Пьер Буало - Современный французский детективный роман
Визит к Сэму Гендерсону меня окончательно успокоил. Сэм — мой старый приятель, его общество действовало на меня всегда благотворно. Тем, что меня назначили управляющим милуокского филиала нашего банка, я обязан ему, но, слава богу, мои чувства к нему ни на гран от этого не замутились, а ведь признательность — это палка о двух концах… У нас накопилось множество всяких проблем, требовавших решения, и я просидел у него в кабинете часа два, после чего он потащил меня завтракать. Когда я рассказал ему, что Пат неожиданно вызвали к умирающей матери, он здорово удивился:
— Вы мне никогда не говорили, что у вашей тещи больное сердце.
— Я и сам об этом не знал. Мне всегда казалось, что у нее отличное здоровье.
— Сколько лет миссис Стивенс?
— Точно не знаю. Думаю, лет пятьдесят восемь — пятьдесят девять.
— Обычно женщины начинают следить за своим давлением лет на десять раньше. Ваша теща отнюдь не похожа на тех легкомысленных особ, которые по десятку лет не заглядывают к врачу. Может, она в письмах к Пат упоминала о своей болезни?
— Пат сказала бы мне об этом.
— Да, очень странно… Надеюсь, однако, что все не так страшно, как кажется; сиделка, наверно, всполошилась из-за какого-то пустяка, с перепугу дала вам телеграмму. Помяните мое слово, Дэйв, Пат через неделю вернется, и окажется, что все обошлось благополучно.
Сэм взял с меня слово, что я сразу позвоню ему, как только получу какие-нибудь вести от Пат, и после завтрака мы сразу расстались: он вернулся к себе в банк, а я сел за баранку. На обратном пути не было никаких происшествий. Мне не терпелось скорее добраться до дому, где меня наверняка должна была ждать телеграмма: мы с Пат договорились, что она известит меня, как только повидает Роз.
Но почтовый ящик был пуст, и соседи сказали мне, что с телеграфа никто не приходил. Меня это немного огорчило, но по размышлении я усмотрел в этом добрый знак: если бы Патриция нашла мать в плохом состоянии, она дала бы мне телеграмму немедленно.
На другое утро телеграммы тоже не было. Я напрасно прождал до половины десятого, потом позвонил на почту; мне ответили, что телеграммы не было, и я попросил почтового служащего позвонить мне в банк, как только она придет. В банке на меня навалилась куча дел, и я лишь к обеду спохватился, что так никто мне и не позвонил. Дела, как назло, были пренеприятные: в частности, надо было решить, как поступить с бухгалтером, на которого пало подозрение в подделке подписей; мой помощник настаивал на увольнении, но мне ужасно этого не хотелось, и мы в конце концов решили еще некоторое время подождать; в результате у меня не было времени пойти позавтракать, и я попросил принести мне в кабинет несколько бутербродов. В три часа я вдруг подумал о Пат. Я очень удивился, что так надолго забыл про нее, и стал себя упрекать. Позвонил на почту и был поражен, когда узнал, что для меня по-прежнему ничего нет.
Ничего не было ни в тот вечер, ни назавтра, ни в следующие дни. Ни телеграммы, ни звонка, ни письма — ничего.
Первые двое суток я еще не беспокоился. Как это ни покажется странным, но у меня и мысли не возникло, будто с Пат может что-то произойти. Скажу откровенно, если я что и чувствовал, то только обиду: я, конечно, понимал, что Пат сейчас не до писем, но ведь телеграмму-то из каких-нибудь трех слов, только чтобы меня успокоить, она могла дать! Самое горькое было то, что она не выполнила обещания — поклялась, что сразу по приезде будет мне телеграфировать, и вот, впервые за всю нашу совместную жизнь, Пат не сдержала слова.
Но в воскресенье я все же начал немного тревожиться. Я вообще не умею сидеть сложа руки, праздность действует на меня угнетающе. Наши уик-энды всегда были чем-то заполнены; летом мы обычно выезжали с палаткой на северный берег Мичигана или в район Великих Порогов, а зимние воскресенья проводили у друзей в Чикаго или в Сент-Поле; много раз в течение года мы уезжали с пятницы до понедельника в Нью-Йорк, ходили по магазинам, бывали в театре. А если мы оставались в Лейквью, здесь тоже находилось всегда какое-нибудь дело: вымыть автомобиль, подстричь розовые кусты Патриции, привести в порядок библиотеку… И вообще когда вы любите друг друга, как мы с Пат, это поглощает вас целиком и для скуки просто не остается времени.
Но в это воскресенье оказалось, что делать мне совершенно нечего, да мне и не хотелось что-либо делать. Могу сказать, что с этого дня я по-настоящему начал страдать. Поначалу еще не очень сильно, пока еще как-то неопределенно, неотчетливо, но душевное равновесие я уже утратил. Я потерял тот интерес, тот задор, с каким прежде относился к жизни. Этой жизнерадостности я так больше и не обрел…
Вечером меня вдруг пронзила страшная мысль, болезненная, точно укус осы: а вдруг с самолетом Пат произошла катастрофа? Ведь все эти дни, начиная с четверга, я почти не заглядывал в газеты и не включал радио. Хотя такую вещь, как авария пассажирского самолета, я вряд ли бы пропустил, уж кто-нибудь мне об этом непременно сказал бы… Но где и каким образом получить точную информацию? Я позвонил в авиационное агентство, но в этот час оно уже было закрыто. Позвонил на милуокский аэродром и узнал, что за последние дни не произошло ни одной аварии; но, когда я попросил подтвердить, что все пассажиры рейса Чикаго — Нью-Йорк — Лондон благополучно прибыли в пятницу на место, мне ответили, что для получения такого рода информации требуется время и в воскресенье это сделать трудно, поэтому мне советуют позвонить в авиационное агентство завтра утром. Нужно ли говорить, что я всю эту ночь глаз не сомкнул, безуспешно пытаясь уверить себя в беспочвенности моих страхов. Я встал на рассвете, принял сперва горячую ванну, а потом ледяной душ и, не надеясь больше на телефон, помчался в агентство. Разумеется, я приехал слишком рано, и мне пришлось прождать на улице около часа. Наконец появился служащий, я вошел, обратился к секретарше, она подозвала другую, и та позвонила в Чикаго.
Через десять минут мои страхи были развеяны. Самолет, которым в четверг в двенадцать часов ночи улетела Пат, благополучно прибыл в Лондон; полет проходил нормально, машина приземлилась в лондонском аэропорту в шесть вечера по Гринвичу, и миссис Патриция Тейлор значилась в списках прилетевших и прошедших через контроль пассажиров. Я почувствовал такое облегчение, что чуть не расцеловал всех подряд — секретаршу, лифтера, швейцара. На улице я с трудом удержался, чтобы не запеть во все горло. Конечно, кое-что оставалось еще неясным, я по-прежнему не понимал, почему Пат молчит, но я выяснил главное: она жива и здорова.
Час был еще ранний, и я зашел на почту. Телеграфный служащий, которого я, впрочем, давно знал, терпеливо выслушал в третий или в четвертый раз всю мою историю, которую я ему рассказывал раньше по телефону. Выслушал и дал мне разумный совет.
— А вы не думаете, — сказал он, — что каблограмма, которую вам послала миссис Тейлор, могла просто затеряться? Время от времени это случается. По какой-то таинственной причине, до которой мы никак не можем докопаться, некоторые телеграммы идут до адресата целую неделю. Если хотите, я попробую это расследовать. Но если вам нужно получить быстрый ответ, не лучше ли вам самому телеграфировать миссис Тейлор?
Как я раньше об этом не подумал? Даже не поблагодарив своего собеседника, я схватил телеграфный бланк. И вдруг сообразил, что не знаю, живет ли Пат у матери или остановилась в гостинице. Во время предыдущих поездок в Лондон бывало и так и этак, иногда она жила у Роз, иногда же — то ли потому, что у моей тещи бывало слишком шумно и беспокойно (Роз любила устраивать у себя в доме приемы), то ли ради большей независимости — останавливалась в «Камберленде»; я уже упоминал, что Пат и Роз не всегда друг с другом ладили.
На этот раз Пат должна была, пожалуй, поселиться в доме у матери, чтобы все время быть с нею рядом; но, с другой стороны, если у постели Роз дежурит сиделка (та самая мисс Симмонс, которая дала телеграмму), то Пат могла предпочесть и гостиницу, и тогда это скорее всего «Камберленд», где мы всегда останавливались, когда бывали в Лондоне вдвоем. Самое правильное было бы телеграфировать в оба адреса. После короткого размышления я послал Пат на адрес матери следующую телеграмму: «Беспокоюсь твоим молчанием момента отъезда точка телеграфируй или звони немедленно точка люблю тебя точка твой Дэйв». Вторую телеграмму я послал не на имя Пат, а в дирекцию гостиницы «Камберленд», чтобы получить ответ даже в том случае, если она там не остановилась.
Остаток дня я провел спокойно, ко мне даже вернулось хорошее настроение. Правда, оно немного испортилось вечером, когда, придя из банка домой, я не нашел никакого ответа, но, честно говоря, меня это не удивило: чтобы добраться от Милуоки до Лондона, телеграмме обычно требуется двенадцать часов, а на обратный путь, учитывая разницу во времени, и того больше.
