Бернхард Шлинк - Прощание Зельба
— Хотите вина?
Он кивнул. Пришел Турбо и снова потерся о его ноги.
— Какие мы совершаем ошибки, — начал он без всякого предисловия. — Как много всего мы не знаем! Конечно, можно научиться, но в пятьдесят лет очень тяжело учиться тому, чему положено учиться в двадцать, и недостаток, на который в двадцать лет не обращаешь внимания, в пятьдесят сильно бьет по нервам. Налоговые декларации, страховки, банковские счета, договоры, которые вы заключаете по всякому поводу и без повода, — мы ведь никакого понятия об этом не имели. Но главное — язык! Я до сих пор не понимаю, когда вы говорите искренне, а когда нет. У вас слова имеют совсем другое значение, не только когда вы просто врете, но и когда рассказываете о своей фирме, рекламируете свой товар или пытаетесь его продать.
— Могу себе представить, что это…
— Нет, не можете. Но я ценю вашу деликатность.
Он взял стакан и сделал глоток.
— Когда Велькер предложил мне работу, я сначала подумал, что вы его предостерегали и он хочет меня купить. А потом я подумал: а почему, собственно говоря? Почему у меня сразу появляются такие мысли? Мы очень хорошо поговорили. О том, что я имел дело с экономическими преступлениями, что я служил в госбезопасности. Его нимало не смущало, что я приехал из Восточной Германии. Он сказал, что ему как раз нужен такой человек. Я решил поверить в его слова и в самого себя. Банковское дело не хитрость, сказал я себе и почитал «Хандельсблатт»[18] — признаюсь, это нелегко было переварить, — еще я купил книги по экономике производства, по менеджменту и бухгалтерии. Знаете, люди с Запада тоже не семи пядей во лбу. К тому же не знают ни страну, ни людей. А я-то уж знаю сорбов как облупленных.
Понятия не имею, что на меня нашло. Вспомнился вдруг шлягер шестидесятых годов, Петер Александер пел тогда: «Ich zehle teglich meine Sorgen…»[19] Я каждый день перебираю своих сорбов?
— Я честно старался. — Он устремил взгляд в пространство. — Но меня в очередной раз подвел язык. Вам с самого начала было понятно, что сказал Велькер: мне нужен простофиля, который не раскумекает, что тут на самом деле происходит. И Карл-Хайнц Ульбрих как раз и есть такой простофиля.
— И когда же вы «раскумекали»?
— Ах, еще несколько недель назад. Случайно. У нас в округе много маленьких филиалов, я подумал, что должен с ними познакомиться, вот и ездил — каждый раз в новый. Как-то приезжаю в такую дыру, пять унылых сараюх, вокруг все завалено, как будто там никто не живет, одна маленькая улица, которая никуда не ведет, и филиалу тут вроде бы и делать нечего, и я спросил тебя: для чего тут вообще нужен этот филиал? Чем он тут занимается? Просто служит таким местечком, где можно размещать деньги. Мне не потребовалось много времени, чтобы разобраться. Если я хочу что-то узнать…
— Знаю, в слежке вы любому сто очков вперед дадите.
— Я не только следил. Я еще и справки навел. Велькер — не мафия. Его люди — русские, и он работает на русских, вот и все. Прежде чем его люди начали работать на него, они работали на того человека, которого он потом застрелил. И он работает не только на русских. Он сам по себе, имеет прибыль от четырех до шести процентов, это не много, но на отмывании денег больше и не заработаешь. Все дело в объемах. Вот от них-то все и зависит. Мы с Верой выяснили, что отмывание наличных денег — это только приработок, чтобы сделать приятное клиентам. Настоящий бизнес — это отмывание безналички.
— Вы были в полиции?
— Нет. Если это дело накроется, то и Сорбскому тоже конец, а все сотрудники окажутся на улице. Мне не пришлось долго читать книги, чтобы заметить, что у нас непомерно раздуты штаты. Шветцингенское начальство не вмешивается, чтобы не поднимать лишнего шума. И знаете, что еще я себе говорю? Раньше у нас такого не было. Это принесли с собой ваши. И разбираться с этим должна ваша полиция.
— Могу вас заверить, что раньше у нас в Шветцингене так же не занимались отмыванием денег, как и у вас в Котбусе. Не вы ли мне говорили про чеченцев, грузин, азербайджанцев…
— У нас чеченцы сидели у себя в Чечне, а грузины — в Грузии. А вы все перевернули с ног на голову.
Он составил себе определенное мнение и твердо стоял на своем. Лицо у него было решительное, пусть даже эта решительность напоминала твердолобость.
— И дальше что? Зачем вы здесь? Я думал, вы успокоились на том, что…
— Успокоился? — Он растерялся. — Вы думаете, если я не побежал в полицию, значит, смирился с издевательствами, оскорблениями, унижениями, насмешками! — Он искал подходящие существительные, но больше не нашел, как ни старался. — Я сидеть сложа руки не буду!
— Давно вы здесь?
— Неделю. Я взял отпуск. Я сделаю такое, что Велькер надолго запомнит.
— Ах, господин Ульбрих! Не знаю, что вы хотите сделать. Но разве тогда с Сорбским банком не будет покончено раз и навсегда, разве сотрудники не окажутся на улице? Велькер над вами даже не думал издеваться, оскорблять… и прочее, что вы еще перечислили. Он вас использовал точно так же, как использует всех остальных, что восточных, что западных, одинаково! В этом нет ничего личного, так что напрасно вы относите это на свой счет.
— Он сказал…
— Но он говорит не на вашем языке. Вы ведь только что мне объяснили, что мы говорим на разных языках.
Он грустно смотрел на меня, и я пришел в ужас, поняв, что у него тот же самый беспомощно-глуповатый взгляд, какой иногда бывал у Клары. Да и эту твердолобую решительность я хорошо знал по Кларе.
— Не порите горячку, господин Ульбрих. Поезжайте обратно и зарабатывайте, пока в Сорбском еще можно что-то заработать, это все равно рано или поздно закончится. Заработайте столько, чтобы открыть свое дело в Котбусе, Дрездене или Лейпциге: «Карл-Хайнц Ульбрих. Частные расследования». А если когда-нибудь у вас окажется слишком много дел, позвоните мне, и я приду вам на выручку.
Он улыбнулся, мимолетная кривая улыбка против твердолобой решительности.
— Велькер вас использовал — используйте и вы его! Используйте для того, чтобы заложить основы своего будущего благосостояния. Не пытайтесь сводить счеты, ведь вы многое потеряете, если победите.
Он помолчал. Потом допил вино.
— Хорошее вино.
Он переместился на самый край дивана и сидел так, словно не знал, посидеть ли еще или пора подниматься.
— Может быть, допьем бутылку?
— Пожалуй… — Он встал. — Пожалуй, я лучше пойду. И большое спасибо.
16
Позволил себе подшутить
Так что бутылку я допил в одиночестве. Сделать то, что Велькер надолго запомнит… Если бы Ульбрих имел в виду покушение на жизнь Велькера, он бы выразился по-другому. Но что он имел в виду? И что не сможет забыть Велькер, который держит в памяти все хорошее и выкидывает из головы все плохое?
Я подумал о Шулере и Самарине. Если Велькер их еще не забыл, значит, вот-вот забудет. Ничего хорошего не было ни в том, что он из-за них пережил, ни в том, как он с ними поступил. Сделать так, чтобы он их не забыл? Убить его? Мертвые не забывают.
Я плохо спал. Мне снился падающий вниз Кортен в развевающемся пальто. Мне снился наш последний разговор, начиная с моего «Я пришел, чтобы тебя убить» до его язвительного «Чтобы вернуть им жизнь?». Мне снились Шулер, неверной походкой идущий мне навстречу, и Самарин в смирительной рубашке. Потом все смешалось, Велькер срывался с утеса, а Шулер с издевкой вопрошал: «Чтобы вернуть мне жизнь?»
Утром я позвонил Велькеру и сказал, что мне нужно с ним поговорить.
— Вы хотите открыть счет? — Голос его звучал весело.
— Открыть счет, пополнить счет, снять со счета, — это как посмотреть.
Благодаря двум новым батарейкам мой старый диктофон снова заработал. Сейчас есть другие модели, размером поменьше, они записывают лучше и дольше, да и выглядят элегантнее. Но мой старый меня вполне устраивает. И старая вельветовая куртка тоже вполне меня устраивает, там есть дырочки — на изнанке воротника и на груди, — так что шнур незаметно тянется от лежащего во внутреннем кармане диктофона к микрофону под лацканом. В любой момент, сунув руку в карман за платком, я могу включать и выключать диктофон.
В десять я уже был в служебном кабинете Велькера. Он обвел помещение рукой:
— Видите, здесь все как в прошлый раз. Я хотел кое-что переделать, изменить, обустроить. Да все никак руки не доходят.
Я осмотрелся. Да, ничего не изменилось. Только каштаны за окном начали желтеть.
— Как вы знаете, старый Шулер, прежде чем наехать в своей «изетте» на дерево и погибнуть, побывал у меня. Он принес не только деньги. Но и все, что выяснил про Лабана и Самарина.
Велькер промолчал.
— Об этом он рассказал вам в тот вечер, когда вы с Самариным заходили к нему и Самарин на минутку вышел.
