господи! Кому же позвонить-то…
Баловнев выехал за ворота своей фирмы, не забыв сунуть бумажный клочок с номером телефона в нагрудный карман. Вот доктору он позвонит непременно. И в очередной раз посоветуется с ним. Что-то не помогали ему уснуть прописанные им пилюли.
Позвонит… Только вот съездит по адресу, купленному у ушлого следователя Вани, и тогда позвонит своему врачу. Что там у него за срочность?..
Нужная ему улица нашлась не сразу. Баловнев исколесил все окраины, то и дело сверяясь с названиями и номерами домов, что надиктовал ему Иван, не было таких координат, хоть умри. Только часа через два, съехав на разбитую грунтовку, он нашел то, что искал.
Улица Луговая петляла по северной рабочей окраине, начинаясь от забора табачной фабрики, потом она начинала мудрить, то и дело выворачиваться и упиралась в конце концов в хилую лесополосу. Асфальтного покрытия здесь не имелось. Грунтовка была припорошена десятисантиметровым слоем слежавшейся пыли, и в ней, в этой пыли, с обреченным остервенением купались чахлые куры, перемазанные зеленкой.
Баловнев ехал, вглядываясь в облупившиеся указатели на углах домов, пытаясь отыскать нужный. Оказалось, что домом, который он искал, как раз и заканчивалась улица Луговая. Он стоял особняком ото всех у самой посадки и упирался краем ветхой кровли в чахлую понурую березу. Подъезд был всего один. Два этажа с пыльными окнами. Удобства стояли чуть поодаль. Двухметровый скворечник с живописными буквами "М" и "Ж" и водопроводная колонка в зарослях крапивы. Место было безрадостным. Наверняка и детство погибшей девочки было таким же, невольно подумалось Баловневу, когда он выходил из машины и ставил ее на сигнализацию.
Подойдя вплотную к подъезду, он огляделся.
Никого поблизости. Единственная скамейка под окнами пустовала. Сарайных и гаражных построек тоже не просматривалось, где бы непременно возился над старым мотором усталый промасленный пенсионер с непременной папиросой за ухом. Детей, невзирая на каникулы, тоже не было. И, что самое странное, нигде не было видно никаких бельевых веревок с болтающимися на них почерневшими от времени прищепками.
Он вошел в подъезд и несколько минут привыкал к мраку безоконного замкнутого помещения.
Потом шагнул вперед и принялся наугад нажимать на кнопки звонков. Нигде ему не открыли. Он обошел четыре двери первого этажа, поднялся на второй, повторив свои манипуляции со звонками. Полный провал. Дом пустовал. То ли в нем вообще никто не жил давно. То ли все были на работе.
Баловнев постоял немного на лестничной клетке второго этажа, прислушиваясь. Потом начал медленно спускаться. И вот тут-то одна из дверей на первом этаже приоткрылась, в образовавшуюся щель вынырнул чей-то мясистый нос, и гнусавый голос, предположительно принадлежащий пожилому мужчине, грубо спросил:
— Кого тебе надо, мужик?!
Баловнев так обрадовался существованию жизни в этом кажущемся мертвым доме, что с ответом чуть замешкался. И тогда дверь распахнулась уже шире, и в живот ему уперлось дуло самой натуральной, самой всамделишной двустволки.
— Чего шаришься, прощелыга?! И так все веревки у нас потырили! Все заборы! Зачем теперь приперлись?!
Баловнев, к этому моменту стоящий с высоко поднятыми руками, проговорил после паузы срывающимся голосом:
— А мне не веревки, мне Саввины нужны!
— Саввины?! Это какие же такие Саввины?! — Дуло ружья оторвалось от перламутровых пуговиц летнего пиджака Баловнева, и мужик чуть выступил из-за двери.
Это оказался пожилой человек с настороженным взглядом водянистых глаз, почти исчезнувших в глубоких морщинах. Густая седая шевелюра его была всклокочена, как если бы мужчину только что подняли с постели. Может, так оно и было, потому что на нем ничего, кроме семейных трусов и майки, не было.
— Ну… Саввины… У них еще дочка недавно померла, — непонятно с чего робея, пробормотал Баловнев.
Мысль, очень стремительная и очень трусливая тут же обожгла ему мозг, заставив на мгновение крепко зажмуриться.
А что, если этот всклокоченный мужик и есть тот самый отец несчастной девушки?! Что если это именно он звонил ему ночами, а потом отправил на тот свет его несчастную Настю?! Он же сейчас… Он же просто разрядит ему в живот оба ствола и закроет потом дверь с чувством глубокого удовлетворения…
Мужик не стал стрелять. Какое-то время он внимательно рассматривал Романа. Потом повернулся к нему сутулой спиной и пошел в глубь комнаты, обронив на ходу:
— Заходи, коли пришел!
ОН!!! Снова полыхнуло внутри острым приступом страха. Точно он! С чего ему тогда его приглашать?!
Осторожно ступая следом за мужиком по застеленным домоткаными дорожками половицам, Баловнев затравленно оглядывался. Наконец узкий темный коридор закончился, и они оказались в просторной, почти пустой комнате. Там стоял круглый стол у окна, ничем не застеленный. Диван с продавленным ложем, с подушкой и скомканным тонким — одеялом в коричневую клетку. И еще старый радиоприемник со светящейся парой изумрудных глаз.
Приемник был включен, и оттуда еле слышно распевала Клавдия Шульженко.
— Один я тут остался, — пояснил мужик, усаживаясь на диван. — Все уже съехали. Сносют нас, так-то… А я вот не могу! Я, да еще вот Виталька Саввин до недавнего времени! Только и он сдался, уехал все ж таки… Как дочка его умерла, ему совсем тут одному худо стало. Ты уж извини меня, мужик, посадить мне тебя не на что. Постоишь или мне пододвинуться?
— Постою, вы не беспокойтесь, — поспешил заверить его Баловнев, облокачиваясь о пыльный подоконник. — А куда он съехал? Это я про Саввина…
— Да понял я! Только я не знаю! Нас всех по разным адресам расселяли. Он держался до последнего. Мы с ним, бывалоча, бутылочку опрокинем, покалякаем за жисть… А сейчас даже выпить не с кем, так-то… А куда съехал, не знаю. Похороны устроил дочке пышные. На улице, помню, холодно было. Снег еще не сошел.
— Снег?! — Баловнев тут же насторожился. — Как снег?! Она когда… Эта девушка, она разве не пару месяцев назад умерла?!
— Пару месяцев? Да ты что, парень! — Мужик посмотрел на него тяжело и неприветливо. — Пару месяцев! Мы еще ей поминки тут справляли, и сорок дней, и полгода. А дочка.., дал бы бог памяти…
Нет, точно не помню, но снег точно был.
Насколько помнил Баловнев, на момент первого звонка его ночного душевного потрошителя, снег сошел уже как пару месяцев. На улице было тепло и безоблачно. И Настя приехала к нему в ресторан в том легком костюме, что он ей подарил. И была она хороша, как никогда в тот самый момент…
Это что же получается… Отец умершей девушки долго копил в себе свою боль, копался в причинах, искал объяснения и наконец нашел момент истины и средства отмщения?! Ничего себе, созрел, называется!..
— А ты почему меня об Витальке-то спрашиваешь, мужик? Задолжал он тебе, что ли? — уставился на него подозрительный мужик.
— Почему сразу задолжал? Нет, не задолжал.
Разговор у меня к нему был. Помочь хотел…
— А-а-а, помочь! — И вот тут он снова ухватился за ружье.
Выхватил его откуда-то из-за себя мастерским ковбойским рывком. Передернул затвор и нацелил дуло прямо Баловневу в сердце.
— Знал бы ты, мужик, как мне хочется тебе пулю в сердце всадить! Да не одну, а целых две! — прошипел он злобно, разбрызгивая слюни на свои волосатые костлявые коленки. — Просто руки чешутся… Если бы Виталька тебя не простил, я бы точно не сдержался! Мне что на этих нарах свой век доживать, что на других, разницы нету!!! А вот ты бы… Ты бы пошел следом за ней, за девочкой нашей…
Куколка… Такая красавица была! Так умирала страшно, в таких муках… А все ты, гад!!! Думаешь, я не узнал тебя?! Мне Виталька каждую газету с твоим портретом приносил и все плевался в твое рыло… Так бы и убил тебя!!!
Баловнев молчал. Он чувствовал, как на спине между лопатками собирается пот и крупными каплями стремительно падает вниз и пропадает где-то под ремнем брюк. Чувствовал, как норовисто подпрыгивает сердце и учащенно долбит в висках. И еще этот холод… Отвратительный, гадкий холод в желудке, собравший все его внутренности в одну горсть и стремительно их сжавший до размера крохотного кулачка.
