Александр Хабаров - Случай из жизни государства (Эксперт)
Начальство в лице командира конвойной роты капитана Щукина, опера Петрова и Хозяина, тоже бывшего голубятника, смотрело на голубей сквозь пальцы. Рядовые относились по-разному: кто равнодушно острил, кто громко издевался. Зимой Шибаев боялся, как бы оголодавшие бойцы не сожрали его любимцев, и запирал голубятню на огромный висячий замок, дужку которого можно было перерезать лишь автогеном. Впрочем, солдаты боялись ротвейлеров и не покушались.
Посетил как-то шибаевское хозяйство и отец Василий, к собакам отнесся равнодушно, а голубям обрадовался, долго говорил что-то о Божьей птице. Шибаев слушал в пол-уха: он, если и не знал, то догадывался обо всем ещё с детства. Поп ему понравился: обходительный такой... И собак назвал Божьими тварями, но оговорился, что твари эти - нечистые. Кошечки, мол, лучше... На что сопровождавший отца Василия прапор Окоемов заметил, что кошечки "побегушника" не споймают, маловаты больно. "Господи, помилуй!" - сказал батюшка.
У сержанта Шибаева была отдельная каптерочка на территории питомника. Он почти не имел касания с остальными бойцами, не возил зеков в автозаке, никогда не стоял на вышке с автоматом, не обходил с псом на поводке освещенный прожекторами предзонник. Два-три раза в неделю к нему на помощь являлся ефрейтор Витя Шантуй, настоящий чукча, сын оленевода, глаза-щёлочки... У Вити была бронь от службы, но он напросился сам, хотел попасть в ВДВ, в парашютисты, но то ли в военкомате напутали, пропустили букву "д", то ли нарочно подстроили, и Витя очутился в Зимлаге: конвоировал зеков из краевого центра в зону. Многие горемыки его хорошо знали: в автозаке он безотказно угощал сигаретами всех желающих и рассказывал громким голосом, как хорошо в Анадыре и вообще на Севере. "Белый мишка совсем большой, - говорил Витя. - Уважаем, однако... Водку тоже уважаем, а чай совсем хорошо".
Именно Витя приучил Шибаева к крепкому чаю, почти чифиру. Они хлебали его из алюминиевых кружек вприкуску с соленой горбушей из Витиных посылок. Витя как-то попытался угостить рыбкой ротвейлера Угрюма, но тот отреагировал бешеным лаем и, видимо, возненавидел оленевода за это издевательство. "Неправильный, злой, однако, самец, - констатировал Витя. Собачка хуже песца."
До дембеля оставалось около девяти месяцев. Время поползло медленно, неделя казалась месяцем, а месяц - годом. Никак не кончалась зима, казалось, навеки обступившая леса, озера, реки и зоны. Голуби сидели взаперти, словно блатные в крытке, но не тужили: тепло, свет, пшеница и забота Шибаева создавали для птиц гармонию ожидания. "Под майским солнышком налетаются вдоволь, а осенью поедут со мной на дембель", - мечтал сержант. - "То-то мамаша удивится: из армии, скажет, голубей своих треклятых притащил... А я отвечу: ма, какая ж это армия? Сплошные псы, однако..."
Без Шибаева собачье хозяйство должно было неминуемо придти в упадок. Четвероногие вэвэшники подчинялись сержанту как Господу Богу. Ни один двуногий боец не мог взять пса без команды собаковода, а команда заключалась в еле заметном кивке головой: мол, слушайся, не бузи... Если бы собаки были людьми, то на дембель сержанта могли бы ответить неповиновением, бунтом. Особенно к этому были склонны ротвейлеры, своенравные и внутренне злобные. Один только Шибаев властвовал над своим обученным воинством, в котором Угрюм, Запрет и Резня являлись как бы гвардейским подразделением. Именно ротвейлеры использовались для устрашения; они же предназначались для задержания побегушников, следуя за розыскной овчаркой во втором ударном эшелоне. Впрочем, за год с лишним службы Шибаеву ещё ни разу не приходилось участвовать в погонях или давать псам "добро" на подобные действия.
Одна из голубок разродилась яйцом, из которого вылупился жёлтый салабон. Теперь она пригревала его в углу, отгоняя любопытных соплеменников. Птенец появился не вовремя, какие зимой дети? Шибаев должен был, по правилам, скрутить голубенышу шею и выбросить с глаз долой, но сначала забыл это сделать, а потом просто пожалел голубку, лелеющую своего первенца. Да и папаша был хороших кровей, умный и сильный самец с солидным и правильным характером. Пахан, одним словом... И летал по семь-восемь часов, когда уже вся остальная команда ныряла в нагул. Он же следил сквозь дыру от сучка в половой доске за обитателями нижнего этажа, а иногда всовывал голову целиком, поддразнивая собак. Ротвейлеры прыгали, мечтая откусить птичью башку, но достать, конечно, не могли.
Нельзя сказать, что Шибаев вообще ненавидел собак. Он любил животных, птиц и иных представителей земной фауны, но одних, как голубей, он любил вблизи, всем сердцем, а на других предпочитал смотреть сквозь стекло телеэкрана или металлическую сетку вольера. Собаки относились к последним, и лишь нужда службы заставляла заядлого голубятника "наступать на горло собственной песне". Шибаев кормил, поил, холил и лелеял свою злобную свору; он обманывал собак, изображая любовь, и собаки верили ему. Исключение составлял лишь один непослушный матерый кобель Захват, но он три месяца назад погиб в схватке с Угрюмом. Сошлись две злобы; ротвейлер оказался по-бандитски крутым и буквально порвал в куски хитрого, но по старости ослабевшего Захвата. А Шибаев за недосмотр отделался устным нецензурным выговором от Хозяина и капитана Щукина.
Ранняя зимняя ночь уже вовсю распоряжалась в замкнутом пространстве исправительно-трудовой колонии строгого режима №7. Облака наверху разбежались, словно псы, обнажив многоокое звездное небо. Шибаев, изучивший из любопытства, на досуге, астрономию, хорошо разбирался в расположении созвездий Северного полушария. Он наблюдал их мерцание, сопоставляя неподвижный свет с полетами голубиных стай. Вывод давно был сделан в пользу живых и пернатых: холодная красота никак не прельщала сержанта, к тому же он не верил ни в каких инопланетян, и космос был для него не более чем красивой мишурой, бижутерией жизни... Ничего не происходило там; зато здесь, на земле, происходило все: взлетали голуби, лаяли и рычали собаки, мерзли часовые на вышках и зеки в зоне, приходили и уходили письма, текло время, приближая одних к дембелю, других - к "звонку" (концу срока). Наконец, из голубятни хорошо был виден в глубине зоны зековский храм, в котором и сейчас, если вглядеться хорошенько, тускло поблескивали стекла полуовальных окон.
ОТБОЙ В ЗОНЕ
Алексей Николаевич Помыткин, он же Монгол, находился в трудном положении. Воровская установка в последней "маляве" предписывала одно, а на уме было иное. Вроде бы Монгол никак не мог, будучи авторитетным "бродягой", вдруг поступить по-фрайерски; с другой стороны, жизнь совсем недавно открыла ему новые ценности... "Рано, рано все это, - с горечью думал Монгол, - ну, хоть бы годик-два ещё помыкать воровскую долю!"
С такими мыслями он вошел в храм около восьми часов вечера, а вышел из него заполночь. У паперти контролер Петр топал валенками - шур-шур! Снег лежал на плечах, на спине и на шапке-ушанке.
- Меня стережешь, командир? - усмехнулся Монгол. - Ты что, снежная королева, что ли?
- Долго ты там думал, - не обидевшись на "снежную королеву", молвил Петр. - Уснул, поди?..
- Да нет, что-то не до сна мне сегодня...
- Что так?
- Грехов много, - молвил Монгол - и непонятно было: всерьез или посмеивается он над контролером. - А ещё грешить и грешить...
- Как это? - заинтересовался Петр, надеясь уловить что-нибудь интересное - по просьбе Хозяина.
- Молча. Так и вовсе не откинешься, сдохнешь за колючкой.
- Говорят, амнистия намечается, - успокоил Петр.
- Какая мне амнистия? Вот когда из БУРа выходишь - это амнистия. А в натуре, так и на том свете не отговоришься, не отмажешься, никакой скощухи...
- Нет, говорят, всех коснется.
- Ага, прикоснется. Вот если б помер кто там, - Монгол показал пальцем вверх, - тогда, может, чего и вышло. Сталин, к примеру, помер - была амнистия. А сейчас если кто помрет - как бы воще сроков не добавили...
- Шутишь?
- Шучу.
Монгол повернулся к дверям храма и осенил себя крестным знамением широко и неспешно. Потом нахлобучил на затылок добротный кроличий треух и спустился с крыльца к контролеру.
- Иди, не мерзни. Ключи не потеряй.
Вместе с ключами Монгол сунул в карман Петру две десятирублевых купюры.
Петр посмотрел вслед Монголу. Сказал тот вроде что-то, но к чему непонятно было.
В бараке почти все спали. Только опившиеся чифиру Акула и Коныш шпилили в "двадцать одно". Акула проигрывал полученные от Макарова денежки. Он поскрипывал зубами, нервничал.
- Ну-ну, - сказал Монгол, остановившись на мгновение возле играющих.
Акула посмотрел в спину Монголу, но ничего не сказал: был заход, и он, подув для фарту на пальцы с тремя картами, стал медленно вытягивать их: как будто могло что-то перемениться в масти и в значении набранных очков.
- Заканчивайте шпилево, - предложил из своего угла Монгол. - Что у вас, праздник завтра?
