Константин Кислов - Путь на Олений ложок
— Эй, Стриж! Ты, кажется, опять дремлешь? — Вепринцев толкнул ногой табуретку, на которой сидел Стриж. Тот вздрогнул и поднял глаза.
— Еще что скажешь? Я хоть и закрываю глаза, но не беспокойся, все хорошо вижу.
— В этих вонючих бумагах сам черт задохнется. — Вепринцев прихлопнул по столу широкой ладонью.
— Столько золота! Так, думаешь, тебе и оставили, держи карман шире, — буркнул Стриж.
Вепринцев обдал его негодующим взглядом.
— Так может подумать только куриная голова, — сказал он сдерживаясь.
— Все твои рыжики[2], может, давным-давно выкопали и прибрали к рукам.
— Об этом здесь ничего не сказано, — возразил Вепринцев. — Если рылись здесь, нам следует искать в другом месте, понятно?
— А как же, конечно, понятно.
Вепринцев подумал над безграмотными, запутанными чертежами, составленными рабочими, и, отодвинув от себя папку, сказал:
— Золото есть, Стриж, не горюй. Этот хлам, хоть и дрянь, но кое в чем нам поможет.
— А что же горевать? Был бы харч да горилка — и тогда искать можно хоть целый год.
Вепринцев опять, наверно в сотый раз, вспомнил Леонида Дурасова, разговор с ним, его твердое заверение, что сам дьявол, если бы хотел, никогда не разыскал бы этого золота — так надежно оно укрыто. «Ведь он говорил о Заречной сопке, да еще о каком-то Оленьем ложке… За-ре-чная сопка… А вот о них-то здесь как раз почти ничего не сказано». Он опять уткнулся в папку.
— Вот, вот… Немножко есть. Какой-то чудак написал… и что же он тут написал? «Есть далеко в тайге Олений ложок, туда тоже ходили Лукашка с хозяином, а зачем — один бог да таежный леший знает. Добраться до того ложка — великая трудность, на пути множество всяких препятствий, да и дороги мы толком не знаем…» Ты что-нибудь понимаешь, Стриж?!
— Стриж, будь уверен, все понимает.
Вепринцев обмотал папку тряпицей, завязал шпагатом и сунул в рюкзак.
Скрипнули ворота, в задней половине избы зазвенели чьи-то свежие голоса. Вепринцев стал одеваться.
Пока он неумело и с трудом напяливал на ноги сапоги, которые никогда не носил раньше, в горницу, один за другим вошли старый Оспан, Семен Тагильцев, Илья и штейгер Гурий.
— Как спалось-ночевалось? — прямо из двери крикнул Тагильцев, ловко перекинув через порог ногу.
— Прекрасно, — ответил Вепринцев. — Я никогда и нигде так крепко не спал, как здесь, на этой соломенной перине.
— Оно так, эта перина, однако, получше пуховика, — заговорил Оспан, сощурив в улыбке глаза. — Я вот всю ночь на голой печи провалялся. Ох и жестка, язва, голимый камень! — он закашлялся.
Штейгер Гурий был уже навеселе, его старое бабье лицо в глубоких морщинах озарялось глуповатой улыбкой; по нему расплывался неровный пятнистый румянец. Илюша выглядел свежо и бодро, на широком лице, в узких, по-восточному скошенных прорезях, поблескивали умные и живые глаза. Вся его плотная, коренастая фигура дышала здоровьем, но в нем, как почти во всяком юноше, бросалась в глаза неловкая застенчивость, он будто стеснялся и чувствовал себя лишним в этой мужской среде.
Стриж добыл из сумки бутылку и дорожную алюминиевую чарку, принялся угощать.
— А ну-ка, дедок, пропусти эту капельку, и кашель твой сразу как рукой снимет. Лекарство, дай боже, испытанное, от всех болезней действует одинаково.
Оспан взял чарку, долго морщился, тряс черной без единого седого волоса косматой головой и часто вздыхал, будто ему предстояло выпить не водку, а яд.
— Да уж пей, Оспан, чего куксишься? — торопил штейгер, не чаявший дождаться своей очереди.
Оспан, наконец, набрался духу, опрокинул в беззубый рот чарку и тотчас уткнулся носом в корку черного хлеба.
— Ох-хо, шибко палит…
Когда-Стриж протянул чарку Илюше, тот решительно отказался.
— Не хочу… Зачем это мне?
— Нам больше достанется, — обрадовался штейгер.
Оспан пожевал зеленое луковое перышко и произнес:
— Зашли сказать — согласны мы вас проводить в тайгу. И Семен соглашается, если заработок подходящий будет.
— О-о! Это очень хорошо! — воскликнул Вепринцев. — На заработок обижаться не будете.
— Отчего же не выручить, если хорошие люди просят, — поддержал Тагильцев. — И дядя Гурий пойдет, он ведь специалист по горным делам, ему весь наш район хорошо знаком.
Вепринцев почувствовал, как счастье неудержимо идет в его руки.
29. Искатели клада
На рассвете, когда вокруг Рыбаков, по низинам, лежал сырой студеный туман, принесенный от озер, со двора Оспана выехала пароконная повозка.
Две коренастые мохноногие лошади рванули с места и пошли широкой рысью к тайге. Утро начиналось хмурое, воздух был влажным, тяжелым; с дальних таежных хребтов, клубясь, сползали тучи.
Оспан с тайным подозрением поглядел на темно-бурое облако и молча нахлобучил картуз.
В глубокой просторной повозке, набитой свежим сеном, котомками, рюкзаками, охотничьим и рыболовным снаряжением, сидели все участники путешествия. И каждый из них, отправляясь сегодня в далекий путь, думал о своем. Илюша, ловко управляя резвыми лошадками, думал не только, как бы надолыше сохранить их резвость и силы, а больше о том, что еще нового найдет он в тайге, какие приключения поджидают их там. Семен Тагильцев, полулежа в повозке, с тревоги поглаживав свою злополучную ногу: выдюжит ли она такую нагрузку, не подведет ли. Вепринцеву сегодня казалось, что он как никогда близок к цели. И хотя преодолены далеко не все трудности, он отчетливо ощущал под ногами ту землю, которая надежно хранит золотой клад. Не сегодня-завтра он раскроет эту тайну, и в его руках будут несметные богатства. Он незаметно, испытующе поглядел на своих спутников.
«Можно ли положиться на этих дурней? Не подвели бы…» Но чем дольше и пристальней глядел на них Вепринцев, тем меньше у него оставалось сомнений. Вот старый Оспан — его неловко подкидывает на рытвинах, но он будто ничего не ощущает, сонно покачивает из стороны в сторону головой б старом засаленном картузе и думает, вероятно, о том, сколько же раз за долгую жизнь пришлось ему ехать по этой тряской дороге и сколько еще предстоит проехать по ней. Кажется, только Стриж и Гурий ни о чем не думали. Стриж с холодным безразличием глядел на дорогу, на синеющий впереди массив дремучего леса, на двух бестолковых собак, игриво бежавших за повозкой. Гурий, привалившись к мешку, дремал, порой коротко всхрапывая.
На память Вепринцеву приходило прошлое. Не сразу он стал гангстером. Вначале полубезработный, лотом безработный, затем бездомный бродяга, нищий… Человек каждый день хочет есть. Его желудок требовал пищи, а что делать, когда ее не на что купить? Тогда он еще не умел грабить. Однажды, когда он, голодный и злой, сидел на садовой скамейке и ожесточенно жевал резинку, чтобы хоть немного заглушить тоскующую боль пустого желудка, возле него остановился высокий худой старик с надменным холодным взглядом. Посмотрел, примерил про себя что-то, спросил:
— Безработный?
— Да, сэр.
— Встань.
Вепринцев покорно поднялся, исподлобья поглядывая на загадочного старика.
— Прекрасный экспонат, — проворчал тот, не сводя глаз с мощной фигуры. — Пойдем за мной.
Разговор был продолжен в мрачном вонючем полуподвале и очень быстро закончился подписанием договора. Вепринцев — тогда он носил свою настоящую фамилию — запродал себя за сто долларов медицинскому факультету колледжа. Старик с явным наслаждением ощупал тогда его, думая о том, как скоро он будет варить в котле это огромное, исхудавшее от постоянного недоедания тело.
Сто долларов — не состояние, и скоро Вепринцев опять, остался без денег. И тот же старик познакомил его с одним католическим чиновником, тот свел его с боссом, босс — с «Братством благочестивых колумбов»…
— А вот и тайга началась, товарищи геологи, — проснувшись от сильного толчка, сказал Гурий, прервав размышления Вепринцева. — Вишь, какая она сумрачная да задумчивая. Шумит…
Тайга гудит глухо и бесконечно. Редко в этот однообразный шум ворвется тревожный голос сойки или тонкий свист бурундука. Узкая, заплетенная между деревьев дорога полого поднимается в гору. Вепринцев с удивлением поглядывает на высоченные, в три обхвата лиственницы, на хаотическое нагромождение бурелома, на буйные, в человеческий рост травы. «О-о, как чудесно! Мне давно следовало убраться из этого шумного города. Здесь все куда проще, и люди — настоящие дикари, их легко одурачить. Прекрасно!..»
— Какой запах хороший, а? — заметил Тагильцев, принюхиваясь. — А вон видите? Кипрей цветет.
— О да, конечно, — рассеянно ответил Вепринцев, кидая свой взгляд то в одну, то в другую сторону, — Первобытный лес. Джунгли…
Стриж тоже напряженно зашевелил широкими тонкими ноздрями.
