Екатерина Лесина - Тайная страсть Гойи
И глубокий вырез, отделанный кружевом, почти обнажал грудь.
— Мне казалось, что мужчина, подобный вам, все поймет с одного намека…
— Уж простите, госпожа, если разочаровал, но я уродился на редкость непонятливым.
Ей не шло раздражение, хотя было оно чувством привычным, пожалуй, куда более привычным, чем иная маска — сладострастия.
— Я надеялась… Здесь так тоскливо… — Пальчик Лукреции скользил по ее шее, лаская. Вверх и вниз. Вниз и вверх.
— Простите, госпожа, но… мне казалось, что вы помолвлены?
— Этого желала моя тетка.
— Не вы?
Она фыркнула и села, при том полупрозрачная рубаха съехала с плеча, а грудь и вовсе обнажилась.
— Естественно не я! У меня нет ни малейшего желания выходить замуж за… Ты не видел моего супруга! Он стар. Немощен. Вонюч. Меня передергивает от одной мысли, что однажды мы окажемся в одной постели. С другой стороны, он, конечно, богат. И это обстоятельство заставляет мириться с прочими его недостатками.
— Вы откровенны.
— А ты слишком умен для недалекого слуги, которого пытаешься разыгрывать. Оставь. Пусть моя матушка, которая мнит себя самой умной, и дальше обманывается на твой счет. Или мой братец думает, будто ему удалось тебя запугать…
— А он так думает?
Лукреция усмехнулась.
А ведь она и вправду куда умнее, нежели Альваро решил прежде. И это открытие вовсе его не радовало. Что еще он упустил?
— Он считает себя самым проницательным. Мануэль мысли не допускает, что на самом деле он дурак, и планы у него дурацкие… Его единственное достоинство — у него между ног болтается.
Она поморщилась и указала на стул:
— Садись. Если уж мы решили побеседовать…
Альваро присел.
— Видишь, до чего несправедливо устроена жизнь? Мануэлю достаточно было родиться мужчиной, чтобы получить все возможные права и привилегии. Когда Диего умрет…
— Если…
— Когда, — с тонкой улыбкой на губах поправила Лукреция. — Он ведь так болен… Матушка уже и новое платье себе заказала. Для глубокого траура. Так вот, когда Диего умрет, то Мануэль получит право распоряжаться всем его состоянием. По закону. А я… Мне, чтобы получить малость, придется стать женой старого урода, которого я буду ублажать до самой его смерти. Разве это справедливо?
Альваро ничего не ответил. Вопросы глобальной справедливости его мало волновали.
— И в то же время, как Мануэль распорядится этим состоянием? Хотите, я скажу? Спустит его за год-полтора. Игра в карты, женщины, лошади… Господь всемилостивейший, и при всем том это ничтожество полагает, будто бы в том и есть его прямое назначение!
Она вскинула руки, и прозрачная ткань рубашки соскользнула, обнажив тонкие запястья.
— Матушка моя, которая однажды лишилась всего, уверена, что сумеет повлиять на Мануэля, но мы-то с тобой знаем, что это — бессмысленно…
— При чем здесь я?
— При том, что я хочу помочь.
— Мне? — уточнил Альваро.
— Диего.
Альваро приподнял бровь.
— Дело не в сестринской любви. Не буду притворяться, что Диего так уж мне дорог… Редкостный зануда, только и может, что бормотать о приличиях, тогда как сам… Кстати, скажи, ты его любовник?
— Что? — От такого вопроса Альваро несколько опешил.
— Нет, значит, — сделала свой вывод Лукреция. — Хотя тем более обидно. Был бы ты мужеложцем, мое самолюбие не так бы пострадало. А то обидно, знаешь ли… Пробираешься ночью, ждешь, рискуешь репутацией, а тебя отвергают…
— Простите, госпожа.
— Прекрати! — Лукреция отмахнулась. — Как любовник ты мне и вправду мало интересен. Но как союзник… Я Диего не люблю. Но я осознаю, что без него семья очень скоро вернется туда, откуда выбралась. Мой брак, да, быть может, у меня выйдет сделать так, что муженек не задержится на этом свете, а я останусь богатой вдовой, но сейчас…
Она замолчала на мгновение, а после призналась со вздохом:
— Он давненько не писал мне… С самой тетушкиной смерти. И это обстоятельство, как вы уже поняли, меня несколько настораживает. Тетушка устроила этот брак, но теперь ее нет. Мое приданое не так и велико, а род не так уж и знатен. Герцогини Альба больше нет. Есть лишь Лукреция, дочь бедной вдовы и завзятого картежника. Я не удивлюсь, если в скором времени придет известие, что помолвка расторгнута… К сожалению, в свое время я была несколько неосмотрительна.
Вздох.
И маска глупенькой девочки окончательно сползает с лица, а следом и маска невинности. Эта девочка, а она и вправду была молода, давно уже потеряла невинность души.
— Я дала повод для слухов и теперь, конечно, жалею об этом, но разве сожаления способны изменить хоть что-то? Я трижды писала своему жениху… Умоляла простить за холодность, но ответа не получила. И я подумала, а дальше что? Корона скоро заберет этот дом. И все, что в доме. Состояние… Возможно, нам останется что-то, но это будут крохи, которых не хватит надолго. Не с привычками Мануэля, не с матушкиной страстью к астрологии…
— Что?
— А ты не знал? Она платит одному проходимцу за прогнозы.
Это было произнесено без злости, скорее уж с усталостью.
— Полагаю, не только за прогнозы. Он довольно молод. Симпатичен. А такие любовники обходятся дорого… Но не в том суть. Я осознаю, что Диего — единственный, кто способен удержать семью на краю пропасти. Да, между нами нет особой любви, но, если помолвка будет расторгнута, он сделает все возможное, чтобы подыскать мне нового мужа. Такого, кто возьмет на себя все заботы обо мне… Меня это вполне устраивает. Как и то, что при всем своем занудстве, братец не откажется содержать меня. В отличие от Мануэля… Нет, поверь, мне нет причин желать Диего смерти.
В ее словах имелась логика.
— А Каэтана?
— Он все еще носится с мыслью, что ее убили? — Лукреция поправила съехавший рукав. — Боюсь его разочаровать, но она покончила с собой.
— Ваш брат, госпожа…
— Уверен, что его драгоценная тетушка в жизни себе не навредила бы. Поверь, он совсем ничего не понимает в женщинах. Это не было вредом. Она просто ушла. И ушла красиво. И да, я спала с ее Франсиско… Никакой любви, банальная ревность. Или глупость. Не знаю… Мне просто хотелось походить на нее. Быть такой же великолепной. Чтобы восхищались все, чтобы любили, но я всегда ощущала, что между мной и Каэтаной лежит пропасть. В детстве это меня злило. До слез. До глупых истерик, а потом, когда немного подросла, я не нашла ничего лучше, как предложить Франсиско себя. Мне было четырнадцать… Не знаю, что его привлекло. Моя невинность. Или же он не пропускал ни одной женщины, уверенный, что пребывает в своем праве. Мне же мнилось, что, разделив однажды со мною постель, он разом позабудет о Каэтане. Это было так глупо!
Альваро кивнул. Глупо.
Опасно.
И еще неправильными были ее ревность и поступок Франсиско, который просто воспользовался наивной злой девчонкой.
— Потом он предложил мне позировать, я согласилась. С восторгом согласилась! — уточнила Лукреция. — Это была наша с ним тайна. От Каэтаны. Ото всех. Я чувствовала себя такой упоительно взрослой, а он просто писал картину. И выставил ее… И Каэтана решила, будто бы на картине изображена именно она. Возгордилась… Господи, если бы ты знал, как меня веселила эта ее гордость… Тайна… Я хранила ее, позволяя тетушке думать, что на той, второй картине, которой якобы не существует, изображена именно она… А в тот вечер. Боюсь, я выпила слишком много. И не сдержалась. Я рассказала ей всю правду. Про Андалузию, про наш с Франсиско роман. Про картину…
Лукреция вздохнула и закрыла лицо руками.
— Если бы ты знал, сколько раз я кляла себя за несдержанность! Но разве прошлое вернешь… Мне было так обидно, ведь у самой Каэтаны супруг был хорош собой и закрывал глаза на ее шалости. И вообще виделось мне несправедливым, что она получила все и сразу — красоту, титул, дом этот, состояние. Франсиско… Он после того, как написал картину, остыл ко мне. Я еще пыталась, а он заявил, что во мне нет ничего интересного.
Она заламывала руки и смотрела в стену, но почему-то исповедь эта оставила Альваро равнодушным. Быть может, потому что в искреннее раскаяние Лукреции он не верил.
