Дональд Уэстлейк - И только потом пожалели
– Я подумал, – вмешался Том Берне, – вы же говорили, что кто-нибудь другой мог сделать это, а не убийца. Кто-нибудь, кому о чем-то известно.
– Такое возможно, – признал Сондгард. – Но я так не думаю.
"Я мог бы сказать тебе, – подумал сумасшедший. – Ты был бы удивлен. Дэниэлс-Чакс написал послание”. Безумец почувствовал, как его буквально распирает от желания заговорить и увидеть выражения их лиц, когда он поведает им, что ему известно и как он об этом узнал. Но сумасшедший постарался подавить свою потребность, осознав саму природу потребности. Она была разрушительной, это та самая потребность, что заставляет человека, выглядывающего из окна на верхних этажах или перегибающегося через перила высокого моста, вдруг захотеть спрыгнуть. Его желание становилось его врагом, а не частью его истинного “я”, и, стало быть, его можно и нужно проигнорировать.
Однако безумец должен был сказать что-нибудь. Потребность говорить еще была сильна в нем. Сумасшедший поискал безопасную тему и наконец спросил:
– Но разве он не убежал бы до сих пор?
Сондгард повернул голову и взглянул на безумца. Сумасшедший подумал, что движения капитана напоминают движения змеи, собирающейся ужалить. Его глаза были холодными, их голубизну испещряли серые пятнышки. Можно подумать, что он – сама Смерть.
– Я не думаю, что он убежал бы, – ответил Сондгард. – Он полагает, что находится в безопасности, потому что мы еще не поймали его.
– Но он попробует теперь, не так ли? – вставил Ральф Шен. – Он должен скрыться прежде, чем прибудет этот отпечаток. Лицо капитана, выражавшее смерть, чуть передернулось.
– Он может попробовать. С другой стороны, я уже сказал тогда... Есть небольшой шанс, что отпечаток окажется неудачным, и преступник, возможно, решил пойти ва-банк и не трогаться с места. Я надеюсь, что он принял именно такое решение. Я бы не хотел, чтобы он вырвался на свободу. Если он рискнет и останется, я уверен, что мы закончим дело сегодня после полудня.
У Сондгарда был низкий голос, но в нем иногда звучали слабые дискантные ноты, как у некоторых дикторов по радио. Кое у кого из докторов Чаксов были такие же голоса и такие же лица.
Завтрак заканчивался. Они все еще задавали вопросы Сондгарду, а он отвечал каждому все так же медленно и осторожно; его худая, костлявая голова поворачивалась, чтобы капитан мог взглянуть на спрашивавшего, его глаза с серыми пятнышками изучали каждое лицо с угрюмым вниманием.
"Он опасен, – подумал сумасшедший. – Я должен разобраться и с ним тоже. Сначала Дэниэлс-Чакс и его сука. Затем Сондгард”.
Совершенно неожиданно заговорил Дэниэлс:
– Капитан Сондгард, можно мне и Мэри-Энн уйти на некоторое время?
Безумец отметил про себя, что капитану не понравился вопрос. Сондгард помолчал, но потом кивнул и ответил:
– Можно. Куда вы идете? В город?
– Нет, покататься на лодке.
– Хорошо. Но... – Голова капитана качнулась, и Сондгард внимательно взглянул на остальных. – Но если кто-нибудь еще захочет получить разрешение на некоторое время покинуть дом, пожалуйста, не просите меня об этом здесь. Я останусь тут на некоторое время, вы сможете обратиться ко мне наедине.
«Он не хочет отказывать мне перед всеми, – подумал сумасшедший. – Не означает ли это, что Сондгард все знает?»
А теперь Дэниэлс собирался уйти из дома за пределы досягаемости. ТРУС? Дэниэлс, должно быть, знает, что его видят насквозь, что безумец готов покончить с ним. И сейчас Мэл, вероятно, боится. Он, должно быть, напуган так, как они всегда пугались, когда становилось слишком поздно. Значит, сумасшедший тоже возьмет с собой какую-нибудь дурочку и ускользнет из дома. И Сондгард позволит ему! Разве ЭТО не доказывает, что они равны?
Безумец чувствовал растущее в нем смятение. Оно густело словно туман, просачивающийся через щель в деревянном полу. Кто являлся здесь его врагами, кто из этих людей? Сколько их? И как много они знают? До какой степени они равны друг другу?
Являлся ли Дэниэлс на самом деле агентом, или им был кто-то другой, кто-то, о ком сумасшедший даже не думал?
Может, Сондгард знает правду и скрывал ее, чтобы помочь эксперименту доктора Чакса? Или он в самом деле находился в затруднительном положении, ожидая отпечатка пальца, который может оказаться недостаточно хорошим?
Работали ли Сондгард и Дэниэлс вместе, или у старины Сондгарда вообще не было никакой связи с доктором Чаксом, или он сотрудничал с агентом доктора Чакса, не с Дэниэлсом, а с тем, кого безумец еще не смог разоблачить?
Возникало слишком много вопросов, слишком много неясностей. Сондгард ничего не сказал о втором убийстве; может быть, капитан обнаружил его мокрую одежду, но ничего не говорит об этом. Нет способа угадать, будет ли отпечаток пальца опасным. Нет способа узнать, как много Дэниэлс-Чакс рассказал Мэри-Энн Маккендрик, и действительно ли он что-то рассказал ей, и не поставил ли он в известность других людей?
Сам доктор Чакс сейчас мог находиться вне дома, в эту самую минуту он, возможно, смотрел телевизор, ожидая завершения эксперимента. В психиатрической лечебнице у них были окна, открываемые в одну сторону, этого никто не скрывал. А здесь они могли устроить и телевизионное слежение крошечными камерами, спрятанными в осветительных приборах или внутри стен.
Сумасшедший поднял глаза на лампу, висевшую над столом, и подумал: “Я смотрю сейчас в глаза доктору Чаксу? А он смотрит сейчас вниз прямо на меня и улыбается?"
Слишком много неясностей, слишком много неясностей.
Внутри него снова зашевелилось это существо, это создание, этот зверь. Второе “я”, одолевшее его и убившее человека с фонарем. У сумасшедшего сохранились лишь очень слабые и отдаленные воспоминания о нем из прежних времен. Но в эти секунды оно снова задвигалось в нем, зашевелилось, стало подниматься, растягиваясь во все стороны, стремясь обрести контроль.
Напуганный безумец беспокойно дернулся. Он не может потерять власть над собой именно сейчас, безмозглое существо внутри него испортит всю игру, оно сделает что-нибудь очень глупое. У этого существа отсутствовал ум, оно подчинялось только своей секундной ярости. Если сумасшедший сейчас потеряет над собой контроль, он потеряет все.
"Только до трех часов, – подумал безумец. – Мне нужно сохранить власть хотя бы до трех часов. Затем я все узнаю об отпечатке и пойму, что делать дальше, пусть тогда оно снова овладеет мной. Но мне придется приложить все усилия до трех часов, или я натворю что-нибудь”.
Что-нибудь.
***Это была уродливая гребная шлюпка. Во-первых, старая, во-вторых, окрашенная с точки зрения художества, а не здравого смысла. Белая краска покрывала шлюпку изнутри и снаружи толстым неровным слоем, напоминая Мэлу о деревянных панелях в старой и жалкой квартирке его в Манхэттене: их красили много раз, нанося краску слой за слоем, пока панели не испещрили пятна и вздувшиеся пузыри. Шлюпка выглядела так же, а от ее белизны слепило глаза.
И этот красный цвет. Ненормальному, красившему эту шлюпку, досталась, видно, банка красной краски, а парень явно относился к числу тех, кто ничему не позволяет пропасть даром. Поэтому шлюпка была со всех сторон окрашена толстым слоем неровной, вздувшейся пузырями краски, и поверх белого ненормальный нанес два или три слоя красной краски. Верхняя часть бортов лодки и сиденья тоже были красными. Досталось и веслам.
Это была очень некрасивая гребная шлюпка. Но она оказалась единственно доступной.
– Она принадлежала людям, владевшим этим домом и амбаром раньше, – объяснила Мэри-Энн. – Мы в некотором роде унаследовали ее.
– Я не представляю, зачем вы держите ее.
– Она плавает, это ее основное достоинство. Они стояли на узком коротком деревянном причале, выступавшем далеко в воду от края берега, принадлежавшего бару “Черное озеро”. Позади них слева расположилась асфальтированная стоянка бара, а справа – площадка, заросшая карликовым кустарником, примыкающая к ближайшей рощице. За стоянкой и площадкой петляла дорога, а за дорогой возвышались сверкающий театр и ветхий дом.
Внезапно Мэлу в голову пришла идея, и он тут же ее озвучил:
– Они покрасили лодку тем, что осталось от ремонта дома.
– Я покрасила.
– Вы?
Девушка опустила глаза на лодку и грустно улыбнулась:
– Не самая лучшая работа, верно?
– Лучше бы вы покрасили дом.
– Довольно убого, да? – Мэри-Энн повернулась и взглянула на дом:
– Так или иначе теперь он выглядит еще более уродливо, чем раньше. Он стал похож на дом, населенный призраками.
– Точно. Залезайте.
Дэниэлс поддержал Мэри-Энн за руку, когда девушка осторожно спускалась в лодку, затем передал ей сумку с ленчем, собранным ими перед уходом. Мэри-Энн поставила ее (дно было сухим), после этого села на корме. Мэл отвязал конец веревки, бросил его в лодку и спустился так, чтобы оказаться между двумя веслами. Дэниэлс оттолкнул лодку от пирса, и Мэри-Энн, взглянув через плечо на дом, проговорила:
