Дональд Уэстлейк - Утонувшие надежды

Дональд Уэстлейк

Утонувшие надежды

ОБЛОМ ПЕРВЫЙ

1

Над городом уже занимался серый рассвет, когда Дортмундер отправился домой и застал Мэй на ногах, в зеленых брюках из шотландки и мешковатом свитере. Услышав, как Дортмундер открывает дверь, она вышла из гостиной в прихожую, но вместо своего обычного «Ну, как?» произнесла голосом, в котором слышались одновременно и беспокойство, и облегчение:

— Ты вернулся.

Уставший и расстроенный, Дортмундер не обратил на ее слова внимания и ответил на совсем другой, привычный вопрос:

— Да неважно...

Открыв дверцу стенного шкафа, он принялся неторопливо извлекать из многочисленных внутренних и наружных карманов своей черной куртки инструменты и с глухим лязгом рассовывать их по полкам.

— Ювелир переехал в Ринбек, теперь на месте его магазина итальянская пиццерия. Антиквар забросил свои древности и начал торговать куклами из диснеевских мультиков. А в чековой кассе завели собаку. — Сняв куртку, Дортмундер поднес ее к глазам, рассматривая свежую прореху на спине. — Проклятая подлая псина, — пробормотал он.

— Джон... — произнесла Мэй, в ее голосе слышалось напряжение. Пальцы левой руки сложились так, будто Мэй держала сигарету, сбрасывая воображаемый пепел на пол. Такого не бывало с тех пор, как она бросила курить.

Но у Дортмундера было полно своих забот. Повесив на крючок рваную куртку, он сказал:

— Самое время подумать, не начать ли мне честную трудовую жизнь. Впрочем, я успел прихватить малость, когда вышвырнул пса на улицу и он убежал. — Дортмундер извлек из-за пазухи комок банкнот и положил их на столик в прихожей.

— Джон, — сказала Мэй. Глаза ее округлились и побелели. — Тут какой-то человек.

Дортмундер замер, рука его зависла над деньгами.

— Что такое?

— Он говорит, — Мэй опасливо и подозрительно оглянулась на дверь гостиной, — что он — твой старый приятель.

— Кто говорит?

— Этот человек.

— Эл?.. — раздался хриплый надтреснутый голос, в котором тем не менее сквозили самоуверенные нотки. — Эл, это ты?

На лице Дортмундера появилось озадаченное выражение, сменившееся испугом.

— Нет, я не Эл, — ответил он.

В дверях гостиной появился мужчина — серый и холодный, словно рассвет за окном, сухой и жилистый старик чуть выше шести футов ростом, в серой ветровке, накинутой поверх мятой синей рабочей рубахи, в мешковатых штанах и черных стоптанных ботинках. Его шишковатая квадратная голова прочно сидела на каменных плечах, словно кишащий древоточцами чурбан. Глаза у него были тусклые, щеки заскорузлые, брови кустистые, а жиденькие седые прямые волосы лежали на больших отвислых ушах.

— Привет, Эл, — сказал старик. Губы его при этом оставались неподвижными. Но какому чревовещателю придет в голову использовать такое создание в качестве своего второго "я"? — Как поживаешь, Эл? — Хриплый бесцветный голос прямо протискивался сквозь эти окаменевшие губы. — Давно не виделись.

— Будь я проклят, — ответил Дортмундер. — Значит, тебя выпустили.

2

Старик издал звук, который можно было принять за смешок.

— Удивлен, а? — спросил он. — Я и сам удивляюсь.

— Стало быть, ты с ним знаком, — сказала Мэй так, словно не знала, хорошо это или плохо.

— Мы с Томом вместе сидели, — неохотно объяснил Дортмундер. — В одну пору даже были сокамерниками.

Угловатый, жилистый старик, чей облик так не вязался с домашним и милым именем Том, вновь издал этот свой смешок и добавил:

— Сокамерники. Кореша. Верно, Эл? Сведенные вместе причудой судьбы — так, что ли?

— Да, верно, — отозвался Дортмундер.

— Почему бы нам не посидеть в гостиной? — предложил Том и сжал губы в тонкую прямую линию. — У меня там кофе стынет.

— Да, конечно, — согласился Дортмундер.

Том повернулся и направился в гостиную, шагая так, будто бы его скелет разобрали на части, да так и не сумели толком собрать, явно переборщив с «безумным клеем». Мэй яростно жестикулировала за его сутулой спиной, выражая бровями, плечами и пальцами безмолвное негодование: кто это такой? Как он оказался в моем доме? Когда все это кончится? Дортмундер в ответ подмигивал и кривил рот: понятия не имею, то ли у нас неприятности, то ли нет, поживем — увидим. Они вошли следом за Томом в гостиную.

Том выбрал себе лучшее кресло и уселся, свесив руку до пола. Дортмундер и Мэй заняли места на диванчике напротив. Они выглядели точь-в-точь как супружеская пара, которой только что предложили всерьез задуматься о страховании жизни. Том сдвинулся на край кресла, подался вперед и, взяв со столика чашку, стал с видимым удовольствием потягивать кофе. В нем было что-то от второстепенного персонажа из фильма о Великой депрессии — этакий старикашка, греющийся у маленького костра в обществе бродяг. Дортмундер и Мэй опасливо наблюдали за ним; наконец Том поставил чашку на стол, откинулся на спинку кресла и, слегка вздохнув, заявил:

— А я теперь спиртного — ни-ни. Отучился в тюрьме.

— Сколько же ты просидел, Том? — спросил Дортмундер. — Сколько же ты просидел за всю свою жизнь?

— За всю жизнь? — Том вновь издал свой смешок. — Всю свою жизнь просидел — вот сколько. В последний раз — двадцать три года. А должны были продержать до самой смерти. Тюрьма стала мне домом родным.

— Да, я помню, — отозвался Дортмундер.

— Дело в том, — продолжал старик, — что, пока я жрал казенные харчи, работал на правительство и спокойно спал в камере, мир стал куда хуже, чем в былые времена. Наверно, теперь меня не считают опасным для общества.

— С чего ты это взял, Том?

— Знаешь, почему меня выпустили? — ответил тот. — Все дело в инфляции, урезанном бюджете и переполненности тюрем. Общество взрастило — заметь, самостоятельно, без нашей помощи — целое поколение преступников, мелких воришек, которые и в подметки не годятся таким волкам, как мы с тобой, Эл.

— Это точно, подонков вокруг полно, — согласился Дортмундер.

— Такие люди не отличат чертеж от конфетного фантика, не говоря уж о том, чтобы разработать серьезный план. Сделав шаг правой ногой, эта шваль даже не имеет представления, что делать с левой.

— Да, их полно вокруг, — повторил Дортмундер. — Заползет такой субчик под лестницу и спит, положив под голову краденый телевизор. А нам за него отдуваться.

— Всему этому они учатся в тюрьме, вот что я тебе скажу, — заявил Том. — И главная беда — то, что их к этому подталкивают нечестивые помыслы. Мы-то с тобой знаем, Эл, что если парень заявляется в банк с пистолетом и говорит: «А ну, деньги на бочку и чтоб пять минут никто не шевелился», — то у него на это могут быть только две стоящие причины. Либо его семья живет впроголодь и нуждается в лечении, обуви, учебниках для ребятишек и хочет есть мясо чаще, чем раз в неделю, либо этот парень желает свозить свою девчонку в Майами и малость повеселиться. Либо так, либо этак. Верно?

— Что ж, обычное дело, — согласился Дортмундер. — Только теперь ездят все больше в Лас-Вегас.

— А нынешние шуты даже этого понять не могут, — сказал Том. — Они крадут для того, чтобы кольнуться и наширяться. Они колются и ширяются даже в тюрьме, покупая зелье у охранников, вольняшек, посетителей — у кого угодно, даже у тюремного капеллана. Но спроси у них, почему они не пошли к специалисту по подбору профессии и встали на путь преступления, хотя ни бельмеса в этом не смыслят, и тебе скажут, что в их бедах виновата политика, а они — лишь ее жертвы.

Дортмундер кивнул.

— Я слыхал об этих типах, — сказал он. — Так говорят, когда хотят добиться смягчения приговора, а то и освобождения на поруки.

— Мура все это, Эл, — продолжал настаивать Том.

— Том, да ведь и мы с тобой в свое время вешали судье на уши такую же лапшу, — осторожно заметил Дортмундер.

— Ну ладно, — сказал Том. — Допустим, ты прав. Но, как бы то ни было, из-за инфляции содержать и кормить человека в тюрьме, в тех условиях, к которым мы все привыкли, становится все дороже, а бюджет урезают... Известно ли тебе, Эл, — прервал сам себя Том, — что заключенные с большими сроками — самые здоровые люди Америки?

— Понятия не имел, — признался Дортмундер.

— Так вот, это истинная правда, — сказал Том. — Размеренная жизнь без всяких потрясений, однообразная пища, бесплатная врачебная помощь, регулярные занятия физкультурой — все это приводит к тому, что самыми здоровыми людьми нашего общества оказываются те, кто сидит пожизненно. Это подтвердит любая страховая компания.

— Ну что ж, должно же быть хоть какое-то утешение, — отозвался Дортмундер.

— Вот-вот. — Том снова выдавил смешок. — Сидишь в камере и утешаешься тем, что на воле ты бы помер раньше. — Том отпил кофе — при этом его губы, казалось, оставались плотно сжатыми. — В общем, все одно к одному — удорожание питания и содержания, сокращение бюджета, теперь у них еще меньше денег на содержание и питание — плюс на воле бродят целые толпы мужиков от семнадцати до шестидесяти лет, которых нужно сажать и кормить. И вот губернатор решил сделать мне подарок к семидесятилетию. — Том улыбнулся Мэй плотно сжатыми губами: — Вам и в голову не пришло бы, что мне уже семьдесят?