Лев Портной - 1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского
И еще: не стоило забывать, что матерью Александра Яковлевича была француженка, мадам Эмбер. Его симпатии вполне могли оказаться на стороне неприятеля!
* * *Возле дома я встретил Косынкина. Оказалось, что он ранним утром ездил к ненаглядной своей Анастасии Моховой и только теперь вернулся.
— Представь себе! — воскликнул он, приготовившись чем-то удивить меня. — Только что были с Настенькой в Новодевичьем и видели барку.
—Что ж в этом такого? — нахмурился я.
— Это была барка мануфактурщика Прохорова, что вчера утром отошла от Трех Гор! — пояснил Вячеслав. — Я оттого знаю, что Настюшкин брат кое-какие вещи на нее же погрузил, чтобы в Нижний Новгород отправить. Так за весь вчерашний день и ночь она только до Новодевичьего и доплыла! Сколько же ей до Нижнего Новгорода-то идти?!
— Забавно, — согласился я. — Но пойдем-ка в дом. Тут дела куда веселее! Ты еще многого не знаешь.
Мы сразу же прошли во двор. Вокруг нанизанного на балясины мертвого тела толпились домочадцы. Женщины с перепуганными лицами и куриной глупостью в глазах часто крестились и чуть слышно бормотали. Мужики, хмурые и по-деловому сосредоточенные, ожидали хозяйских указаний. Мартемьяныч, брезгливо поджав губы, осматривал кадавра.
—Вот это да, — промолвил Косынкин, с явным сожалением, что пропустил самое интересное.
Увидав Федьку, я не стерпел и треснул его по затылку:
—Что ж ты, скотина, перила так и не доделал!
— Да кто же знал-то, барин? — развел руками мужик.
— Кто знал?! Что знал?! — я двинул ему еще раз. — А если бы из наших кто напоролся?! Я же говорил тебе вчера, чтоб осторожнее с балясинами!
— Да кто из наших?! Кто ж это в окно-то будет сигать? — оправдывался Федька.
Я размахнулся, чтобы в третий раз наградить его оплеухой, но он прикрылся руками и отбежал в сторону.
— Что скажешь? — спросил Сергей Михайлович по- французски.
—Дело простое, — ответил я. — Злодей проник в дом, соврав Сеньке, что зашел к мосье Каню, а сам напал на меня.
— Тащи сюда рогожу, тело прикрой, — велел Мартемьяныч дородному мужику.
Тот отправился к сараю, а за его спиной обнаружилась Дуняша с блеклым лицом и черными кругами под глазами. «Жан! Whatadog!» — с толикой восхищения подумал я. Старик совсем, скоро пятьдесят лет стукнет, а, видно, учинил девке бессонную ночь.
Мартемьяныч устроил Сеньке разнос:
— Ты, что же, разбойник, кого в дом пустил?! Вот велю всыпать тебе!
— Барин, помилуйте, дык он говорит, мне к мусье, я, говорит, тихонько, чтоб не разбудить никого…
— Не разбудить никого! — передразнил Мартемьяныч Сеньку. — К какому мусье, дурья твоя голова?! Нету никакого мусье! Был да весь вышел!
— Что значит — вышел? — спросил я, почувствовав неладное.
—О! А сколького ты еще не знаешь! — с триумфом воскликнул Косынкин.
—Идем в дом, расскажу, — позвал Сергей Михайлович.
Я еще раз взглянул на бледное, с черными кругами лицо Дуняши и, надеясь, что не случилось непоправимого, отправился за Мартемьянычем.
Едва переступил порог, Жаклин обхватила меня за шею и прижалась ко мне:
—Какой ужас! Ужас! Ты цел?
—Со мною все в порядке, все хорошо, — прошептал я.
Ayсамого мелькнула надежда, что после случившегося удастся уговорить Жаклин покинуть Москву.
— А с Жаном-то что? — спросил я.
Мартемьяныч выдал тоскливую улыбку. Выяснилось, что с мосье Каню никакой трагедии не случилось, разве что трагифарс, и, что вполне соответствовало духу канальи. Накануне он заявил, что отправляется по делам. Дуняша, бог весть когда успевшая влюбиться в него до беспамятства, не желала отпускать мил-друга одного, ибо одинокие прогулки по Москве нынче вредны для здоровья французских граждан. Каналья решительно отмел ее заботу, пошел один. Однако же самоотверженная девица позвала дворового мужика Федьку, и они тайком на некотором удалении последовали за Жаном. Путь его был недалек и закончился в Глинищевском переулке.
Словом, выяснилось, что каналья навещал французскую актрису. Оскорбленная в лучших чувствах Дуняша вернулась домой и в сердцах желала Жану, чтобы московские патриоты намяли ему бока где-нибудь по дороге от Глинищ до Петровки. Но каналья благополучно вернулся, тогда Дуняша раскрылась и устроила ему головомойку. Тихой семейной ссоры не получилось, скандал вышел настолько шумный, что даже хозяин дома вмешался. Сергей Михайлович занял сторону оскорбленной добродетели и заявил Жану, что не отдаст девицу за проходимца, который днем говорит о свадьбе, а вечером посещает каких-то певичек.
А далее случилось невообразимое. Подлый французишка вдруг объявил, что натерпелся довольно унижений и уходит от нас, чтобы воссоединиться с соотечественниками и вернуться в Москву в качестве победителя под знаменами Бонапарта.
— А Сеньку-то я в деревню посылал, он поздней ночью воротился, не знал ничего, — закончил Мартемьяныч.
Его рассказ шокировал меня. На несколько минут я потерял дар речи. Так вот откуда черные круги под глазами Дуняши! Вот почему пустовала комнатка, отведенная для камердинера!
—Ну? Говорил же я, шельмец он, — сказал я, возвращаясь к нашему спору, когда Мартемьяныч предлагал женить мосье Каню на Дуняше.
Сергей Михайлович только вздохнул.
—Ну, француз, он и есть француз, — равнодушно заметил Косынкин.
А мне сделалось совершенно тоскливо, когда я осознал, что, наверное, уже никогда больше не увижу Жана Каню, бывшего сперва моим гувернером, а потом камердинером. И горько было оттого, что он ушел вот так: не предупредив ни о чем, не попрощавшись, да еще и с затаенными обидами. Французишка так и стоял у меня перед глазами, с вытянутыми трубочкой губами, словно хотел щипнуть себя за усы. Унижений он тут натерпелся! Это кто же и когда, скажите на милость, его унижал?!
— Француз французом, — промолвил я, — но мне и в голову не приходило, что он готов проливать свою кровь ради безумных идей корсиканского выскочки.
— Да ты не волнуйся, — сказал Косынкин. — Он до своих не доберется. Народ не церемонится с французами. Тебя купцы чуть было не повесили под носом генерал-губернатора, а там по дорогам столько всякого сброда ходит, разбойников, мародеров! Его, поди, уже и в живых-то нет.
Косынкин думал, что утешил меня.
—Что вы такое говорите?! — возмутилась Жаклин.
— Виноват, простите, сударыня, война, — Косынкин потупился.
—И потом, что это за история с купцами?! Тебя хотели повесить?! — Жаклин возмущенно уставилась на меня.
—Ерунда, — махнул я рукою.
Жаклин хотела ответить, но в гостиную вошли Яков Иванович де Санглен и Винцент Ривофиннолли.
— Я слышал, ночью развернулись боевые действия, а под утро бойня случилась непосредственно в вашем доме, — с укоризной сказал де Санглен.
—Да! — воскликнул я. — А теперь нужно спешить! Боюсь, уже поздно, и мы поспеем к очередному трупу!
—О чем вы? — спросил де Санглен.
—Идемте! Объясню по дороге! — ответил я.
Я на мгновение обнял Жаклин и шепнул:
—Ты видишь, что творится! Вам лучше уехать…
Я слегка сжал ее нежную ручку и выбежал из дома. Директор Высшей воинской полиции, Ривофиннолли и Косынкин поспешили следом. В сенях я столкнулся с Дуняшей, схватил ее за плечи и потащил за собой. Горничная семенила, повизгивая и охая, но объяснять надобность в ней было некогда.
На улице поджидала коляска де Санглена. Я подсадил девицу на козлы и крикнул вознице:
—Скорее! В Глинищевский переулок! Дуняша, ты помнишь, куда мосье Каню ходил? Где квартируется его французская певица?
— У обершельмы, — отозвалась девица.
—Показывай дорогу! — скомандовал я.
Мы, четверо мужчин, заняли места в коляске.
— Опаздываем на спектакль? — с тоскливой усмешкой промолвил Яков Иванович.
—Надеюсь ошибиться, но боюсь, мы поспеем к занавесу, — по-французски сказал я. — А я-то удивлялся, что французский агент, шляхтич Гржиновский, убитый в Петербурге, сидел безвылазно в апартаментах, никто не посещал его. А ему и не нужно было покидать гостиницу — его связник проживал в соседнем номере. Это же так просто! А никому из нас и в голову не пришло! Мадемуазель Мими! Сообщение осуществлялось через нее! Позднее она передала какие-то сведения через моего камердинера московской актрисе!
