Елена Михалкова - Пирог из горького миндаля
– Со мной он дружил! – с обидой и гордостью сказала Лена, как бы предполагая, что неизвестные друзья нанесут урон ее положению вдовы. – На мотоцикле меня катал. Ух, сейчас и вспомнить страшно – молодые, глупые, без шлемов… А тогда ездили себе, ничего не боялись.
– А кроме вас?
– Да не! С кем ему… Вот меня он сильно любил, да. Бывает, обнимет и говорит: никто мне, Ленка, кроме тебя не нужен… А милиция на него все повесила. Знали, что заступиться некому!
Бабкину надоело ходить вокруг да около. К тому же он чувствовал, что в качестве расплаты за съеденный суп его заставят выслушать историю об огромной любви, случившейся в юности у этой кислой тетки.
Он много раз встречал их – мужчин и женщин, готовых обрушить свою биографию на любого, проявившего к ним мало-мальский интерес, пусть даже сугубо профессиональный. Они не отвечали на вопросы, не выложив сперва утомительных подробностей своей жизни. Иногда он относился к этому терпимо. Но сейчас у него было слишком много дел, чтобы тратить время на ее тоскливое вранье.
– У вашего Гены в карманах нашлось восемь квитанций из комиссионок и ломбардов, – неторопливо сказал он. – Его опознали приемщики. Так что извините, но это все сказки об оклеветанном юноше. Правды в них очень мало.
Хозяйка открыла рот и стала похожа на воблу. Бабкин почувствовал укол брезгливой жалости. К тому же она накормила его супом…
– Расследование и впрямь было проведено безалаберно, – примирительно сказал он. – Тут вы правы. Но Гена был причастен к этому делу.
– Он стихи писал! Рассказы! – выдохнула Лена.
– Аргумент, конечно.
Она поняла насмешку.
– Хорошие стихи!
– С кем он общался? Друзья, коллеги, собутыльники? У кого дурь брал? Из близких родственников кто у него был – братья там двоюродные-троюродные? Кто?
Она сникла, услышав про дурь.
– Да не было особо никого. Честно. Про Генку говорили, что он со странностями.
– Почему?
– Фантазировал много. Выдумывал. Как у него найдется богатый отец, оставит ему наследство… Или как он найдет сумку с деньгами, а хозяина ее застрелили. Тогда он возьмет деньги, и мы с ним заживем сладкой жизнью!
По мелькнувшей злой тоске в ее глазах Бабкин понял, что никаких «мы с ним» не было. «Я заживу! – обещал Козицкий. – У меня будет!» Он не считал нужным деликатничать со своей подругой.
– А кто его родители?
– Да алкаши. – Она махнула рукой. – Мать уборщицей работает, батя вечно поддатый, только и умеет, что деньги клянчить. Генке тошно здесь было, вот он и выдумывал всякое. От хорошей-то жизни не врут.
Женщина угрюмо помолчала.
– Что еще в нем было странного?
– Ну, покуривал дрянь всякую, – неохотно сказала она. – Только это не странное, все так живут. Выпивал. Но меня ни разу не бил. Да он вообще-то дрищ был, Генка. Я ему говорю: чего ты вихляешься? А он такой: я не вихляюсь, я так хожу!
Она зло рассмеялась. Бабкин почувствовал, что зря ел этот грибной суп.
– Что, и друзей он не завел?
– Не. Не любил его никто, кроме меня. Только от одного Митьки Дворжика польза была, он Генке разрешал мотоцикл в свой гараж ставить. Митька – это парень, с которым они вместе работали, – пояснила она в ответ на вопросительный взгляд Сергея. – Они одно время втроем тусовались, Генка, Дворжик и еще один парень, Колька Свищев. Одноклассник его бывший.
«Дмитрий Дворжик», – записал Бабкин в блокноте.
– Где он сейчас живет?
Лена продиктовала адрес.
– А Свищев?
– Колька давно переехал. Даже и не знаю, где он.
– Спасибо.
– Если Митька грубить начнет, не обращайте внимания, – сказала она на прощанье. – Он вообще-то хороший. Только характер у него не сахар. Генка-то мой ласковый был, заботливый. Обещал, что посвящение мне напишет, когда рассказ в журнал возьмут!
– Написал? – спросил Бабкин, вспомнив, что как минимум один опус Геннадию удалось пристроить.
– Не, – она насмешливо скривила губы. – Да я его за это не виню. Ему мужик один помог. Очень ему Генин талант понравился. Вот Гена и написал – для Зодчего, значит, с благодарностью и душевностью.
Сергей остановился как вкопанный.
– Какого еще зодчего? – медленно переспросил он.
– Тульского. Это писатель наш местный. Только помер давно, кажется, совсем уж был старичок.
Телефон Илюшина не отвечал. Сергей на ходу отправил смс и, оглядевшись, понял, что он почти пришел.
Железнодорожная станция осталась за спиной. Два километра сыщик отмахал, сам того не заметив – мысли его были заняты обнаружившейся связью между Прохором и Козицким.
Над головой гудели провода, под ногами блестели рельсы, омытые недавним дождем. Пахло железной дорогой – запах этот Бабкин любил всю жизнь, – осенней листвой и дымом. Контраст с районом, где он побывал совсем недавно, был разительным. Словно осень отступила на месяц назад и стало светло и золотисто, как в сентябре. Вдоль рельсов тянулись дачные хозяйства. Оттуда и несло дымом, а еще поджаренным на костре хлебом – лучшее лакомство его детства.
Рельсы ветвились, сходились снова. Бабкин повторял путь Геннадия Козицкого. Пятнадцать лет назад парень бежал вдоль железнодорожных путей. Был вечер, лил дождь. То ли он поскользнулся на путях, то ли потерял равновесие…
«Свидетелей, разумеется, не найти. Столько лет прошло».
Бабкин спустился с насыпи, скользя по влажной траве. Перед ним выстроились разномастные домики в окружении отцветающих золотых шаров и ярких кустов рябины.
«Но это не значит, что я не стану пытаться».
Он пошел от дома к дому, невозмутимо выслушивая отказы. Грубить ему мало кто осмеливался, но одни не отпирали дверей, другие ограничивались коротким смешком в ответ на вопрос, не помнят ли они что-нибудь о гибели парня, случившейся неподалеку пятнадцать лет назад.
Однако Бабкин был упорен. К тому же у него имелся свой расчет. Эти домишки редко переходили от владельца к владельцу. Место, как ни крути, неудачное: вокруг болотистая низина, а перед окнами день и ночь шумят поезда. Вряд ли нашлось много желающих приобрести здесь недвижимость. А значит, он мог найти жителей, которые помнили события пятнадцатилетней давности.
Ему повезло в одиннадцатом по счету доме.
– Паренька сбило? – подслеповато щурясь на него, спросил высохший старик. – Помню, как же! Я тогда чуть с инфарктом не свалился.
– Что, своими глазами все видели? – спросил Бабкин, затаив дыхание.
– Ничего я не видел, – пробурчал дед. – Внук мой на станцию рванул за сигаретами. Я как услышал, что человек под поезд попал, так и перепугался до смерти. Ванька вечно в наушниках своих. Не слышит ничего. Сто раз говорили паршивцу…
– А где Ванька сейчас? – перебил его Бабкин. И весь подобрался, как охотничья собака, взявшая след. Ну же, Ванька, окажись где-нибудь поблизости!
Нет, вряд ли ему повезет дважды.
«Ванька давно в Москве, – мысленно ответил он себе вместо старика. – Зону Ванька топчет в Мордовии! Повесился мой Ванька, когда эта сука его бросила».
– Ванька-то? – старикан обернулся и вгляделся куда-то в глубь яблоневых садов. – В сарае он. Мотор чинит. – И внезапно заорал так, что Бабкин подскочил: – Иван! ИВААААН!
С рябины сорвалась перепуганная воробьиная стая. Из-под крыльца выскочил черный кот и, раздувшись как шар, метнулся прочь.
– Иван! – рявкнул еще раз старик. – А, вон он. Вы поглядите! И не торопится…
Не веря своему счастью, Бабкин, которому заложило уши, смотрел, как через двор вразвалочку идет бритый крепыш лет тридцати.
– Че орешь-то? – издалека беззлобно спросил он. – Горит у тебя, что ли?
– Иди побазарь с человеком, – приказал дед. – До тебя из самой Москвы ехали.
Бабкин ни слова не говорил старикану, откуда он явился.
– Я насчет того парня, которого электричка сбила, – осторожно начал он. Нет, все-таки старик что-нибудь напутал.
– Поздновато спохватилась полиция, – усмехнулся парень.
– Так из Москвы до Тулы путь неблизкий, – встрял дед.
– Я не из полиции.
– А чего интересуешься? Журналист?
Внук и дед разом насторожились. Парень набычился, дед нахмурился. Было очевидно, что журналистов в этой семье не любят, и прорезавшееся шестое чувство подсказало Бабкину, что бывшим оперативникам здесь тоже не будут рады. Скажи он, что ведет расследование – и все пропало. Они не станут слушать его объяснений.
В юности Сергей всегда с большой опаской приступал к работе со свидетелями. Каждый человек представлялся ему чем-то вроде закрытого сундука, содержимое которого хранится под крепким замком. Бабкин не верил в свою способность подбирать к этим замкам отмычки. Он не побаивался людей – он вообще мало чего боялся, – но каждый свидетель был неизвестная земля, терра инкогнита, по которой предстояло бродить впотьмах без фонарика. И не только свидетель – любой. Например, ни о ком Бабкин не знал так мало, как о собственной первой жене.
