Дик Фрэнсис - Кураж. В родном городе. Рецепт убийства
Так что в конце концов я пренебрег предупреждением Клаудиуса Меллита насчет мягких перчаток.
Заканчивая свою передачу, Кемп-Лор в последний раз встряхнул меня, что выглядело весьма естественно, и уронил руку с моих плеч. Мысленно я повторил десяток самых непристойных ругательств, какие только знал. После чего ипподром прекратил свои попытки кружиться и остановился: кирпич и известка, люди и трава — все вновь обрело четкие очертания.
Оператор на вышке поднял большой палец, и красный глазок камеры погас.
Кемп-Лор обернулся ко мне:
— Ну вот и все. Нас выключили.
— Спасибо, Морис. — Я старательно изобразил теплую улыбку. — Это как раз то, что мне было нужно: победить в большой скачке и получить телеинтервью с вами, чтобы закрепить победу. Вы сделали для меня все, что могли! — Я тоже спешил посыпать соли на его рану.
Он одарил меня взглядом, в котором победила выработанная привычка очаровывать. Потом резко повернулся и зашагал прочь, таща за собой черный микрофонный шнур.
Трудно сказать, кто из нас пострадал больше.
XV
Половину следующего дня я провел в постели Джоан. К несчастью, в одиночестве.
Она угостила меня на завтрак чашкой кофе, одарила ласковой улыбкой и приказала спать. И я лениво подремывал в пижаме, купленной ею. Лежа на ее собственной подушке, видел во сне ее. Ничем другим я не занимался, если не считать, что мыслями о Кемп-Лоре поднимал свое кровяное давление.
Накануне вечером мне еще пришлось отвезти на такси Тик-Тока и его сногсшибательную красотку к «Белому медведю» в Аксбридж, где, как я и представлял, на стоянке одиноко скучал брошенный «мини-купер». Я был рад увидеть маленький «мини» целым и невредимым. Замечания Тик-Тока насчет моего небрежного обращения с нашей общей собственностью быстро иссякли, когда он обнаружил часы, бумажник и другие вещи из моих карманов в отделении для перчаток. А мой пиджак, пальто и моток белой нейлоновой веревки на заднем сиденье.
— Какого черта тебе вздумалось оставлять здесь все это? — едва выговорил он. — Удивительно, что их не свистнули вместе с машиной.
— Это все северо-восточный ветер. Понимаешь, это как у лунатиков, — ответил я серьезно. — Вечно я совершаю какие-то безумные поступки, когда дует северо-восточный ветер.
Он перенес пиджак и пальто в такси. Затем рассовал все мелкие вещички в карманы моих брюк, а часы Сунул мне в руку.
— Можешь дурачить кого-нибудь другого, приятель! Но ты же весь день выглядел, как еле-еле подогретый покойник. Нет, все это как-то связано… Потом, новые перчатки… ты же их обычно не носишь. Что стряслось, старина?
— А ты задумайся над этим, если у тебя нет дела поинтереснее, — дружелюбно ответил я, садясь в такси. И указал глазами на его шикарную милашку.
Он засмеялся, махнул рукой и пошел усаживать ее в «мини-купер».
Водитель такси ставил на трех победителей и был в добром расположении духа. Он довез меня до Джоан и даже не ворчал, что пришлось дать крюка. Когда, расплачиваясь, я щедро сунул ему на чай, он спросил:
— Вы тоже выиграли?
— Да. Образец.
— Забавная это штука. Я и сам ставил на него, раз вы сказали, что не всякому слуху верь. И вы оказались правы. Этот парень, Финн, вовсе не выдохся. Он сказал, как дьявол. Думаю, он еще вернет мне мои деньжата.
Глядя, как исчезают огни его машины, я был до смешного счастлив. И спокоен. Победа в этой скачке стоила всех нечеловеческих усилий. Таксист, не зная, с кем говорит, одарил меня сознанием, что я снова котируюсь у британской публики.
Но сутки, самые утомительные в моей жизни, еще не кончились. Моя заботливая кузина привезла своего доктора к себе. И меня уже ждал грубоватый шотландец с мохнатыми бровями и тройным подбородком. Ни он, ни Джоан не обратили внимания на все мои протесты. Меня усадили на стул и сняли всю мою одежду. Затем размотали с запястий пропитанные кровью повязки. И комната закружилась — как раньше Аскот, а я скатился на пол, в состоянии, близком к обмороку.
Шотландец поднял меня, водворил на стул и велел быть мужчиной.
— Вы же потеряли всего лишь капельку кожи, — пояснил он сурово.
Я слабо засмеялся, но и это не произвело на него впечатления. Это был невеселый тип. Когда я наотрез отказался отвечать, что со мной случилось, он поджал губы, так что все его подбородки затряслись. Но он умело забинтовал меня и дал болеутоляющие таблетки. А уж после его ухода я улегся в постель и провалился в небытие.
Почти весь следующий день Джоан посвятила живописи. Когда я наконец проснулся, часа в четыре, — она тихонько напевала у мольберта: грустная шотландская баллада, мягкая и печальная. Я лежал с закрытыми глазами и слушал. Если она заметит, что я проснулся, то замолчит. Ее голос звучал идеально даже на самых низких нотах. Настоящий представитель семейства Финнов — ничего не делает вполсилы.
Она начала другую балладу: «Я знаю, куда я иду, и знаю, кто идет со мною. Я знаю, кого я люблю, а милый знает, кто будет его женою. Говорят, что он черен, как грех, но по мне он красивее всех…» Она вдруг бросила палитру и кисти и ушла в кухню.
— Джоан! Я умираю с голоду!
Она засмеялась, но смех закончился рыданием. Справившись с собой, она ответила:
— Ладно. Сейчас приготовлю что-нибудь.
Когда дразнящие запахи донеслись из кухни, я встал, оделся и снял простыни. В ящике было чистое белье, и я приготовил ей свежую постель.
Она тут же все заметила.
— Ты, вероятно, плохо спала… и глаза красные. Диван тебе не годится.
— Это не из-за… — начала она и замолчала. — Давай поедим.
— Тогда в чем же дело?
— Ни в чем. Замолчи и ешь.
Я послушался.
Она смотрела, как я доел все до крошечки.
— Ясно — ты чувствуешь себя лучше!
— О да! Гораздо. И это все ты.
— Ты не собираешься ночевать здесь сегодня?
— Нет.
— Ты можешь попробовать лечь на диване, — произнесла она ровным голосом. — Я бы хотела, чтоб ты остался, Роб.
Неужели ее нежные песни, и то, что она плакала в кухне, и ее нежелание отпустить меня — все это могло означать, что она вдруг почувствовала… И наше родство мешает ей больше, чем она привыкла думать. Если с ней происходило как раз это — покидать ее нельзя.
— Ладно, — улыбнулся я. — Я остаюсь. На диване.
Она сразу оживилась и рассказала мне, как выглядела по телевизору скачка и последовавшее за ней интервью.
— В начале передачи он заявил, что появление твоего имени на табло кажется ему ошибкой. Он слышал, что тебя нет на ипподроме. Я даже начала волноваться, что ты все-таки не доехал. А после вы были похожи на закадычных друзей. Когда стояли рядышком и его рука лежала у тебя на плечах. И ты улыбался ему, так, будто в его глазах сияло солнце дружбы. Как тебе это удалось? Он же пытался тебя подколоть, правда? Мне так показалось. Но, может быть, из-за того, что я знала… — Она замолчала на полуслове и совершенно другим, трезвым, деловым тоном спросила: — Что ты собираешься с ним сделать?
Я сказал. Она была потрясена:
— Нет, ты не сможешь! — (Я только улыбнулся). Она вздрогнула. — Мда, не знал он, на что идет, когда взялся за тебя.
— Ты поможешь мне? — спросил я. Ее помощь была бы очень существенна.
— Может, ты передумаешь и обратишься в полицию?
— Нет, нет и нет!
— Но то, что ты задумал… это… сложно и потребует большой работы. А вдобавок и дорого.
— И все же… Ты проведешь для меня этот разговор по телефону?
Она вздохнула:
— А ты не думаешь, что смягчишься, когда заживут все ссадины?
— Надеюсь, что нет.
— Я подумаю, — сказала Джоан, вставая и собирая грязные тарелки.
Она не позволила помочь ей. Так что я подошел к мольберту посмотреть, над чем она работала весь день. И был несколько взволнован, обнаружив, что это портрет моей матери, сидящей за роялем.
— Боюсь, он не очень удачен, — заметила она, войдя в комнату. — Что-то не ладится с перспективой.
— Когда ты его начала?
— Вчера днем.
Мы помолчали.
— Тебе не поможет, если ты станешь уверять себя, что испытываешь ко мне материнские чувства. (Она вздрогнула от удивления). Мне не нужна материнская опека. Мне нужна жена.
— Я не могу… — начала она, у нее перехватило горло.
Пожалуй, я поторопился и слишком сильно нажал на Джоан. А она вдруг схватила тряпку, пропитанную скипидаром, и стала соскребать еще влажные краски.
— Ты видишь слишком много, — объявила она. — Больше, чем я сама.
Сделав над собой усилие, я улыбнулся ей. И она, улыбнувшись в ответ, вытерла руки тряпкой и повесила ее на мольберт.
— Ладно, я проведу этот разговор по телефону, — согласилась она. — Ты можешь начинать… делать, что задумал.
…На следующее утро я поехал повидаться с Грэнтом Олдфилдом. Из-за сильного ночного мороза (что означало отмену дневных скачек) деревья и дорожные обочины покрылись сверкающим инеем. И я получил удовольствие от этой поездки, несмотря на то, что рассчитывал на прием столь же леденящий, как и погода.
