Сергей Волгин - Лейтенант милиции Вязов. Книга вторая

— Ну, вот что, дочка, — встала мать, — придет отец, тогда поговорим. Я вижу, мне с тобой не сладить уже…

МЕСТЬ

Костя ждал Михаила до темноты, но так и не дождался. А как ему хотелось посоветоваться! Разговаривать с отцом Веры совсем не то, что с матерью — было страшновато: вдруг и он выгонит? Костя ходил по комнате, чувствуя, как сжимается сердце, по разному представляя встречу, и шептал, подбадривая себя: «Все равно пойду! Надо идти!»

Костя вышел на улицу, когда перед домом уже засветились лампочки, на тротуарах появились белые пятна, словно кто-то пролил мед. Минуту Костя постоял в нерешительности, потом махнул рукой и пошел быстрее, боясь испугаться и раздумать. Вскочил в трамвай. В вагон битком набилась молодежь, парни и девушки шутили, смеялись и, судя по разговору, все они собрались в парк имени Горького. «Если разговор пройдет хорошо, то приглашу Веру в парк», — решил Костя,

Выпрыгнув из трамвая, он чуть не столкнулся с отцом Веры. Владимир Тарасович возвращался с работы, почему-то припоздав. Одет он был в старенький костюм и кирзовые сапоги. «Подойти?»- подумал Костя. Поэтому отказался от этой мысли: лучше поговорить дома, в спокойной обстановке.

Чтобы не встретиться с Владимиром Тарасовичем, Костя зашел в переулок и остановился у низенького, размытого сверху дувала. Неожиданно из-за дувал а раздался крик. Костя прислушался. Кричала, судя по скрипучему голосу, старуха:

— Змееныш ты! Совсем забыл мать свою, неслух. Покарает тебя бог, помяни мое слово. Жил бы дома, не связывался со всякой шпаной, не шлялся по улицам. Беги, беги, бросай свой дом… — Старуха всхлипнула. — И в кого ты уродился такой паскудник?..

Хлопнула дверь, и из калитки выскочил студент. Увидев Костю, он недружелюбно спросил;

— Ты чего здесь делаешь?

— Просто стою, товарища дожидаюсь, — ответил Костя. — Что же не здороваешься? Здравствуй! Кто это на тебя так орал?

Студент вынул из кармана сигарету, закурил и только после этого глухо, с неохотой ответил.

— Мать.

— Эх, ты! — удивился Костя. — За что же она тебя так?

— Она религиозная, заставляет богу молиться и в церковь ходить. А я не хочу. Давно надоели ихние молитвы, да и ребята смеются…

Студент раскурил сигарету, огонек осветил совсем не хмурые сейчас, а какие-то печальные глаза и грустные морщинки у его пухлых, немного вывернутых губ. Он выпустил струю дыма и спросил доверительно:

— А у тебя мать есть?

— Была, — вздохнул Костя.

— Где же она?

— Во время войны под бомбежку попала.

— Я слышал, и ты попадал?

— Вместе мы… Я один остался…

— Плохо, — мягко, даже задушевно сказал студент. — У меня отсталая мать, а все таки я к ней хожу. Скучаю все же…

— Я бы свою маму сроду не бросил. Почему ты вместе с ней не живешь?

Студент опять раскурил сигарету, затянулся.

— Не могу я… Когда в школе учился, она меня с собой в церковь водила. В кино не пускала. В пионеры приняли — она давай срамить: «Пропащий безбожник!» От ребят стыдно… Все в кино идут, а я в церковь… Вот я кое-как седьмой класс закончил и поступил в техникум. Потом в общежитие устроился. Скорее бы специальность получить. Хоть она такая, мать-то, да помогать надо. Старая стала. Сколько платят уборщице, сам знаешь… Ведь я у нее приемыш. Много сил она положила, чтобы я семилетку кончил.

Костя слушал и теперь догадывался, что не так уж прост этот, всегда хмурый, нелюдимый парень. Не сладко ему жилось. Много пришлось ему испытать в жизни невзгод. Костя хотел было посоветовать ему не связываться с блатными ребятами, но раздумал: такие советы не принимают, да и после как-нибудь можно об этом поговорить.

— Тебя как звать? — спросил он.

— Махмуд.

— Знаешь, что, Махмуд, приходи ко мне без Витьки, — пригласил Костя, но тут же вспомнил, что Михаил запретил приводить студента, помолчал и упрямо тряхнул головой. — Приходи.

— Что ж, я не против, — согласился Махмуд. — Видел, ты радиотехникой занимаешься. Меня это дело тоже интересует.

— Ну, вот и договорились.

— О чем это вы договорились? — насмешливо спросил вывернувшийся из-за угла Виктор. — Э, да тут Коська агитирует! Чего это тебя сюда занесло? А-а, понят-но: к своей крале направляешься.

Костя вздрогнул, побледнел, посмотрел на Махмуда. Тот отвернулся и усиленно сосал сигарету.

— Может, опять в райком собрались? Вы и по ночам в райком ходите? — продолжал издеваться Виктор. — Иди, иди. Не забыл номер дома? Десятый.

— А ты не забыл номер дома семнадцатый? — вдруг выкрикнул Костя. Он и сам не знал, как это у него вырвалось. Виктор осекся и даже, как показалось Косте, оглянулся с испугом и, дернув за рукав Махмуда, сказал:

— Пошли.

Костя смотрел вслед Виктору и Махмуду сердито, все еще не придя в себя от негодования. Дружки скрылись за углом. Тогда Костя повернулся и пошел в другую сторону. Теперь он горько пожалел о том, что пригласил Махмуда к себе; придется с Михаилом Анисимовичем разговаривать, может быть, упрашивать — нельзя же отказываться от своих слов.

Торопиться не было необходимости: Владимир Тарасович должен после работы умыться, поговорить с детьми, поужинать. Не следовало какой-либо мелочыо вызывать неудовольствие у отца Веры, и поэтому Костя шел медленно. Да и надо было обдумать только что происшедшее событие. Почему Виктор испугался? Откровенно ли говорил Махмуд?

А в это время Виктор допрашивал Махмуда:

— О чем эго вы договорились?

— К себе приглашал.

— А мне сказал: Вязов запретил пускать в квартиру. Запрет только меня касается?

— Не знаю.

— А ты не скурвился?

— Перестань, Витька! — обидчиво отмахнулся Махмуд.

Они шли надутые и настороженные. Махмуд смотрел себе под ноги, сутулился, взглядывал по сторонам уныло. Виктор вышагивал брав- посматривая на своего дружка с подозрением.

Так они прошли полквартала, когда из тени деревьев навстречу им вышли Крюк и Долговязый.

— Где болтались? — спросил Крюк.

— С Косъкой встретились… — виновато ответил Виктор, сразу потеряв свой бравый вид.

— Ну и что? Послали бы его к чертовой матери, пусть бы шлепал на карачках.

— Он… — Виктор запнулся.

— Ну?

— Он в райком на меня жаловался.

— Велика важность!

— Он знает семнадцатый дом…

— Что?! — заорал Крюк и подскочил к Виктору,

Махмуд же украдкой сделал шаг назад, ближе к дереву.

— Где он?

— Пошел к Верке… — дрожа и заикаясь, ответил Виктор.

— Отшиби память! На! — Крюк сунул в руки Виктору кастет. — Догоняй.

Разросшаяся зеленая изгородь вдоль тротуаров скрывала торопливо шагавшего Виктора. Почти у самого дома Додоновых он догнал Костю и замедлил шаги.

Костя подошел к двери парадного, остановился. Он не сразу решился постучать, стыдно было в третий раз получать отказ — обидный и оскорбительный. Решимость, которой он горел у себя дома, исчезла. Перед дверью, в сущности, стоял робкий мальчик, ученик девятого класса.

Тень дерева падала на дверь, и у парадного было темно.

Виктор остановился за кустарником и оглянулся по сторонам — прохожих не было. Время скакало, а он медлил. «Неужели убью?!!» леденила Виктора страшная мысль. Возвращаться назад нельзя — Крюк не любит церемониться, впереди же преступление… Руки дрожали, ноги стали вялыми. С противоположной стороны послышались шаги. «Крюк!..» Пригнувшись, закусив губу, Виктор перебежал тротуар, подкрался к Косте сзади, неловко размахнулся и ударил его по голове. Костя ахнул и без крика повалился на ступеньки парадного входа.

Опять воровато оглянувшись по сторонам, Виктор перебежал улицу.

СЛЕЗЫ

Владимир Тарасович, не торопясь, умывался над алюминиевым тазом, расплескивал по полу воду. Он был без рубашки, темная, загоревшая на солнце шея резкой чертой отделялась от его белой мускулистой спины.

Фыркая и отдуваясь, он все же ухитрялся рассказывать:

— Заседали чуть ли не пять часов. Понавалили предложений. Наш Капитоныч за лысину схватился. Кричит: «Я не бюро рационализации. Подавайте предложения в письменном виде Евсюкову». А мы ему, значит, говорим: «Довольно бюрократизма. Без бумажек надо работать». Кипел, кипел и сел. И смех, и горе. Всыпали ему — и как начальнику цеха, и как инженеру. Наверно, теперь дома ярится, — усмехнулся Владимир Тарасович, вытираясь банным мохнатым полотенцем, разрисованным яркими цветами.

Любовь Сергеевна стояла у плиты и резала селедку. Мужа она слушала невнимательно, занятая своими мыслями. Она решала: начать разговор о дочери сейчас или подождать, поговорить после обеда? На улице раздался глухой шум, словно что-то упало. Любовь Сергеевна прислушалась. Звук не повторился. Она вынула из стола головку лука и, сощурясь, начала его чистить.