Николай Аникин - Наркомэр
— А где тут эта, короста?
— Для чего тебе?
— Думал, отмачивать придется…
Думал он. На то и средство прикладывали, чтобы заросло как на собаке. И слово говорили: «Зарасти, как на той самой…» Всего и слов-то!..
Бутылочкин вскоре стал ходить по избе. Голова кружится, в ушах звон. Дед готовил ему на травах чай и требовал выпить.
— Малокровие у тебя… От большой потери. В воде оно незаметно, когда человек кровь теряет. Вовремя вынырнул ты. Водяной помог. Вытолкнул…
Бутылочкин не верит в водяных. И в русалок тоже не верит. В колдунов — да. Вот он, яркий пример, сидит за столом. Девяносто лет минуло, а все такой же, как и двадцать лет назад. Слово за слово, между ними заходит разговор на известную тему. Темнеет на улице. Кругом пусто. Пройдет редкий садовод-мичуринец, и опять безлюдье.
— Выпадала мне одна планида, — говорит дед. — Попал я один раз на рыбалку. Но сам чуть в сети не попал. С тех пор ходить стал с оглядкой и наперед заклятие прочитаю. Вывернулся из обласка и запутался. Да так, что ни взад, ни вперед. Руками бултыхаю, не тону вроде. И сдвинуться с места не могу. Речка — узенькая курейка. И народу никого. Ори, хоть лопни. Стал читать заклятие от русалок:
Ау, ау, шихарда, кавда!Шивда, вноза, митта, миногам,Каланди, индии, якуташма, биташ,Окутоми ми нуффам, зидима…
Дед замолчал.
— Да разве можно такое запомнить, — проговорил Бутылочкин, внутренне цепенея.
— Запомнишь, если жить захочешь… Заклятие и на водяного подействовало. Или, например, леший. Это вообще хозяин лесного зверья. Он не дает охотнику взять белку. Он гонит хворостиной птушек и зверей: волков, медведей, зайчиков. Над всеми он хозяин. Лет полста тому назад не было ночи, чтобы не пришел леший. Нельзя было выйти вечером или рано утром в лес: то песни поет, то лает собакой, а то еще заведет куда, что и не выйдешь…
Дед вздохнул, покосился на икону Николая Угодника и продолжил:
— А нынче совсем его даже не слыхать. И если случится, то совсем редко, и то перед каким-нибудь несчастьем, а больше перед покойником — утопленником или удавленником. В те поры и лесов больше было, и болот с трясинами… Помню, пьяный один раз шел вечером домой и будто кто дернул. Я назад оглянулся, а он, лохматый, ползает на четвереньках. Я испугался. Пятиться даже стал. Сам молюсь, а он на меня. А это ребята в ночное ездили, шубу вывернули, надели… Вот и думай тут.
— Помереть от страха можно…
— Помереть не знаю, но вот седым стать — это точно.
Они замолчали. Бутылочкин перебирал в голове варианты возвращения на работу. Наверняка его давно там потеряли и теперь числят в прогульщиках. Может, даже приказ об увольнении давно приготовили. Опять придется выпутываться. Кожемякин тоже неизвестно где теперь. Может, и не доехал вовсе до поселка. Сложил где-нибудь свои кости. На крутых нарвались они. Но он, Бутылочкин, не жалеет о своем поступке. Более того, он даже уверен, что точно так же поступил бы и его товарищ, Толька Кожемяка. Настоящий полковник. Ноги вот плохо держат еще, а то давно бы уехал отсюда. Здесь как в бочке пустой — никакой информации. Даже телевизора у деда нет.
— Не слышал, дядя Федя, не приезжали больше сюда?
— Кто?
— Да эти козлы…
— Были. Опять в золе рылись. Но не милиция. Бандиты. Я их за версту чую. Сторонкой прошел мимо: они. Без понятых копались.
Вот тебе и вся информация, зато какая емкая: не успокоятся никак. Все что-то им чудится. Найти чего-то хотят.
— А еще что нового? Может, ты забыл, дядя Федя?
— Покойников нашли троих…
Бутылочкин обомлел. Сразу троих?! Откуда еще двое взялись? Неужели их откопали?
— У поворота на Матросовку, если из города ехать, — продолжал дед. — Молодые совсем… Убили, выкинули из машины, а сами уехали. И у всех пулевые ранения. На днях Манька Купреянова рассказывала — за редиской приезжала.
Вот оно что. В другом месте обнаружены. Не в Дубровке. Идет война, или обыкновенный разбой на дороге. Воюют между собой «братки». А народ молчит, затаившись. Терпеливый у нас народ. И Николай Бутылочкин вытерпит. Снесет все обиды. И очереди автоматные позабудет.
— Кожемяка, наверно, погиб, — мыслит вслух Николай.
— Вот об этом слуху нет. Сама Кожемячиха тоже притаилась. Нету ее в поселке. Шурка Окунев приезжал и рассказывал. У него же здесь дача тоже. Земли им мало в поселке, так они здесь понастроили себе.
— Жаль, двустволку утопил, — вздыхает Бутылочкин. — Теперь как без рук. Хоть опять в армию иди…
— Лечись пока. На ноги поднимайся. Запомнил хоть рожи-то?
— Где там. Все минутно произошло. Я вообще вперед хотел нырнуть, да не успел маленько. Мне бы груз потяжельше — по дну вышел бы у берега. Я делал так раньше…
Дед качал головой. Разве же так можно — по дну и к берегу. В тине небось забуксуешь. Не трактор какой-нибудь, человек все-таки.
— Пацаном делал так. Возьму камень — и в воду с лодки. Но ничего. Разберусь как-нибудь. Скорей бы на ноги встать…
Опять не терпится. Лезет под пули. Поперся бы, может, прямо сейчас. Да слабость мешает. Кожемяку искать будет. По всему видно, не успокоится Бутылочкин. А что он может, дед? Он, что мог, сделал. Дал бы даже оружие Бутылочкину, пистолетик какой-нибудь или «револьверт». Раз ему так охота… Но нет у деда оружия.
— Дядя Федя, а ты не слышал, может, лодку мою поймали внизу?
«Экий человек, лодка ему понадобилась», — негодует старик, но виду не подает.
— Чего не слушал — того не слышал. Может, и цопалась кому. Она же не тонет. Там же баки воздушные…
— Вот и думаю. Узнать бы поточнее. Из Козюлиной, может, кто проездом будет, так ты спроси.
— Если увижу… Не терпится тебе, Бутылочкин.
— Ага, посмотри, обязательно…
Он бы и сам спросил кого, но пока слаб, ветром качает. А дед, девяносто лет, еще ничего. Может, действительно женится? Из реки человека выудил и простуду не поймал. И, мало того, чуть не на себе в гору вытащил.
— Ищут тебя, наверно, Колька… Может, в розыски подали. Семья все-таки.
— Может, подали, дядя Федя. Завтра подамся домой. Залежался я у тебя. Спасибо тебе, что не бросил. Что вытащил и вообще…
— Гриша меня тоже один раз вытащил. Из-под обстрела под Прилуками. До сих пор помню. Стоим мы, а немец из миномета лупит. От нас перья в разные стороны. Рядом шлепнулась мина — чувствую, задело. Рука неметь стала. Гришка меня подцепил и попер, санитарам передал, а сам опять назад. Потому что за самодеятельность могли пулей угостить. Свои же. Такие, брат, дела. Теперь я с ним в расчете. Не должен я ему теперь ничего. Понимаешь, о чем я?
До Бутылочкина только сейчас дошло, с какой такой стати дружба водилась между отцом и этим престарелым субъектом.
— Что-то не рассказывал он, и ты молчал…
— А для чего? Хвалиться, что ли? Тогда таких историй много было.
Глава 11
Коню Рыжему испортили всю «рыбалку». Или «охоту». Изгадили отдых, короче. Среди ночи на «мобильную трубу» позвонил какой-то дебил замороженный и давай поздравлять не знаю с чем. Давно, говорит, хотел с тобой встретиться и так далее. Боря ему отвечает: ты день с ночью перемешал, погляди на часы, если есть у тебя, и вообще, чо ты лепишь?! Чо ты несешь, в натуре?! Нюхни дозу и отпади! И отключил «трубу».
— Ошибся гад какой-то, — пробормотал он, прижимаясь сзади к Светлане Аркадьевне.
Однако вновь раздался звонок. Надо было окончательно отключиться — и никаких проблем. На часах три, а кому-то неймется.
— Да. Слушаю внимательно. Ну. Я. Раз мой номер… Чо тебе надо? Привет от жены? От чьей? От моей? Она же в санаторий уехала…
Разговор принимал унылый характер. Выяснилось, что жена срочно покинула место отдыха и самолетом возвратилась домой. Вошла в квартиру, а там пусто. Даже пыль не стер, подлец. Разве же так делают?! Короче, Боря должен гнать соответствующие бабки, пока владелец информации не шепнул супруге, где находится спутник жизни.
— Может, вам безразлична ваша супруга, тогда я умываю руки. Однако сведения о вашем местонахождении, увы, не смогу удержать… И мне заплатят. Как вы на это смотрите?
Да как же на это можно смотреть?! Скорее всего положительно. Потому что от жены имеются два взрослых сына, которые могут посчитать папе его зубы. Можно пропустить мимо ушей весь этот визг. Однако, если в дело вступают «родные» кулаки, он ничего не сможет им противопоставить, потому что родное… Нет у него против них аргументов.
Нашел куда ударить, гад ползучий!.. И время выбрал самое подходящее, когда мозг думать не хочет, — под дых ударил, стервец.
— Короче, базар закругляем. Чо ты хочешь? Только говори сразу.
— Денег. И как можно больше. Прямо сейчас.
Действительно, спятил! Какие деньги среди ночи! У бизнесмена деньги всегда в деле. Нет у него наличными.
