Елена Михалкова - Пирог из горького миндаля
Со временем он сообразил, что первая жена и сама о нем ничего не знает. Это было настоящее открытие: что он тоже непрозрачен для остальных. Он, Сергей Бабкин, простой как полено и незамысловатый как гвоздь (по выражению супруги), может быть сундуком с загадочным содержимым.
Со временем он понемногу научился разбираться в людях. Перед ним проходило столько типажей, что невозможно было не заметить их повторяемость. Но самое главное, в чем убедился Сергей, – сундуки могут быть разными, а вот набор отмычек к большинству из них примерно одинаков.
Бабкин посмотрел на деда, неодобрительно жевавшего губами, на внука с синими наколками на пальцах, и на него снизошло вдохновение.
– Родственники погибшего меня наняли, – соврал он. – Матери там сон приснился, вроде как вещий.
По лицам старика и внука он понял, что движется в правильном направлении.
– Каждую пятницу как ляжет в постель, так все одно и то же снится, – продолжал он. – И так уже четвертый месяц.
– Сын, что ли? – подозрительно спросил старик. – Вроде столько лет прошло. Уж успокоиться должен.
– Нет, – вздохнул Бабкин. – Не сын.
– А кто же?
– Машинист. Умер недавно и после смерти начал ей являться. Не я, говорит, виноват, не кори меня. И плачет.
– А они что же, его винят? – удивился старик.
– Кого же еще!
– Эдак они и электричку проклинать начнут.
– Машинист ни при чем, – перебил Ваня. – Это все те двое, которые за парнем бежали.
– Какие двое? Как выглядели?
– Дождь был, не разглядел я, – признался парень. – Ну такие… в куртках.
Бабкин вцепился в него мертвой хваткой. Они сели на крыльце, и Ваня рассказал все, что помнил.
В тот вечер он возвращался со станции, где покупал в киоске «Мальборо». Две сигареты из пачки по уговору с дедом доставались ему, и шестнадцатилетний Иван тайком выкуривал их по дороге. На полпути начался дождь. Сквозь его пелену юноша видел, как вдоль путей пробежал тощий парень, постоянно оглядываясь. А вскоре появились двое других.
– Примерно того же роста, – неуверенно сказал Иван. – Короче, не разглядел я.
– Но их точно было двое?
– Что я, слепой? Двоих от одного не отличу?
– Они его догнали?
– Не успели. Этот, который удирал, все время оборачивался. И подпрыгивал как заяц. А они все приближались. Я по тропинке шел, сбоку. Там деревья, дождь не так сильно мочит. Если б по рельсам, то хорошо бы все разглядел, а так далековато все же было. Но помню, парень метнулся сначала в одну сторону, потом в другую… И кажется, закричал что-то.
– Не расслышал, что именно?
– Не, какое там. Как раз электричка загудела. Я чуть сигарету не выронил. А парень, видимо, решил дождаться ее и перед самым носом прыгнуть, чтобы, значит, отрезала она его от преследователей. В фильмах так делают, может, видал.
– Видал, – сказал Бабкин. Он уже понял, что произошло дальше. Рельсы были мокрые, неуклюжий Генка Козицкий поскользнулся и попал под электричку.
– А как сбило его, я не видел. Зажмурился, честно скажу. Когда глаза открыл, этих двоих уже не было.
– Уверен, что они бежали именно за ним?
– Да точно тебе говорю! – завелся парень. – Я потом милиции начал рассказывать, они меня даже слушать не стали. Какой-то осел с бородавками отправил меня – иди, говорит, пока не выяснили, что это ты его под паровоз толкнул. Ну я и свалил от греха.
«Узнаю село родное», – подумал Бабкин. А вслух спросил:
– Ты этих двоих опознаешь?
– Да не, ты чего! Далеко же было. Лиц-то я не разглядел.
Сергей на всякий случай показал парню фотографию Прохора Савельева, но тот покачал головой:
– Вряд ли. Этот старый, а те бежали как молодые. Хотя пес его знает.
Фотографии Варнавиных, Юрия и других членов семьи тоже ничего не дали.
– Не знаю я, не видел никогда эти рожи, – слегка раздраженно сказал Иван. – И вообще, это не телка с мужиком были, а два мужика. И не толстые. А тут баба, да к тому же в теле. – Он ткнул пальцем в снимок Людмилы Кошелевой.
2
Макар Илюшин вошел во двор и среди вывесок о продаже китайского чая и израильских витаминов обнаружил то, что искал: радужный плакат, на котором было написано «Путь наверх». Внизу маркером была сделана приписка: «Переехал в подвал».
– Торжество символизма, – пробормотал Илюшин. – Путь наверх переехал в подвал.
Воздух в подъезде пропах индийскими благовониями и кошачьей мочой. Макар спустился вниз и в конце длинного коридора обнаружил ярко освещенный зал с зеркальными стенами. В них многократно отражался один-единственный человек в оранжевых штанах и зеленой майке, стоявший с запрокинутой к потолку головой.
– Вениамин Варнавин?
Красочный человек покрутил шеей и обернулся к Макару.
– Приветствую! Подождите, пожалуйста, буквально пару секунд.
Голос у него оказался неприятный – высокий и скрипучий. Он производил странный эффект: от него хотелось поморщиться, но в то же время в нем было что-то притягательное. То ли интонация, то ли этот странный тембр… «Как будто болячку расковыриваешь, – подумал Макар. – И противно, и не можешь перестать».
– Прошу прощения! – весело сказал Вениамин, подойдя к нему. – Все спина моя многострадальная. Пока комплекс упражнений не закончу, человеком себя не чувствую.
Когда погиб Павел, ему было тридцать четыре. Макар помнил фотографии: узкоплечий мужчина с редкой бородкой и большими выразительными глазами. Кажется, о таких говорят «влажные». Тонкие искривленные губы, острый нос. Типаж «проповедник», практически в идеальном его воплощении.
За пятнадцать лет Вениамин почти не изменился. Та же худоба, легкая сутулость, что-то неуловимо птичье в облике, как будто дальними предками его были аисты или цапли.
– Вы ведь не в группу ко мне пришли проситься, – сказал он, проницательно глядя на Макара. – Разговор у вас ко мне сугубо деловой. Угадал?
– Почти.
– Опять аренда?
– Я пришел поговорить о вашем сыне.
Долю секунды Илюшину казалось, что Вениамин сейчас его ударит.
– О моем сыне, – повторил тот без выражения. – Зачем? Что вам нужно?
В глазах его мелькнула искра догадки:
– Вы журналист?
– Нет. Вениамин, мы можем где-нибудь присесть?
Некоторое время Варнавин колебался. Илюшин уже решил, что получит отказ, но мужчина шагнул в коридор со словами: «Тут есть небольшой закуток…»
В закутке оказались два стула, кушетка и электрический чайник на подоконнике. Илюшин заподозрил, что в эту комнатушку Вениамин приводит некоторых своих почитательниц.
– Вы знаете, конечно, что по завещанию вашей матери дом в Литвиновке достался Яне Тишко, – начал Макар.
– Знаю. И буду оспаривать это в суде, – спокойно сказал Варнавин. – Мать была не в себе. Она никогда не оставила бы наше имущество убийце моего сына.
– Когда вы с Раисой виделись в последний раз?
Вениамин, очевидно, редко смущался.
– Давно, – невозмутимо ответил он. – У меня очень много работы. К тому же за матерью присматривала родственница, ответственная и внимательная женщина.
Илюшин вспомнил Женю Кошелеву, «ответственную и внимательную», и спросил:
– Мать не писала вам о том, что составила завещание? Вы обсуждали с ней эту тему?
Варнавин покачал головой:
– Сказать по правде, мы мало разговаривали. Поздравления по праздникам, дежурные вопросы о здоровье…
«Красавец! – хмыкнул про себя Макар. – Любимый младший сын, поздний ребенок. А мать умирает практически одна, рядом с корыстной племянницей».
Варнавин был чуток к настроениям людей и перемену в отношении Илюшина уловил молниеносно.
– Вы поймите, – проникновенно сказал он, – после смерти отца мать очень замкнулась. Она никого из нас так не любила, как его. Хотите правду? Несколько раз я собирался приехать. Но она находила какие-то смехотворные предлоги для отказа. Я был потрясен. Знаете, во мне жила уверенность, что после смерти отца мама станет искать во мне утешение… И я был готов! Я хотел быть рядом, подставить плечо…
Илюшин внимательно смотрел на Вениамина. Тот выглядел искренне недоумевающим. Не расстроенным, а именно удивленным. Варнавин собирался осчастливить свою мать. Но оказалось, что Раиса не хочет такого счастья.
– Вы ее чем-то обидели?
– Нет! Да я бы и не мог. Мне кажется, она бы все мне простила… – Вениамин вздохнул. – Кроме одного. Я очень похож на отца, и это сыграло со мной злую шутку. Ведь я копия, но дурная. Во всем! Рост одинаковый, но отец был крепкий, а я тощий. У него кудри, а у меня вихры. Редеющие, сами видите. – Он с улыбкой подергал себя за жидкую прядь волос. – И сила наша – она разной природы. Его стихией была земля. Мощь! Силища! А моя – воздух. И мама после его смерти не нашла в себе сил видеть некачественную отцовскую реплику.
Он грустно улыбнулся.
– Я что-то разоткровенничался с вами. Вы располагаете к себе людей, вам это известно? Вот ваша сильная сторона. В доказательство – хотите чаю? Отличного, редкого. Я его мало кому предлагаю.
