Джонатан Литэм - Сиротский Бруклин
– М-м-м… – задумчиво протянула Киммери. – Нет.
– Пирожный монстр, – сказал я, а потом пять раз кашлянул, чтобы отвлечь ее. Едва я вспомнил об убийцах Минны, как успокаивающее влияние девушки прекратилось: неуправляемые слова затопили мой мозг, тело рвалось совершать какие-то движения.
В ответ Киммери долила мою чашку чаем, а потом вновь поставила чайник на конфорку. Пока она стояла ко мне спиной, я быстро провел ладонью по ее стулу – сиденье еще было теплым, а потом бесшумно пробежал пальцами по его спинке.
– Кажется, Лайонел, да? Так ваше имя?
– Да.
– Какой-то вы неспокойный, Лайонел. – Киммери резко повернулась и чуть было не заметила мои манипуляции. Она не села, а прислонилась спиной к стойке.
Вообще-то обычно я, не задумываясь, рассказывал людям о своем синдроме, но почему-то сейчас не спешил это делать.
– У вас нет чего-нибудь поесть? – спросил я. Возможно, еда поможет мне вернуть спокойствие.
– Ох, даже и не знаю, – покачала головой Киммери. – Вам что нужно, хлеба или еще чего-нибудь? Может, немного йогурта осталось.
– Видимо, дело в том, что в этом чае полно кофеина, – пробормотал я. – Он только кажется безвредным. И вы все время его пьете?
– Да, это своего рода традиция.
– Это что, один из обрядов дзен-буддизма? Вы возбуждаете себя, чтобы увидеть бога? Но это же нелепо!
– Да нет, я пью крепкий чай больше для того, чтобы не уснуть, – пожала плечами девушка. – Ведь в дзен-буддизме бога как такового вообще нет. – Отвернувшись от меня, Киммери принялась рыться по шкафчикам, не переставая при этом размышлять вслух: – Мы же просто сидим и стараемся не заснуть, и поэтому мне кажется, что длительное бодрствование и в самом деле помогает увидеть божество… Или что-то вроде божества. Так что отчасти вы правы.
Никакого торжества от своей правоты я не испытывал. Я чувствовал себя попавшим в ловушку, устроенную убеленным сединами старцем, засевшим где-то наверху, и хиппи с пластиковыми ногами, застывшим в молчании на нижнем этаже. Мне ужасно захотелось выбраться из «Дзендо», но я пока не знал, что делать дальше.
И еще, уходя, я бы хотел забрать с собой Киммери. Меня охватило желание защитить ее – мне вообще давно хотелось защищать кого-то, и наконец я нашел подходящий объект. Потому что теперь, когда не стало Минны, кто заслуживал моей защиты? Может, Тони? Или Джулия? Хорошо бы, Фрэнк помог мне сделать выбор, дав знак из своего потустороннего мира. Ну а сейчас я готов заботиться о Киммери.
– Вот! – удовлетворенно бросила девушка. – Хотите печенья «Ореос»?
– Разумеется, – рассеянно кивнул я. – Буддисты едят «ореосы»?
– Мы едим все, что хотим, Лайонел. Мы же не в Японии. – Она вынула большую голубую коробку и поставила ее на стол.
Я набросился на печенье, радуясь тому, что мы не в Японии.
– Я была знакома с одним человеком, который работал в «Набиско», – задумчиво промолвила Киммери, откусывая кусочек печенья. – Знаете, это компания, которая делает «ореосы». Он говорил, что у компании в разных частях страны есть две большие фабрики, на которых пекут «ореосы». А раз две фабрики, значит, два главных кондитера и разный контроль за качеством.
– А-а… – Взяв из коробки печеньице, я макнул его в чай.
– Так вот, – продолжала Киммери, – этот мой знакомый клялся, что может по вкусу определить, где сделано печенье. Когда мы ели «ореосы», этот парень обнюхивал упаковку, надкусывал шоколадную глазурь, а потом складывал плохие печеньица кучкой. Попадались коробки, где невкусного печенья было меньше трети. Представляете? А иногда выходило так, что в целой упаковке оказывалось не больше пяти-шести хороших печеньиц.
– Погодите минутку. Вы хотите сказать, что в каждой упаковке есть печенье, приготовленное на разных фабриках?
– Ага…
Я старался не думать об этом, забыть, так же сильно, как старался отвести глаза от соблазнительного плеча Киммери. Однако мне не удавалось ни то, ни другое.
– Но зачем же они смешивают в одной упаковке печенье с разных фабрик?
– Все очень просто, – ответила девушка. – Если бы только кто-то заподозрил, что одна фабрика печет более вкусные «ореосы», чем другая, то магазины стали бы возвращать поставщикам коробки с печеньем. Да что там коробки – целые партии, целые грузовики. Поэтому их и перемешивают, так что, покупая коробку, вы наверняка получите какую-то часть хорошего печенья.
– То есть они свозят печенье с разных фабрик в какое-то одно место только для того, чтобы перемешать его там и расфасовать по коробкам?
– Догадываюсь, к чему вы ведете, – весело кивнула она.
– Но это же глупо, – сказал я, чувствуя, как во мне неудержимо растет сопротивление.
Киммери пожала плечами:
– Да мне-то все равно, вот только когда мы их ели, мой приятель с упорством маньяка складывал кучу из плохого печенья, а потом подталкивал его ко мне и говорил: «Вот видишь? Видишь?» А я никогда не чувствовала никакой разницы.
Нет, нет, нет, нет.
«Съешьменяореос», – неслышно прошептал я. Отогнув целлофановую упаковку, я вытащил еще одно печеньице из коробки и обнюхал его шоколадную верхушку. Позволив ароматным крошкам печенья пощекотать мне язык, я вынул следующее печенье и проделал ту же операцию. Они были совершенно одинаковыми. Я сложил оба обнюханных печенья в одну кучку. Мне было необходимо найти хорошее или плохое, чтобы почувствовать между ними разницу.
– Что, если раньше мне попадались только плохие?
– А я было подумала, что вы мне не поверили, – призналась Киммери.
– Сладкийтест, – пробормотал я. Мои губы покрылись растаявшим шоколадом, глаза загорелись безумным огнем, когда я понял, какую задачу мозг поставил перед моим языком. В коробке с «ореосами» было целых три слоя. Мы попробовали только первый.
Киммери кивнула на кучку печенья:
– А это у вас какие – плохие или хорошие?
– Еще не знаю. – Я обнюхивал следующее печеньице. – А этот парень, он был вашим дружком?
– Некоторое время, – ответила Киммери.
– И он тоже был дзен-буддистом?
Киммери чуть заметно усмехнулась. Я обнюхивал очередное печенье и начинал впадать в отчаяние. Уж лучше бы меня обуял обычный тик, а не эти собачьи инстинкты. Парни Минны под угрозой, а я тут вынужден обнюхивать огромную коробку печенья.
Я вскочил на ноги, с грохотом отодвинув обе чашки. Я должен выбраться отсюда, прекратить это идиотское занятие, отойти подальше от печенья.
– Барнамум булочник! – вскричал я, пытаясь отвлечься от печенья.
– Что? – удивилась Киммери.
– Ничего. – Я покрутил головой, а потом медленно повернул ее, словно для того, чтобы размять шею. – Нам лучше идти, Киммери.
– Куда идти? – Она наклонилась вперед, ее зрачки расширились, но глаза были полны доверия ко мне.
Меня поразило, как серьезно она меня воспринимает. Похоже, постепенно я научусь вести расследование и без Гилберта. Впервые я играл роль ведущего детектива вместо комичного – или туреттовского – сопровождающего.
– Вниз, – ответил я, не придумав сразу ничего более подходящего.
– Хорошо, – заговорщически прошептала она. – Только тихо.
Мы на цыпочках прошли мимо полуоткрытой двери на второй этаж, и я взял свои ботинки со стойки. На этот раз я взглянул на Уоллеса. Он сидел к нам спиной, его мягкие волосы были убраны за уши, на макушке виднелась лысина. На нем был свитер и спортивные штаны, и он сидел недвижно, как манекен, как спящий или, возможно, как мертвый – хотя я-то пока не мог представить спокойствия смерти– мне она представлялась мешаниной липких и скользких кровавых пятен, безумной гонкой по скоростному шоссе Бруклин-Квинс. Ничего пугающего в Уоллесе не было. Видимо, у Киммери сложилось представление, что хиппи – это небрежно одетый белый мужчина, которому уже за сорок пять. У нас в Бруклине такого назвали бы неудачником.
Она открыла переднюю дверь «Дзендо».
– Мне нужно закончить уборку, – сказала Киммери. – Я говорила вам перед приездом монахов.
– Важныхмонахов, – пробормотал я, сдерживая тик.
– Да.
– Не думаю, что вам следует оставаться тут одной. – Я огляделся по сторонам, чтобы узнать, не наблюдает ли кто-нибудь за нами. Моя шея покрылась мурашками от ветра и страха. Жители Аппер-Ист-Сайда высыпали на улицу, держа в руках пакеты, в которые складывали собачье дерьмо, газеты «Нью-Йорк тайме» и вощеные пакетики с едой. Я утратил преимущества детектива, ведущего расследование, пока весь город еще сладко спит. – Я смущетревожен, – выпалил я. Туретт вновь овладевал моей речью. Мне хотелось уйти от Киммери до того, как я начну кричать, лаять или хватать пальцами ворот ее футболки.
– Как это? – улыбнулась Киммери. – Смущены или встревожены?
Я кивнул – это было близко к истине.
– У меня все будет хорошо, – заверила меня девушка. – Так что не смущетревожьтесь. – Она говорила спокойно, и ее тон успокаивал меня. – Вы ведь вернетесь попозже? Посидеть?
