Владимиp Югов - Человек в круге
- Что это значит?
- Ну что это значит? Там не мы.
- А вы - это кто вы? Все продолжается?
- Ну, естественно... Только теперь, видишь, и митингами заворачиваем. И в другой роли. Впрочем... Давай действительно потом поговорим?
Я поднял руки вверх.
Когда мы поехали, хорошенько подвыпив, я договорился со своими собратьями, что на время отлучусь. Мы пошли с Железновским, не сговариваясь, в сторону штаба пограничного отряда. Штаб стоял на том же месте. Железновский был слишком нетрезв и, по-моему, говорил много лишнего. Он говорил, что знает все: как я собираю материалы на книгу о Ковалеве и его вонючем (так, брезгливо сморщившись, и сказал) учреждении, этих материалов у меня - куча, в этих материалах, - погрозил мне пальцем, - я не найду прокольчики Железновского: "Я - тут, я - не рядом с ним. И никогда рядом не был"...
Железновский, почувствовав, что я насторожился, немедленно стал говорить о другом. Он заговорил о том, чем тут занимается. Они забрасывали туда, - он кивнул на границу, - людей, своих.
- Они, - Железновский остановился и вдруг оскалился, - резали тех, кто нам изменил. Ты понял?
Я тоже остановился, хмель бросился в голову.
- Ты чего запугиваешь? Знаешь, от кого мы приехали?
- Если бы не знал... Так... Чего же ты тогда насмехаешься надо мной при всех?
- А чего ты выпал из реалки? Какой митинг? Люди стонут, пить просят, укола..
- Половина наркоманов!
- Не мели, не наговаривай на своих.
- Я знаю, что говорю. Идут иногда за анашой в пасть гада. Продаются за это.
- А ты их за это - чик? К стенке? И готово?
- Надо - всех перережу. Зачем нам тут такие сдались? Ну мусульмане курят - ладно. А это же свои, славяне! И повалом.
- На войне же! Раньше - пили. Теперь курят.
- Идем. Философ!
Вскоре мы пришли к штабу отряда. И зачем мы сюда пришли? Я понимал, зачем. Мы думали об одной женщине. Неужели это было тут? Здесь она стала круто падать вниз? Мы, конечно же, продолжали любить эту женщину и ради нее пришли сюда. Лена сказала о пребывании тут Железновского с иронией. Обо мне, наверное, говорит еще насмешливей. "Зеленый огурчик в розовых очках". Ну что же, мы ей все прощаем. Потому оба и молчим.
- Скажи, Игорь, - решился, наконец, я, - вот теперь тут, как при ней скажи. Тогда мы с кем ехали? Ведь все наше и ее начиналось с него.
Железновский заскрежетал зубами:
- Да пошли ты все это к...
Он грязно выругался.
- Знаешь, - после некоторого молчания, почти шепотом проговорил Железновский. - Похлеще него были у нас. И - остались... Не тебе же толковать о Ковалеве? - Он саркастически засмеялся: - Папочки собираешь? Фотографии? И думаешь, что - отыщется истина! Ха-ха-ха! "Начиналось с него!" Да истинное... Истинное и никогда не вывернешь! Особенно о Ковалеве. Он при живой своей жене баб новых каждый день в дом таскал. И тискал их... При бабе своей! Ей глотку пистолетом затыкал. У него на старую, один раз... извини, пропетую... У него не маячил! А ты собираешь фото!
- Он ее, Лену, сам пригласил? Или ты ему ее привел?
Железновский вскрикнул:
- Подонок! Дегенерат! Чего душу разматываешь?! Чего ты хочешь?
- Ты сам подонок! Ты же вел ее к тому. Как ты его называешь? Двойник! Ты карьеру на ней сделал. А ее - этим убил!
- Ах ты, старшинская гнида! Да куда ты лез бы?! Ну тому приглянулась! А там же они - и Ковалев, и Лена - рядочком были! Там бы... Лишь бы я пикнул против... И меня, а сразу бы и тебя!..
- Заслуги твои велики, что я жив и здоров на сегодня. Но ты повторяешься. Ты об этом, по-моему, говорил мне уже.
- Говорил, не говорил... Какая разница! Только знаю, что ты бы ничего этого не видел. И, может, теперь бы не задавал дурацких вопросов... Какая разница, водил или не водил? Тот был или не тот? Я же тебе говорю, таких было... Уйма! А вам зачитали в письме ЦК, как товарищ Берия баб шерстил и как пер против всех к власти, вы уши и развесили. Ах, взяли его и теперь же все кончится! Ну что, кончилось? Тюрьмы как были - так и остались. В тюрьмах правят воры, бандиты, сволочи. Ничего не изменилось и не изменится... - Он задыхался от гнева. Тихо, как всегда умел, вдруг предложил: - Пойдем! Я покажу тебе кое-что!
Я пошел за ним, часовой пропустил нас, как только мы показали документы. Я Железновскому по дороге сказал:
- Про Ковалева я знаю не только от тебя. Ты многое уже забыл.
- Ничего я не забыл. Оглоушенный я. Всем, всем оглоушенный!
Железновский схватил меня за руку и потащил за собой. Мы оказались вскоре у небольшого заборчика. Я заметил там холмики.
- Вот они лежат, - залаял Железновский. - Павликов, Смирнов, замполит... Ты не веришь? Не веришь и тому, что я участвовал? Участвовал. И Шмаринов участвовал. Но ни Шмаринов, ни я не стреляли. Стрелял Ковалев.
Я сжал кулаки:
- Заткнись! "Я участвовал, но не стрелял!" Так вам и верят!
- А ты возьми и поверь. Хотя бы ты поверь. Потому что я правду говорю.
- У нас не подают, Игорь. У меня - тем более. Я по листикам это изучаю. И на каждом листике - кровь, кровь!
- Если бы еще детали тебе подбросить... Детали... Ты бы... Ты бы на моем месте чокнулся!
- Ну подбрось эти детали! Ты же их прячешь... Расскажи что-нибудь вот из всего этого, здешнего! - Я показал на холмики.
- Ты знаешь, как женщины унижаются, когда их хотят к стенке ставить, а в пятидесяти метрах дети кричат?
- Павликовой дети?
- Догадался!
- Ну и...
- Что ну и? Они унижаются пуще, чем их мужья...
- Когда это было? Когда я привез Павликову? И старшего лейтенанта Павликова уже не было?
- Правильно рассуждаешь. Уже холмики стояли, когда Ковалев... Да он с ней... И при нас...
- Врешь ты! Почему же ты не застрелил его?
- А ты мог бы тогда в дивизионе по своим стрелять?
- Мог бы! Надо мной издевались!
- Ты что сумасшедший?.. Хотя... Ты действительно сумасшедший, если книжку о нем стругаешь!.. Ты помни, вонючий газетчик, когда ему в душу лезешь, чтобы вывернуть ее... Ты помни, что он тут делал с ней. И как она унижалась.
- Все, что ты говоришь, чудовищно! Чудовищно! Чудовищно!
Я помнил. Помнил. Еще я помнил и не забывал о главном: как Шугова довели до того, что он ушел добровольно туда, в тот еще Афганистан, который считался дружеским.
9
Первые показания полковника Шугова.
"Я прибыл сюда с иной целью".
Генерал Ковалев посылает убийцу,
который идет к американцам с повинной.
Особое задание Железновского.
Самолет берет курс на Мюнхен.
Как его довели... Очень просто. Очень просто. В то утро, когда в городок приехал генерал Ковалев, подполковнику Шугову стало ясно: над ним нависла беда. На последнем курсе Шугов дал генералу Ковалеву бой. Пан или пропал! Шугов так решил на тот час после многочисленных бесед с подполковником Северовым. Однажды подполковник сказал - проговорился - о том, что Шугов во всей истории с листиками из Боевого устава как-то видится больше всех. Наверное, он был все-таки не таким заядлым служакой, этот Северов. Постоянно подталкиваемый всегда начинает протестовать. Ковалев был подталкивателем. И Северов вскоре вышел на него. Северов узнал по своим каналам, что жена Шугова ходит к Ковалеву. Ходит порой открыто. И что это, - решил он, - как не устранение мужа? Догадка его не подвела. И потому он сказал Шугову: надо защищаться - раз такое дело, раз он, Шугов, видится из курса по делу исчезновения злосчастных листиков больше других.
Шугов кинулся в омут. И если бы он даже уже не хотел плыть, его плыть бы заставили. Все уже покатилось по колее, разработанной системой. С одной стороны - враги того, кто пишет и ходатайствует о том, чтобы его защитили, с другой стороны - враги того, на кого пишут. Стороны раздувают дело, греют руки, оставаясь тайно незаметными. И бьют того, кто пишет. И бьют того, на кого пишут. Но в конце концов принимает решение всегда один человек. Всегда - один. Главный в цепи системы.
У генерала Ковалева оказалось немало врагов. Вторая комиссия, которая разбирала дело полковника Шугова, написавшего рапорт-заявление на генерала Ковалева (что-де он был пристрастен как председатель комиссии при проверке фактов похищения Боевого устава, что-де Ковалев лично заинтересован в наказании Шугова), придирчиво повернула вначале против написавшего. Тут вступили в бой враги Ковалева. Третья комиссия отмела все поклепы в адрес написавшего и обличила генерала Ковалева во всех смертных грехах. Тут вступили в бой враги Шугова. И четвертая комиссия посчитала, что в равной степени виноваты оба и, наконец, пятая комиссия впервые поставила вопрос о женщине, которая стояла перед этими двумя - написавшим и на кого написано. И уже завихрилось-закружилось. Генерал попал в такой штопор, в который не попадал никогда, будучи летчиком неплохого класса. Здесь посыпались его грехи. Грех за грехом. Страшные грехи. И если бы он не был генералом, а подполковник всего подполковником, если бы решение не принимал один главный начальник в системе - Ковалеву бы не сдобровать. Но таков уж финал разборов того времени - генерал побеждал младшего по званию в девяноста случаях из ста. Если это не убийство, конечно, совершенное генералом.
