Антон Леонтьев - Сердце Тьмы
Состав тронулся в путь, Ирина, оставшись одна в купе, попыталась совладать с мыслями. Что же ей делать? Да, она поступит именно так — приедет в Лондон, найдет свою подругу Галину — та работает в лондонском представительстве одного из крупных российских банков, через нее свяжется со своим адвокатом…
В ожидании Роберта Ирина наткнулась взглядом на листы с переводом текста манускрипта. Она пробежала их глазами. Этот французский она еще осилит. Да и буквы читабельные, не та вязь-паутина полуистлевших слов, что в оригинале. Или тот «оригинал» был все-таки подделкой?
Вернулся Роберт с пакетом булочек, несколькими бутербродами и соком.
— Ага, вас привлек текст манускрипта? Оригинал написан на латыни, поэтому был изготовлен адаптированный перевод на французский. Отец Жером, несмотря на свои недостатки, отличный филолог. Именно он сфабриковал по настоянию аббата фальшивку, которую презентовали вчера ученым. Д'Эрбервили и высшее церковное руководство не хотят скандала — потому что в подлиннике аббат Ансельм признается в… Впрочем, вы и сами это прочитаете. Я бы удовлетворился вполне и такой вот копией, но мне нужен оригинал, потому что только в нем… Ну ладно, кушайте и читайте, а я вздремну. Обо всем поговорим позднее, если вы, конечно, захотите. И все же мне ужасно интересно — кто же опередил меня и стащил манускрипт?
Ирина, перекусив, взглянула еще раз на перевод манускрипта. Ее знаний французского должно хватить, чтобы осилить это. Сон пропал, событий этой ночью было слишком много, чтобы теперь спокойно спать. Да и что ждет ее во сне — опять темная пещера, заполненная маслянистой водой, и нечто, появляющееся из ее глубин…
Появился любезный проводник, который еще раз проверил билеты и пожелал bon voyage. Ирина откинулась на спинку сиденья и начала читать. Но мысль о гибели Ярослава Мефодьевича не давала ей покоя. Бедный профессор, и почему все так получилось? Он, как и его коллега профессор Венденяпин, стал жертвой подлого убийства. Кто-то намеренно уничтожает людей, знающих тайны дольмеков. Кто? Зинаида и Валера?
ПОКАЯНИЯ ГРЕШНИКА,
или
ГИБЕЛЬ ДОЛЬМЕКОВ
«Сегодня, дня 29-го месяца апреля, накануне Страстной недели перед праздником Воскресения Господня, года 1601-го от Рождества Спасителя нашего Иисуса Христа и в двенадцатое лето правления христианнейшего короля нашего Генриха Четвертого, решаюсь я, смиренный раб божий Ансельм, приняться за перо, дабы изложить свои многочисленнейшие грехи.
Ибо грешен я и прошу милости за преступления свои. Минувшей весной минуло мне девяносто шесть лет, и, чувствуя, что вскоре буду призван отвечать за свою неправедную жизнь перед лицом Всевышнего, решаюсь я наконец-то изложить о грехах своих, имя которым — легион. Силы постепенно покидают меня, и пока не ослаб окончательно и не помутился рассудком, я хочу поведать всем правду. Уже в течение пятидесяти девяти лет вверено мне управление монастырем Святого Духа в городе Валло-дю-Крэ, и я в меру слабых сил своих пытался делать все, чтобы возносить хвалу Господу и Его Чудесам и Деяниям. Напрасно почитают меня святым и благочестивым человеком. Я недостоин этого.
Ибо совершил в своей жизни я тягчайшие деяния — грех Иуды, который предал, и грех Каина, который убил. Да, я предал и убил.
Я предал и убил, и об этом хочу рассказать всем христианам, чтобы хоть как-то смыть с себя эти мерзопакостные грехи…
На свет появился я первого марта года 1505-го в небольшом и прелестном городке Валло-дю-Крэ, который лежит на значительном удалении от Парижа. Родители крестили меня Арманом Грегуаром Франсуа. Отец мой, Виктор Луи, принадлежал к славному роду д'Эрбервилей и был шевалье, матушка моя, Бригитта, урожденная де Савиньяк, происходила из некогда родовитого, а теперь ставшего провинциальным дворянского рода.
Увы, сказать, что появился я на свет в семье благочестивой и набожной, не могу. Прошли безвозвратно те времена, когда благородство происхождения и блеск семейного герба означали одновременно устойчивые нравы и почитание десяти заповедей. Так, отец мой постоянно предавался кутежам, имел множество любовниц, плодил в провинции нашей бастардов и проматывал и без того крошечное состояние. Мать моя потакала ему в этом, запустила домашнее хозяйство и тратила огромные суммы на наряды и вавилонскую роскошь. К великому сожалению, понимая, что нужно следовать заветам Господа нашего и почитать родителей, я делаю это, но не могу не отметить огромные и вопиющие недостатки, которые были у обоих — пусть упокоятся они с миром!
Я был вторым сыном в семье, за три лета до меня, 13 августа 1502 года, у родителей моих появились на свет брат мой старший, Уго, а десять месяцев спустя сестры-близнецы Шарлотта и Мария. С самого раннего детства понял я, что значит быть вторым сыном в семье. Наследником всех земель, замка, постепенно приходящего в унылое запустение, и семейного титула становился брат мой Уго.
И почему — потому что волею злой судьбы он появился на свет на три года раньше меня? Я понимал несправедливость сего, но поделать ничего не мог. Мы были различны с Уго как внешностью, так и характерами. Уго, по мнению моих родителей, был подлинным д'Эрбервилем — высокий, рослый, веселый, он увлекался охотой, мог выпить зараз ведро крепкого вина и был сызмальства любимцем у женщин. Я же уродился болящим и хрупким, меня вечно терзали различные хвори, родители думали, что я не жилец на этом свете. В отличие от брата моего я не мог похвастаться физической силой, бледность заливала мои ланиты, а волосы в отличие от Уго были черными, как вороново крыло, а не рыжие, что давало батюшке повод время от времени подозревать матушку в неверности и кричать в пьяном угаре, что зачала она меня от своего кузена Жан-Жака — все д'Эрбервили, кроме меня, были, как на подбор, медноголовыми. Дамоклов меч возможного незаконного рождения висел над моей головой всю юность. Меня не прельщали грубые и жестокие забавы, которым предавался Уго вместе с батюшкой. Я не понимал удовольствия от того, чтобы гнать бедную лису по угодьям, вытаптывать поля, обрабатываемые нашими крестьянами с таким трудом, и склонять к разврату невинных поселянок.
Но ни родители, ни брат и ни сестры не понимали меня. Они считали меня блаженным и не от мира сего. Вполне возможно, что так оно и было. Всему хорошему, что произошло в моей долгой жизни, я обязан Матери нашей Церкви. Она вошла в мою жизнь в лице кюре Симона Бруззавика, священника в церкви городка Валло-дю-Крэ. Необыкновенно образованный, искренне преданный заветам Христа, он занимался со мной и знакомил с удивительным миром. Я понял, что сердце мое лежит именно к этой высокой и запретной для многих сфере. Батюшка, шевалье д'Эрбервиль, не понимал моих дум, ему казалось, что я должен, как и он, транжирить деньги и грешить. Однако моя матушка, женщина, как я уже отметил, любившая наряды и драгоценности, но не обделенная тонким умом и проницательностью, сумела убедить своего супруга, чтобы тот не противился моему служению Господу.
Помню, как сейчас, день, жаркий, летний, я с описанием жития святого Франциска Ассизского сидел под платаном, что стоял в парке нашего замка, и изучал деяния этого благородного мужа, когда подошел ко мне мой отец и, грубо ударив по спине, сказал, что желает со мной поговорить. Батюшка заявил, что позволит мне сделаться попом, как он изволил выразиться, и дурить людям головы, но только с одним условием — я буду делать карьеру. Он желал видеть меня как минимум епископом, а лучше владетельным архиепископом.
— Из тебя получится отличный архиепископ, — сказал папаша, глядя на меня в задумчивости. — Ты, конечно, совсем не такой, как мы, люди земли, но своей статью похож на настоящего святого, Арман. И учти, некоторым женщинам нравятся такие, как ты, — тонкие и изящные, с длинными ногами и узкими бедрами.
При этих словах его я залился краской стыда и возмущения. Как смеет отец мой намекать на греховное? Однако он, не заметив это, продолжал. Только сейчас я понял, что батюшка, как обычно, еле держится на ногах от многочисленных возлияний. Но я знал, что, напившись, он обычно пребывает в отличном расположении духа и был неопасен. А вот трезвый он был злым и деспотичным и частенько колотил меня и Уго.
— А что, сын мой, — заявил он, дохнув мне в лицо мерзким запахом вина. — Ты сделаешь карьеру, я в этом уверен. Поедешь учиться в Париж. И почему бы тебе не получить со временем алую кардинальскую шапку? И кто знает, может быть, тебе удастся стать тем самым французом, который будет новым понтификом. Неплохо бы, Арман, клянусь бородой Юпитера, недурно, черт возьми! Мой сын — римский папа, которому кардиналы целуют стопы!
