Безмолвие - Джон Харт

Все только смотрели.

Под навесом температура упала градусов на десять. Джек прошел мимо столика, кивнул сидящим за ним двум мужчинам и женщине — без лифчика, в драных джинсах и заношенной майке.

— Извините.

Он протиснулся между столами, убрал с дороги стул, прошел по утоптанному земляному стулу к второму навесу, где стояли три столика, и ступил на дощатый пол. В глубокой тени виднелись бар и еще несколько столиков. Джонни сидел ближе к задней стене. Справа текла река, и вода бурлила и пенилась под дымкой от плиты с жарящейся свининой. За стойкой маячил Леон; в песочной яме, под деревьями, босой мальчишка бросал подковы. Тишину нарушали только цикады, ветер и лязг металла.

— Привет, Джек, спасибо, что приехал. — Джонни постучал по стене за плечом и, повысив голос, добавил: — Леон! Еще два!

Леон не спешил, а принеся пиво, даже не взглянул на Джека.

— Захочешь еще два, заходи в бар. Но без него. Только ты.

— Так здесь всех чужаков принимают, — сказал Джонни, когда хозяин отошел. — Не принимай на свой счет.

— Как же… Посмотри на это.

Джонни скользнул взглядом по ближайшим столикам, повернулся к холму, где сидевшие в тени пекана старики пили спирт из стеклянных банок.

— Те, кто здесь бывает, давно знают друг друга. Когда-нибудь и к тебе привыкнут.

— Зачем вообще сюда приходить?

— Ты и сам знаешь.

Джек знал — и злость рассеялась. В городе Джонни не мог быть самим собой. Он был Джонни Мерримоном, мальчишкой, который нашел свою сестру, спас девочку и обнаружил мертвых. Джек уже пытался представить такую жизнь. И не смог.

— А зачем я здесь? Сегодня рабочий день. У меня куча дел.

— Я встречался с Лесли Грин. Надо было понять, поможет ли она мне. — Джек отвернулся и почувствовал, как потеплела шея. — Что-то не нравится мне этот твой взгляд.

— Она не поможет.

— Вроде бы заинтересовалась…

— Уже нет.

— Но…

— На днях мы виделись с Уильямом Бойдом.

— Неужели?

Джонни держался спокойно, и Джеку не хватило духу посмотреть ему в глаза.

— Тридцать миллионов долларов, чувак. Почему ты не сказал мне, что он предлагает такие деньги?

— Потому что это неважно.

— Чушь.

— Пятьдесят миллионов. Сто. Я не продам.

— Ну, тогда ты либо глупец, либо безумец. Или безумный глупец. Продай землю. Купи участок в каком-нибудь другом месте.

— Извини, не могу.

— Тридцать миллионов долларов. Как ты мог не сказать мне об этом?

Джонни уставился на бутылку у себя в руке. Потом пожал плечами, словно тринадцатилетний мальчишка.

— Подумал, что ты не поможешь мне, если узнаешь.

— Что за дерьмо… — Джек чувствовал, как улетучиваются остатки злости. — Бойд предложил мне деньги, если я помогу убедить тебя продать.

— Неужели?

— Фирма не хочет, чтобы я представлял тебя. Пригрозили уволить, если не послушаюсь. Обещали шантажировать, даже если уйду. Вот почему Лесли не станет тебе помогать. Бойд и ей деньги обещал.

— Сколько?

— Два миллиона и бизнес для фирмы по нью-йоркским ставкам. Я буду рейнмейкером. Они даже сделают меня партнером.

— Два миллиона долларов? Может, стоит взять…

— Не морочь мне голову.

— Деньги. Гарантия работы.

— Не забудь про угловой офис.

На сарказм Джонни никак не отреагировал и, подойдя к краю крыльца, посмотрел в сторону Пустоши.

— До рассмотрения апелляции у меня две недели.

— Знаю, — сказал Джек.

— Что будет, если я не найду адвоката?

— Скорее всего, проиграешь.

Джонни ковырнул ботинком землю. Джинсы, линялая футболка. Выпил он немало, но пьяным не был.

— Ты поможешь мне?

Джеку едва хватило сил посмотреть ему в глаза. Джонни всегда был первым, если требовалось пожертвовать чем-то. Когда Джек подвел друга, тот первым беспечно улыбнулся и в конце концов простил. Он был больше отцом Джеку, чем родной отец, и больше братом, чем тот брат, которого Господь посчитал нужным дать ему. Именно Джонни Мерримон определил детство Джека во всех важных отношениях. Но Джек прорвался — вопреки бедности, уродству и своим сумасшедшим родителям. После десяти лет неустанной работы он начал ту единственную карьеру, которую всегда хотел, и уже проделал путь в две недели. И вот теперь партнеры пообещали порушить эту карьеру, если он поможет другу. Даже если б он занялся собственной практикой, фирма смогла бы срезать его гонорары, оттянуть клиентов и тысячами способов подорвать его усилия. Единственный вопрос — пределы их влияния. Смог бы Джек попытаться открыть практику в Шарлотт или Роли? Он этого не хотел.

— Джек?

Голос прозвучал ровно, но глаза, запавшие, словно после долгой болезни, ждали ответа. Да, Джек мог ему помочь. Мог принести в жертву карьеру и перспективы. Мог, если б все было так просто. Но еще бо́льшая проблема заключалась в том, что Джек действительно хотел, чтобы Джонни продал землю. Что-то с Пустошью было не так, и она обернула его лучшего друга коконом пагубного, упрямого желания. Джек видел болезнь, видел зависимость.

— Я не смогу тебе помочь. Извини.

Получилось только шепотом. Но Джонни услышал.

— Эй, чувак. Конечно. Я понимаю. Ты работал. Достиг успеха.

— Подожди секунду. Дай подумать еще немного. Я не хотел, чтобы ты решил…

— Не надо. Правда. Я все понимаю. — Боль. Крах надежды. Предательство. — Принесу еще по пиву. Сиди здесь.

Джонни прошел мимо Джека к стойке и задержался там надолго. Вернулся он с вырезанной на лице улыбкой и пустотой в глазах.

— Ну вот. Холодненькое. Все хорошо.

— Джонни, послушай. У меня долги. Восемьдесят тысяч юридической школе…

— Я же сказал, не парься. — Джонни чокнулся бутылкой с бутылкой Джека. — Им здесь музыки не хватает, как думаешь? — Он поставил бутылку на стол, но в глаза другу не посмотрел. — Держись, всё в порядке.

— Джонни…

— Надо поговорить с Леоном насчет музыки.

Стул царапнул ножками по полу. Джонни поднялся и повернулся, но Джек успел заметить красноту в глазах и глубокую, до кости, бледность под загаром.

Дерьмо.

Он глотнул пива, но вкуса не почувствовал.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо…

* * *

Следующий час стал пыткой. Пили пиво, притворялись, делали вид, но слова Джека остались раной между ними. Джонни не смотрел ему в глаза, не задерживал взгляда на его лице больше чем на секунду, и эта секунда давалась Джеку болью. Они дружили с первого класса, и во всей черноте детства Джонни никогда не терял веры и не холодел душой. Вообще, если б Джеку предложили охарактеризовать друга одним словом, этим словом было бы горение. Даже мальчишкой Джонни горел. В нем никогда не угасало пламя страсти, убеждения, уверенности.

— Послушай… Дай мне еще подумать.

Джонни, глядя на мальчика, бросающего подковы, лишь покачал