Кража в Венеции - Донна Леон
– Боккезе! – позвал Брунетти.
Тот оглянулся, приветственно поднял руку, однако происходившее в комнате занимало его гораздо больше – там то и дело фотографировали. Брунетти подошел ближе, но Боккезе предостерегающе зашипел на него, и комиссару пришлось остановиться. Криминалист вынул из кармана две прозрачные пластиковые упаковки.
– Наденьте это! – сказал он, подавая их Брунетти.
Комиссар, знакомый с правилами Боккезе, вернулся в холл. Там, держась одной рукой за перила, он натянул поверх туфлей бахилы, а затем надел полиэтиленовые перчатки. Он отдал пустые пакеты Стаффелли и вернулся в квартиру.
Боккезе уже не стоял в дверях, и Брунетти сам занял это место. Откуда-то из недр квартиры доносились мужские голоса; один из них, похоже, принадлежал Вианелло. Два криминалиста в белых комбинезонах переставляли фотооборудование в другую часть комнаты, подальше от лежащего у стены трупа.
«Так вот он какой, Тертуллиан!» – подумал Брунетти, глядя через комнату на распростертое тело, казавшееся неестественно маленьким. Если бы не лужи крови, можно было бы подумать, что хозяин дома напился и упал без сознания, направляясь к кровати, или же потерял равновесие и съехал по стене (голова и одно плечо были к ней прислонены). Так оно и могло бы быть, если бы отметины на этой самой стене не диктовали иной сценарий. Три кровавых оттиска правой руки были направлены вверх, словно Франчини хотел встать, но четвертый след, длинная красная полоса, перечеркнула его попытки – она напоминала центральный мазок кистью на каком-нибудь из полотен Кадзуо Сираги[98].
Одно плечо трупа прижалось к стене, руки были раскинуты, голова повернута под неестественным углом, одна нога лежала поверх другой, согнутой в колене… При наличии признаков жизни любой, кто бы его увидел, на чистейших животных инстинктах отодвинул бы беднягу от стены, чтобы выпрямить шею и высвободить скрюченную ногу. Впрочем, нет, даже самого неисправимого оптимиста секундное размышление убедило бы в том, что жизнь уже покинула эту неподвижную, жалкую оболочку.
Брунетти наблюдал этот феномен очень часто – как душа, покидая тело, забирает часть его сущности и массы, оставляя после себя нечто меньшее, нежели объект, в котором она некогда жила. Этот человек когда-то был молод, он посвятил себя Церкви, верил в Бога, любил читать, – и вот, от него осталось лишь скрюченное тело с забрызганным кровью лицом, в смявшемся под мышками пиджаке. Левая туфля почти слетела с ноги, обнажив темно-серый носок; над ним виднелась полоска бледной старческой кожи.
Две лужи высохшей крови темнели на паркете в метре от трупа, причем одну из них явно размазали ногой, и от этой лужи к телу Франчини вели три прерывистых кровавых отпечатка правой ноги. Четвертого отпечатка не было.
Снова мигнула вспышка. Брунетти инстинктивно заслонился от нее рукой и спросил у двух криминалистов с фотоаппаратурой:
– Кто приедет?
– Наверное, Риццарди, – сказал тот, что повыше ростом, но пояснять, почему отвечает столь неопределенно, не стал.
– Когда вы приехали на место? – спросил Брунетти.
Мужчина приподнял белый рукав тыльной стороной затянутой в перчатку ладони.
– Минут двадцать назад.
– На что еще мне нужно взглянуть? – задал вопрос комиссар.
– Он сидел там, в соседней комнате, – вставил второй криминалист, передвигая штатив с камерой чуть левее.
– С чего вы взяли?
Защелкал фотоаппарат. Брунетти, который уже успел привыкнуть к вспышке, не потрудился прикрыть глаза. Сдвигая камеру дальше влево, криминалист предложил:
– Посмотрите сами, комиссарио! – И указал на дверь слева от себя. – Вы поймете, что я имею в виду.
Брунетти подошел к двери и заглянул в комнату, с любопытством ожидая, что за историю она ему расскажет. В углу – кресло с темно-зеленой вельветовой обивкой, позади него – торшер с белым стеклянным абажуром. Рядом – круглый стол и стоящая на нем небольшая лампа. Оба светильника были включены, а возле настольной лампы переплетом вверх лежала книга, как если бы тот, кто ее читал, ненадолго отвлекся и отложил томик, чтобы ответить на телефонный звонок или открыть входную дверь. Позади кресла виднелся большой книжный шкаф; его полки были забиты книгами.
Благодаря какому-то акустическому трюку до Брунетти донеслись мужские голоса; беседовали Вианелло и Боккезе. «Вы снимаете отпечатки в каждой комнате?» – спросил инспектор. «Естественно!» – ответил криминалист, но потом говорившие, должно быть, переместились, потому что звук их голосов стал приглушенным, нечетким.
Брунетти вернулся в первую комнату и в дверях встретил дотторе Риццарди, патологоанатома. Они обменялись негромкими приветствиями. Брунетти отметил про себя, что с момента их предыдущей встречи у высокого худощавого патологоанатома прибавилось седины. Риццарди посмотрел на комиссара, но внимание дотторе тут же привлекла разрушенная оболочка, некогда удерживавшая в себе жизнь синьора Франчини.
Риццарди уже успел надеть полиэтиленовые бахилы и как раз натягивал перчатку на левую руку. Потом он подошел к трупу, постоял над ним некоторое время, и Брунетти подумал, уж не молится ли дотторе за душу усопшего, а может, желает ей благополучного путешествия в иной мир, но тут комиссар вспомнил слова самого Риццарди о том, что он не верит в загробную жизнь – слишком многое довелось ему увидеть в этой.
Патологоанатом встал на одно колено, чтобы рассмотреть труп поближе. Взял мертвого мужчину за запястье и, пунктуальный до абсурда, проверил пульс. Брунетти на мгновение отвел глаза, а когда снова посмотрел на Риццарди, тот уже склонился над телом и осторожно стягивал его на пол. Патологоанатом попытался разогнуть колено покойника, но оно не поддалось.
Риццарди встал и, не разгибая спины, передвинулся к голове покойного. Снова опустился на колени, чтобы осмотреть затылок, для удобства чуть поворачивая его из стороны в сторону. После чего подошел к Брунетти.
– Как это случилось? – спросил тот.
– Множественные повреждения. Его бил кто-то в тяжелых ботинках или сапогах.
– По голове? – спросил комиссар.
– Да. От этого он и умер. Еще – по лицу. Правая щека стесана чуть ли не до кости, и как минимум четыре зуба сломано. Но причиной смерти стали удары по затылку, их было несколько. – Риццарди обернулся и указал на место преступления. – Он пытался подняться – только Богу известно, откуда он взял на это силы! – но не смог. Или тот, другой, стянул его вниз.
– Но он ведь был уже старик… – пробормотал Брунетти.
– Пожилые люди – идеальные жертвы, – сказал патологоанатом, стягивая перчатки. Он аккуратно сложил их, сунул в прозрачный пакет, в котором они были изначально, и спрятал в карман. – Они слабые и не могут обороняться.
– У нас принято уважать старость, – сказал Брунетти. – Но есть иной сорт людей. Они… другие.
Риццарди посмотрел на него.
– Знаешь, Гвидо, временами мне не верится, что ты занимаешься тем, чем занимаешься.
Брунетти вспомнилось уважительное, едва ли не благоговейное отношение самого Риццарди к покойникам,
