Наталья Александрова - Руки кукловода
– Да где же ты его найдешь? – в сердцах ответила тетка, вконец рассерженная моей настырностью. – Нешто он в кабинете сидит? Бегает где‑нибудь по цехам.
Пока я шла по заляпанному грязью двору к проходной главного здания, в душе у меня расцветали воспоминания.
Не могу сказать, что Никита Козодоев был моей первой любовью – в первый раз я влюбилась в семь лет в соседа по даче, ему было тринадцать, и он отлично ездил на скейтборде, – так вот, Никита, конечно, не был моей первой любовью, но слез я пролила из‑за него немало. Он был старше меня на два года, и когда по телевизору в. очередной раз показывали итальянский сериал про храброго и неподкупного комиссара Каттани, я вдруг прозрела: да комиссар же – вылитый Никита Козодоев! Те же темные волосы, тот же поворот головы, та же чуть мрачноватая улыбка…
К утру я поняла, что влюбилась в Козодоева.
Незачем вам объяснять, как относятся взрослые солидные учащиеся выпускных классов к девятиклашкам. Никак они к ним не относятся, они их просто не замечают. Тем более такую малопривлекательную личность, как я.
Очевидно, мамулины гены все же сыграли какую‑то роль, потому что прежде, чем начать вертеться перед Никитой и его приятелями на переменах, я поглядела на себя со стороны и поняла с грустью, что это может привести только к тому, что вся школа будет надо мной смеяться. Терпеть насмешки я не хотела, поэтому пораскинула мозгами и вступила в научное ученическое общество имени Леонардо да Винчи, где Никита был активным членом и даже один год занимал почетное председательское место.
Никита обожал химию и собирался поступать в Техноложку. Тут мне ничего не светило, потому что к естественным наукам я испытывала не то чтобы отвращение, но устойчивую неприязнь, и получать двойки не позволяло мне только сильно развитое мамулей чувство долга.
В нашем школьном обществе была немногочисленная историческая секция. Я приткнулась туда, выбрала тему по русской истории «Борис Годунов и царевич Дмитрий» и надолго застряла в библиотеках.
Насчет убийства несчастного царевича в голове моей так ничего, и не прояснилось. Одни историки утверждали, что Борис Годунов его убил, но во имя будущего России, другие – что не убивал, потому что не мог быть в то время в Угличе, третьи – что царевич сам случайно закололся ножичком, а Борис мучился совестью совершенно зря.
С Никитой мы встречались нечасто, только на общих собраниях. Однако перекидывались несколькими словами при встречах, и один раз он даже поручил мне подготовить два плаката к его докладу. А потом год кончился, Никита сдал выпускные экзамены и пропал из виду, а после лета я его позабыла.
Не знаю, был ли Борис Годунов на самом деле злодеем или все ополчились на него, прочитав трагедию Пушкина – «мальчики кровавые в глазах», – но мне он, несомненно, помог сохранить перед Никитой лицо.
Мы не виделись почти десять лет, и сейчас я с любопытством ждала этой встречи. Каким он стал, мой комиссар Каттани?
Проходная в главном здании была такая, как будто на дворе стоял не 2001‑й год, а 1980‑й. Правда, я в те времена еще посещала детский сад, но по рассказам очевидцев и советским фильмам представляла себе проходную завода брежневского периода именно так. Отличало ее только то, что в этой проходной было совершенно безлюдно, если не считать тетку‑охранницу, судя по всему, родную сестру той, с которой я общалась возле ворот. Даже чайник, так же как и у первой, закипал рядом с ней на колченогой тумбочке.
Тетка не обратила на меня внимания, и только когда я, пройдя мимо нее, обернулась и спросила, где можно найти Никиту Андреича, она бдительно поглядела на меня сквозь маленькие круглые очки и поинтересовалась, кто я такая. Я ответила правду, что я корреспондент газеты «Невский вестник», и даже помахала перед ней нераскрытым удостоверением.
Тетка удивилась: судя по всему, пресса не жаловала предприятие. По поводу Никиты Андреевича она раздумчиво ответила, что кто ж его знает, в кабинете он точно не сидит.
Я пошла по длинному полутемному коридору, освещенному лампами дневного света, горевшими не то что через одну, а скорее через три‑четыре. Унылое впечатление усугублялось висящими на стенах полуоборванными портретами передовиков прошлого века и графиками, отражавшими борьбу цехов химкомбината за какое‑то переходящее знамя.
Людей в коридоре не было и в помине, и из выходящих в него дверей не раздавалось никаких звуков. Только откуда‑то из дальнего конца здания доносились тяжелые и гулкие удары металла по металлу.
Я пошла на этот звук, надеясь найти там хоть кого‑нибудь.
Толкнув высокую обшарпанную дверь, из‑за которой доносились удары, я оказалась в огромном производственном помещении, где медленно двигалась по кругу зеленая металлическая карусель, почти такая же, на какой я каталась когда‑то в детстве, только вместо карет и лошадок на этой карусели стояли большие железные бочки. Сверху к карусели спускалась сложная система труб, по которым с журчанием и бульканьем что‑то текло. Сбоку от карусели ритмично подрагивал сложный агрегат, , возле которого стояло несколько человек в грязных спецовках. Один из работяг упорно бил по торчашей из агрегата трубе тяжелой кувалдой, остальные чесали затылки, с интересом смотрели на своего коллегу и подавали ему, судя по всему, бесполезные, но очень выразительные советы.
Неожиданно в противоположном конце помещения распахнулась дверь, и оттуда, как черт из табакерки, выскочил крепкий, коренастый и очень злой человек, в котором я с некоторым усилием узнала Никиту Козодоева.
Подскочив к работягам, он замахал руками и закричал:
– Сидоров, мать твою, ты что же делаешь? Ты же загробишь агрегат, так твою и разэтак!
– Андреич! – обиженно воскликнул мужик с кувалдой. – Так ить не фурычит она, сволочная хреновина! Процесс ить встает!
– Процесс встает! – передразнил его Никита. – А ты, Сидоров, сними кожух да проверь внутри маслопровод, а не лупи по технике кувалдой!
– Так ить отвинчивать надо… – тоскливо проныл Сидоров, но, понимая, что отвертеться на этот раз не удастся, достал отвертку и начал медленно отворачивать винты.
– А вы что без дела стоите? – рявкнул Никита на зрителей, с живейшим интересом наблюдавших за трудовым процессом. – Берите отвертки, помогайте Сидорову!
Тут он заметил меня и в том же запале закричал:
– Почему в цеху посторонние?
Работяги как по команде повернулись и изумленно воззрились на меня.
– Это ктой‑то? – басом спросил Сидоров, не отрывая глаз от мамулиного разноцветного шарфа.
– Это я вас спрашиваю: кто она такая? – заорал Никита.
– Никита! – Я шагнула ему навстречу. – Ты меня не узнаешь?
Он застыл, удивленно хлопая ресницами, и стал удивительно похож на себя прежнего, так что я чуть не прослезилась и задумала про себя: если сейчас он меня узнает, все будет хорошо. Я не успела подумать, что именно будет хорошо, но у меня в мозгу именно так и прозвучало: все будет хорошо.
А Никита сделал шаг мне навстречу, лицо у него сделалось удивительно глупым, и он неуверенно сказал:
– Простите…
С памятью у Никиты Андреича обстояло неважно, так что я даже расстроилась: а вдруг он и вправду меня не узнает? Ведь прошло столько лет…
– Общество имени Леонардо да Винчи, – нетерпеливо напомнила я Никите.
– Ой! – обрадовался он. – Я вспомнил! Саша, да?
– Ну наконец‑то. – Я вздохнула с облегчением: все‑таки узнал.
– А что ты здесь делаешь? – спросил он не очень ласково – девочке из его школьного детства не место было в этом обшарпанном цеху с работягами, да и Никите некогда было предаваться воспоминаниям.
– Тебя ищу, – ответила я почти чистую правду, – ты не думай, я по делу…
Он почему‑то слегка покраснел, потом оглянулся на работяг и сказал им совсем не таким голосом, как раньше:
– Ну вы тут… это… разберитесь! – И, не сдержавшись, добавил: – Сидоров… Чтоб у меня без кувалды!
– Андреич! – истово воскликнул Сидоров, ударив себя в грудь. – Обижаешь! Да чтоб я… Да ни в жисть! Что же мы – не понимаем? – И снова углубился в нехитрый трудовой процесс.
Мы с Никитой вышли в коридор, и он двинулся по нему, удивленно оглядываясь на меня и собираясь с духом, чтобы снова задать волновавший его вопрос.
– Не мучайся, – усмехнулась я, – я вообще‑то только недавно узнала, что ты здесь работаешь, и решила соединить приятное с полезным. А так мне все равно нужно было на этот комбинат ехать. Я вообще‑то журналист, корреспондент «Невского вестника». У тебя тут кабинет есть, или так весь день и бегаешь по цехам?
– Бегаю… – протянул Никита извиняющимся голосом. – Но кабинет, конечно, есть, мы сейчас туда идем.
Мы свернули в боковой коридор, поднялись по металлической лесенке, похожей на корабельный трап и подошли к двери с табличкой «Н. А. Козодоев, заместитель директора».
