Валерия Вербинина - Где-то на земле есть рай
Ласточкин страдальчески сморщился.
— Он что, больной? — спросил он в пространство. — Какой приворот? Двадцать первый век на дворе! Ему что, было в лом ее в ресторан сводить или в кино с ней сходить? Человеческим языком объяснить, наконец, как она ему нравится?
— Э, не все так просто, — усмехнулся Зарубин. — У Лены Ереминой был свой молодой человек, и, судя по всему, расставаться с ним она не собиралась. Ну а Максим избалованный юноша, привык по свистку получать то, что ему нравится. Вот он и пошел к старой ведьме. И знаешь, что самое интересное? Чары-то, которые она наложила, сработали. Не сразу, правда, но сработали.
— Ага, — подтвердил Ласточкин. — Когда Максим догадался девушке кольцо с бриллиантом подарить.
— Экий ты циник, право, — укоризненно сказал Антипенко. Но глаза его смеялись.
— Похоже, я чего-то не понимаю, — вмешалась я. — Если Максим добился того, чего желал, и все вроде были счастливы, отчего Лена Еремина выбросилась из окна?
Зарубин нахмурился.
— А, д-да, ты же еще не все знаешь, — сказал Колесников.
— Похоже, что в их отношениях не все было гладко, — добавил Зарубин. — Мы разговаривали с матерью Максима, и она убеждена, что эта самая Агриппина навлекла на молодых какое-то несчастье. По словам матери, Максим сначала ходил окрыленный, когда добился Лены, а потом его словно подменили. Что-то там пошло не так, но что именно, он матери не сказал. А потом, когда Лена выбросилась из окна, он вообще стал избегать любых разговоров о ней. Но мать чувствовала, что его что-то тяготит, хотя он старался вести себя так, словно ничего особенного и не произошло.
— Ну а что сам Максим говорит обо всем этом? — осведомился Ласточкин.
Зарубин и Колесников переглянулись.
— Понимаешь, — после небольшой паузы промолвил Зарубин, — в том-то и дело, что он ничего не говорит. Он исчез. И последний раз его видели как раз две недели тому назад, незадолго до первого апреля, когда и произошло первое убийство.
— Д-да, но тут не только это, — вмешался Колесников. — Помнишь типа, который в подъезде третьей жертвы прятал лицо от камер? Так вот, его приметы вроде схожи с приметами исчезнувшего Максима Решетова.
— И какова же ваша версия? — напрямик спросил капитан.
— Версия такова: Максим Решетов, уверовавший в могущество этой самой Агриппины, счел, что она виновата в гибели его девушки. Поэтому он убил саму Агриппину и еще двух человек из ее окружения, которые знали его и могли выдать.
— А пропавшие деньги? — подала я голос. — Те, что исчезли из офиса ясновидящей?
— Думаем, их спер кто-то из служащих, воспользовавшись моментом, — отозвался Зарубин. — Видишь ли, Максиму Решетову они были ни к чему. Дело в том, что его мать, под чьим крылышком он благополучно существует уже много лет, преуспевающая бизнесвумен. Ты бы видела, в каком особняке она живет!
— Ну предположим, — поразмыслив, согласилась я. — Но почему все-таки Агриппина? Зачем Максиму убивать ее?
Зарубин тяжело вздохнул:
— Я же говорю, он из чрезвычайно богатой семьи. А мадам Стародубцева — пардон, великая ясновидящая — очень любила деньги. Что, если в какой-то момент она решила шантажировать Максима? Типа, вот я великая колдунья, гони бабки, не то наведу ужасную порчу. А когда Максим отказался и с его девушкой произошло несчастье, он мог связать это с угрозами Агриппины. И сделать очень нехорошие выводы, особенно если он искренне любил эту Лену Еремину. Какое-то время он, вероятно, крепился, но незадолго до первой годовщины гибели девушки начал мстить. Мы теперь стараемся держать в поле зрения главных служащих Агриппины, потому что не исключено, что тремя жертвами дело не ограничится. А пока… пока мы объявили Максима Решетова в розыск.
— Мать, конечно, была против, — заметил Ласточкин.
— Да нет, я бы не сказал, — возразил Зарубин. — Его ведь две недели уже нет дома. Она даже частных сыщиков наняла, да все без толку. Конечно, она не верит в то, что ее сын кого-то убил, но ты же знаешь этих родителей — они все одинаковые. Вдобавок, как я понял, она работает как одержимая, времени на сына у нее особо нет и никогда не было, о его делах она почти ничего не знает. Такие родители никогда не заметят, что их ребенок оказался на краю или перешагнул черту, и так оно всегда и бывает.
— Ну, ребенок — это слишком сильно сказано для двадцатисемилетнего лба, — заметила я.
Колесников махнул рукой:
— Если бы т-ты видела, Лиза, как она с ним носится… Он ведь у нее единственный сын. Это т-тоже очень плохо, кстати, — когда один ребенок, который фактически растет сам по себе. Главное, я бы не сказал, что она п-плохая мать. Просто в сутках всего двадцать четыре часа, и все эти двадцать четыре часа ей приходится работать, чтобы удержаться на плаву. Времени ни на кого нет — даже на себя, не то что на других. Вот и получилось то, что получилось.
— Значит, он пока у вас единственный подозреваемый? — сказал Ласточкин. — Ну что ж, честно говоря, я с самого начала предполагал, что будет нечто подобное.
— Да помним мы, помним, — проворчал Зарубин. — А что у вас с этим двойным убийством? Есть какие-нибудь зацепки?
— Да, в общем-то, не слишком много, — ответил Ласточкин и принялся рассказывать.
Глава 5
Пятница, 12 апреля — суббота, 13 апреля
Тупик… Мы уперлись в тупик.
Оба наших дела застряли — и ни туда ни сюда. Хорошо Зарубину с Колесниковым — они практически нашли отгадку, разослали ориентировки и сидят себе, в ус не дуют. А у нас…
Полный швах.
Самое противное в нашей работе — это вот такое состояние, когда вроде что-то вырисовывается, а при ближайшем рассмотрении оказывается, что ничего у тебя нет. По делу Лазаревых — кто звонил, кто убил, в чьих интересах, ни черта не понятно. Мы с Ласточкиным долго и настойчиво беседовали с матерью Алисы, с первым мужем, с прислугой. Расспросили даже мальчика Сашу, который после убийства матери замкнулся в себе, и каждое слово из него приходилось вытаскивать прямо-таки клещами. И всюду натыкались на одно и то же — на всевластное, вселяющее отчаяние «нет». Нет, Алиса Лазарева не называла никаких конкретных имен. Нет, она никого не подозревала. Нет, она никому не звонила и ни с кем не делилась никакими догадками. Нет! Нет! Нет!
По делу воскресшего из мертвых Парамонова — тоже ничего. Никаких следов. Никаких намеков на отгадку. Со стороны его семьи — молчаливая враждебность. Подруги тире любовницы всеми средствами уходят от прямых ответов. Они ничего не знают, не помнят, у них вообще другая жизнь. Ах, Слава Парамонов убил четырех человек, чтобы замаскировать свое исчезновение? Ну и что? Кого интересуют какие-то жалкие охранники, шофер и человек со сломанной рукой, чье имя нам так и не удалось установить? Единственное, что нам удалось узнать, так это то, что незадолго до «смерти» Парамонова с его счетов испарились гигантские суммы денег, но и эта информация была получена совершенно неофициальным путем.
А дальше что? Ну, подготовил свой отход, сымитировал свое убийство, чтобы скрыться, скорее всего, сделал пластику, сбежал за границу… И вернулся, невзирая на угрозу со стороны Арбатова, — вернулся только для того, чтобы изводить свою жену дышащими ревностью записками. Бред!
— Рыбников совершенно точно работает на Арбатова, — рассуждала я, покачиваясь на задних ножках стула. — При таком раскладе более чем вероятно, что твоя старая догадка верна. Помнишь, ты говорил о том, что эти письма могли быть инспирированы Арбатовым для того, чтобы спровоцировать Ларису Парамонову и проследить за ее реакцией?
— Да, но ведь сам Арбатов это отрицал, — возразил Ласточкин. — Или ты что, уже не веришь ему?
— Не знаю, — буркнула я. — Но ведь кто-то зачем-то должен был писать эти письма!
Назавтра после полудня хлынул ливень. Я забежала в арку, досадуя на то, что оставила дома зонт. Кто-то придержал меня за локоть.
— Не так быстро, девушка, — произнес над самым моим ухом знакомый голос, в котором проскальзывали веселые нотки.
— Никогда не подходите ко мне сзади, — проворчала я, высвобождаясь.
— А не то вы что, пристрелите меня? — спокойно осведомился Арбатов. В его глазах плясали смешинки, и я поймала себя на том, что тоже улыбаюсь.
— Как ваши дела? — спросила я.
Он пожал плечами:
— Нормально. По крайней мере, в ближайшее время никто не посмеет меня тронуть. А как ваши дела?
— Вы имеете в виду дело Парамонова?
— Не только.
Он поглядел мне прямо в глаза. Мимо нас бежал мутный поток, унося с собой какие-то щепочки и обрывки бумаги. В голове у меня мелькнула мысль, что, наверное, этот поток вообразил себя рекой, которая несется, сметая все на своем пути. Я подумала об этом просто потому, что мне не хотелось думать об Арбатове, который стоял буквально в шаге от меня. Невдалеке в пролете арки маячили две или три машины, и около передней из них прохлаждались уже знакомые мне охранники.
