Леонид Словин - Полночный детектив
Гангстеры, подстерегавшие Хью Марлоу недалеко от тюрьмы, не собирались отказываться от своей доли награбленного и, в конце концов, выследили его в гостинице. Схватка не на жизнь, а на смерть, произошла именно там. Хью остался в живых, совершив рискованный прыжок из окна. И вот снова схватка, но уже с другими бандитами. И в конце хеппи-энд: маленький городок в доброй провинциальной Англии. Скромная, приветливая девушка и ее отец, ставшие объектами преследования бандитской шайки, их-то и выручает из беды бывший гангстер, герой, не боящийся никого и ничего, сильный, надежный, упрямый, живущий по понятиям — неписанным законам совести и братства.
Я посмотрел в иллюминатор: внизу уже показалась гладь Средиземного моря — мы подлетали к аэропорту Бен-Гурион…
Но я читал и читал, и снова не мог оторваться.
Последние страницы "Железного тигра" я дочитал, когда самолет уже бежал по взлетной полосе и пассажиры по обыкновению громко хлопали в ладоши, приветствуя пилотов, совершившим мягкую посадку…
Живой образный бандитский сленг, язык свободных людей, на котором в жизни никто никогда не станет разговаривать…
Крутые, скорые на расправу гангстеры…
А, главное, грубоватые, но бескорыстные и преданные Закону полицейские. Я отлично их представлял, ведь это были мы — Рембо, я, Пашка Вагин, Бирк, наши бывшие коллеги — менты, снова отчаянные, юные, полные надежд; забывшие про синяки и ушибы, полученные на службе; верящие, что все лучшее еще впереди и обязательно сбудется.
Выше звезд, круче крутых яиц!..
В Тель-Авиве стояла мягкая средиземноморская зима, мало чем отличавшаяся от нашего бабьего лета, и одежды людей в аэропорту имени Бен Гуриона отличались существенным разнообразием — от выпущенных из брюк навыпуск теплых рубашек и сандалий на босу ногу до тяжелых курток и высоких дамских сапог.
В глаза сразу бросилось еще большее, чем обычно, количество легко узнаваемых по виткам радиотелефона за ухом секьюрити из охраны аэропорта, в форменных, с короткими рукавами куртках, облегчающих стрельбу и силовой захват, а еще множество вооруженных солдат — одиночек и группами, — с автоматами, карабинами и тяжелыми объемистыми сумками. У себя в России, в Москве, я уже отвык от вида людей на улице при оружии…
До Иерусалима я добрался на такси.
На этот раз израильская столица показалась мне малоприветливой, настороженной.
Был разгар арабской интифады, улицы выглядели менее людными, прохожие спешили больше обычного. Школьники легко было узнать по картонным коробкам с противогазами. Шла война…
Однако, как и прежде, когда я здесь жил, по узкой главной артерии улице Короля Георга Четвертого, с трудом разъезжаясь, катили комфортабельные, на два просторных салона, автобусы компании "Эгед"…
Остановка у центрального супермаркета "Машбир" была полна людей.
Профессиональные нищие все так же трясли перед прохожими свои пластмассовые стаканчики с мелочью…
Мне не очень-то везло сегодня…
На Гилель, 6, в Центре, в офисе адвоката, меня ждало короткое послание.
Леа сообщала, что по срочному вызову уехала в следственную тюрьму, на "Русское Подворье" и пока не знает, сможет ли возвратиться до конца рабочего дня. В связи с этим мне приносились вежливые извинения.
Следственный изолятор находился недалеко от офиса. Словечко "руси" в названии изолятора не было случайным. Тюрьма размещалась в бывших хозяйственных постройках, примыкавших к зданию православного собора св. Троицы, принадлежащих Русской Миссии в Палестине. Я мог поехать к тюрьме, прежде мне уже приходилось встречать Леа у выхода…
Я взглянул на часы…
Мог я и поехать ко вдове Любовича.
Леа сообщила точный адрес скончавшегося в больнице Шаарей Цедек Юрия Любовича. Подробности его жизни я мог узнать от вдовы, прожившей с ним последние несколько лет. Она и ныне жила в его квартире в районе Гило…
Я выбрал второе.
Гило
Дом, в котором при жизни обитал господин Любович, оказался пятиэтажный, окруженный высокими соснами, и в воздухе я ощутил мягкий знакомый запах дачного Подмосковья.
Вокруг никого не было видно и это тоже напомнило Расторгуево или Малаховку в послеобеденный час, перед тем, как спадет жара и на улицах снова появятся дачники и их дети…
Застроенный белым иерусалимским камнем район Гило венчал вершину огромной раскидистой горы, с которого вся израильская столица была видна, как на ладони.
Он долго считался весьма престижным, пока во время последней интифады арабские снайперы не начали его обстрел из деревушки Бейт-Джала, расположенной в непосредственной близости.
К чести муниципальных властей они тотчас приняли необходимые меры. На опасном направлении стекла в домах заменили на пуленепробиваемые, а в наиболее уязвимом месте напротив библейского Вифлеема появилась стена, она закрыла прохожих и автобусы.
И все же удар по престижу Гило оказался весьма чувствителен и, видимо, поэтому таксист, везший меня, накинул к таксе еще десяток шекелей… За риск!
В Москве перед столь ответственным визитом я постарался бы провести небольшую установку на покойного и его вдову, под благовидным предлогом обошел бы соседей — я ведь абсолютно не представлял себе не только ни ее, ни его самого…
В чужой языковой среде я просто не в состоянии был это сделать.
Но, в конце концов, меня ведь по существу интересовала только связка имен Любович и девушка, жившая в его московской квартире, встречавшаяся с главой Фонда…
Я вошел в вестибюль, осмотрелся.
Дневную почту уже доставили — из здешних небольших почтовых ящичков на треть, а то и на половину высовывались письма. Часть негабаритной корреспонденции попросту лежала на полу. Как и утренние газеты. Чужая почта тут, как правило, никого не интересовала. Я нашел почтовый ящик с фамилией "Любович", из него высовывался длинный банковский конверт…
Где-то на верхних этажах послышались шаги.
Я сунул конверт в карман, двинулся к лестнице.
Любовичи жили на втором этаже. Я позвонил. Короткий звонок гулко отозвался в пустом пространстве квартиры…
Вскоре послышались небыстрые шаги.
Открыла моложавая блондинка с бескровным отекшим лицом. Прежде чем повернуть ригель замка, она несколько секунд рассматривала меня в дверной глазок.
— Вы ко мне?
— Да, здравствуйте…
Мне необходимо было, чтобы меня пригласили войти.
— Я был соседом Юрия Афанасьевича в Москве. И вот неожиданно оказался здесь, в Иерусалиме… — Последнее — по поводу "неожиданности" — было истинной правдой. Я был абсолютно искренен. — Хотелось бы несколько минут поговорить с вами. Да и другие соседи тоже интересуются, просили узнать, как все с ним случилось…
— Заходите… — сказала женщина кротко.
Квартира оказалась двухэтажной, богато обставленной, короткая лестница сбоку вела в нижнее помещение. Впереди виднелся большущий балкон, к которому примыкала такая же просторная светлая кухня.
— Вы надолго сюда? — спросила женщина.
— Завтра я еду в Эйлат…
Мы стояли друг против друга. Я незаметно рассмотрел ее. Долгоносая, высокая. Бледные некрашеные губы. Выщипанные брови. Джинсовая рубаха, брюки. Плоская грудь. Светлые глаза. Вся какая-то бесцветная.
"Типичная вешалка…"
На вид ей можно было дать не больше тридцати восьми. Визит застал ее врасплох, но не огорошил. Она никуда не спешила.
— Посидите, — женщина показала на кресло. — Пить хотите?
— Спасибо. Не беспокойтесь.
— Я сейчас… — Она направилась к лестнице в нижнюю половину квартиры.
Я снова осмотрелся.
Мебели в огромном салоне было немного: два внушительных размеров кожаных кресла и такой же громоздкий диван. Комплект этот, встречавшийся в большинстве иерусалимских домов, тоже назывался салоном.
В комнате стоял кроме того овальный стол и цветной, на колесиках, телевизор с гипертрофированным, как все в этом салоне, экраном, подходившим, скорее, студии, нежели частной квартире. Еще я заметил несколько интересных картин на стенах и живые цветы вдоль подоконников…
Хозяйка вернулась быстро. Этих минут ей хватило, чтобы переодеться и навести макияж. На ней была теперь длинная юбка с разрезом, под кожаным пиджачком виднелась кофточка с довольно глубоким декольте.
— Пейте, пожалуйста, — она поставила на стол бутылку с минеральной водой, стаканы. — Вы как здесь? Как новый репатриант — оле хадаш? — Она устроилась против меня, в другом кресле.
— Туристом. Я не спросил, как вас зовут?
— Елена. Можно Лена. Вобще-то, в Израиле мы все Иланы…
— Вы давно здесь?
— Восемь лет. С Юрием Афанасьевичем мы уже тут познакомились…
У нее была чисто русская внешность и, следовательно, получить израильское гражданство она могла только в браке с человеком, имевшим право на репатриацию.
