Игорь Христофоров - Работорговец (Русские рабыни - 1)
Бабка свернула в проулок, по-лыжному заширкала по твердеющей грязи растоптанными, на лыжи с загнутыми носами как раз и похожими сапогами из кожзаменителя, а Ольга пошла напрямик, к шоссе. На рейсовый автобус надежды не было -- они днем-то ходили так, как им вздумается, и появлялись тогда, когда их не ждешь, и не появлялись, когда, наоборот, ждешь, -- но попутку она могла и тормознуть. Правда, с такой рожей...
Подушечками пальцев Ольга осторожно тронула щеку. Кровь схватилась корочкой. Наверное, следы от ногтей легли по лицу полосами, потому что именно так они ощущались под пальцами, и теперь лицо походило на тюремную робу, какой она была -- судя по тем редким фильмам, что Ольга видела -- до революции, но Ольга могла об этом только догадываться. В кабинете Слона при этой дурацкой свечке, делавшей все вокруг похожим на келью монастыря, а не на хазу вора, ей некогда было изучать физиономию. Когда пришла врачиха, она послала ее подальше. А потом, с появлением бабки, все произошло так быстро, что она и забыла, есть ли у нее лицо. И вот теперь, в предощущении своего голосования на шоссе, она вновь о нем вспомнила.
Провела по другой щеке, лбу -- и отлетела к забору.
-- Не двигаться! При попытке побега -- стреляю! -- кто-то высокий и мрачный стоял почти вплотную к ней и пугающе близко держал пистолет. От него пахло едким печным дымом и одеколоном.
-- Ты чего, кореш?! -- вдруг вспомнила Ольга, что все-таки была только что не у какого-нибудь хмыря, а у самого Слона, хозяина поселка и окрестностей, а еще ей почему-то улыбнулся Зуб, хозяин города, а может, и области. -- Охренел, что ли?! Я ж своя, понтовая...
-- Ольга Забельская, вы арестованы! -- дохнул на нее до противного сладким ароматом изо рта человек, и по четкости фразы она сразу поняла: мент.
Что-то бросило ее вперед, на человека, маневр был похож на тот, что она применила с невестой Слона. Но теперь перед ней стояла все-таки не худосочная девица. Ольгу отбросило назад, к забору, словно от ударившей боком автомашины.
-- Без глупостей! -- опять сладко дохнул человек и показался ей еще противнее. От него пахло как-то не по-мужски, не так едко-дурманяще, как от охранника.
В тишине, которую оставляли тишиной даже взбрехивающие по дворам голодные собаки, в липкой страшной тишине что-то щелкнуло, и Ольга ощутила неприятный холод на запястье. Человек дернул это запястье, и она поняла, что он приковал ее к себе наручниками.
-- Сука ты! -- прошипела она. -- Тварь распоследняя! Учти: теперь на тебе кровь!
-- Это почему же? -- удивился Мезенцев. -- Кожу на руке я вроде не ободрал.
-- А потому... потому... -- и все-таки решилась: -- А потому, что сейчас, может, Ирку убивают... Из-за тебя, гада!..
-- Почему из-за меня и кто такая Ирка? -- хмуро спросил Мезенцев, хотя уже и так понял, что речь идет о Конышевой.
-- Я спасать... спасать ее бегла, а ты...
-- От кого -- спасать?
-- От урода одного... одноглазого... Она к нему, ду-ура, поперла...
-- Адрес? -- тихо, но властно произнес Мезенцев.
-- На улице Ленина, в центре, -- сказала Ольга, словно и так не ясно было, что улица Ленина, если не успели переименовать, в любом городе России в центре. -- Дом я покажу...
В попутке, стареньком "жигуленке", который Мезенцев поймал как-то сразу, безо всяких мытарств, они быстро доехали до нужного адреса. В свете мелькающих вдоль дороги фонарей Ольга успела рассмотреть своего нежданного попутчика: светлые волосы, вытянутое, какое-то даже пацанячье лицо с торчащими в стороны ушами, а так -- ничего особенного. Ни волевого подбородка, ни размочаленного в драках носа. Встретишь на второй день где-нибудь на улице -- уже и не узнаешь.
-- А как ты меня вычислил? -- все-таки не сдержалась она.
-- По запаху, -- вспомнил Мезенцев едкую вонь жженой пластмассы.
-- Как собака, -- грубо, с вызовом произнесла Ольга.
-- Стараюсь, -- ответил он.
Больше они не разговаривали. Ольга матюгала его мысленно. Он так же мысленно на эти матюги не отвечал.
На площадке, уже у двери квартиры с искомым номером, Ольга первой прервала соревнование по молчанке:
-- Не звони, все равно не откроют.
-- Мне откроют, -- властно сказал Мезенцев. -- Я -- милиционер.
-- Тем более не откроют. Сейчас бандюг, переодетых ментами, больше, чем самих ментов.
-- Ну, ты не преувеличивай!
Ему трудно было разговаривать с девушкой, к которой он еще с посадки в машину, когда он увидел ее лицо и когда, несмотря на все вопросы, так и не узнал, отчего оно такое изодранное, испытывал лишь жалость. И если бы не ее манерная грубость, он бы, может, и наручники отстегнул.
-- Не дави! -- опять упрямо потребовала Ольга. -- Он сразу врубится, что застукали. Ты знаешь хоть, к кому пришли?
-- К кому?
-- К бывшему энкавэдэшнику. Он в свое время, еще до войны, по приговору "тройки" расстреливал, потом зоны охранял. Садист еще тот...
Мезенцев все-таки позвонил. Глазок в двери Ольга тут же прикрыла пальцем свободной руки. Черная дерматиновая обивка молчала и почему-то напоминала креп на гробе. Никто не открывал, хотя еще с улицы по освещенным окнам на нужном, пятом, этаже Мезенцев определил, что в квартире кто-то есть.
После новой серии звонков, закончившихся так же безрезультатно, Мезенцев повернулся к двери соседней квартиры и нажал уже на их кнопку. Открыл огромный хмурый мужик в серой застиранной майке и спортивном трико с вытянутыми коленками.
-- С... сосед? -- сыто отрыгнул он. -- А хрен его знает! Он -ветеран. Может, заболел, может, погулять вышел.
-- Я -- старший лейтенант милиции, -- развернул Мезенцев свое новенькое хрустящее удостоверение и одним этим сделал мужика еще хмурее. -Мне необходимо проникнуть в квартиру вашего соседа...
-- А я-то при чем? -- вскинул кустистые брови мужик. -- Дверь, что ли, сломать?
Этот мог плечом высадить и бронированную. Но стоило ли это делать? Девчушка с ободранным лицом могла и обмануть Мезенцева, и придумать этот трюк, чтобы только затянуть ее доставку в отделение, в хребтовский "аквариум".
-- У вас, кажется, балкон с ним общий. Только перегородка... -попытался Мезенцев вспомнить то, что заметил снизу, с улицы.
-- Ты чо, сквозь стены видишь? -- опять отрыгнув, удивился мужик.
-- Он убьет ее, -- тихо произнесла, как простонала, рядом Ольга.
-- Пропусти! -- шагнул Мезенцев на мужика, и тот отскочил в сторону с такой легкостью, словно весил не двести кило, а всего пятьдесят.
Обод наручников больно придавил кисть, и Мезенцев сразу полез за ключом. Освободил свое запястье, защелкнул еще теплое кольцо на медной ручке двери в зале и с какой-то резкой, Ольгиной яростью приказал ей:
-- Рыпнешься -- пристрелю за попытку побега!
Она ничего не ответила. Этой грубостью милиционер напомнил ей охранника, и она подумала, что, может, он парень и ничего, а то, что в менты пошел, мало ли...
У мужика Мезенцев ничего больше не спрашивал. Сбросил куртку, кепку, достал из притороченной под мышкой кобуры "макаров", снял его с предохранителя и по-хозяйски уверенно пошел к балконной двери.
14
От первого выстрела во рту стало сухо-пресухо. Мезенцев вжался в простенок между перегородкой и балконной дверью и углом глаза поймал появившийся на стекле ровный, словно лобзиком вырезанный, кружочек. А ведь он всего-то успел бросить секундный взгляд сквозь окно внутрь квартиры. В большой комнате, явно -- зале, стояли двое мужчин -- маленький, сухонький старичок и крепыш лет двадцати в коричневой кожаной куртке -- и сидела в кресле девушка. Но сидела как-то странно, сведя руки за спину, и лицо у нее было какое-то уродливое.
Будь еще одна свободная секунда, он бы разглядел все подробнее, но старичок, стоящий к нему лицом метрах в пяти, как-то слишком резко вскинул правую руку, и что-то подсознательное, навеки вдолбленное в башку еще в морпехе отшвырнуло его к простенку. Скорее всего, это был не страх, но во рту после первого выстрела все равно стало суше, чем в пустыне.
Левой, свободной рукой Мезенцев махнул снизу вверх над холодной блестящей поверхностью стекла, и вторая пуля, пробив такую же красивую дырочку, со свистом ушла к черным деревьям парка на той стороне улицы. "Если пуля просвистела, значит, не твоя. Свою никогда не услышишь", -вспомнил он наблюдение комбата, не одну такую песню пули прослушавшего в Афганистане. Это он начинал пить "чисто символически", а заканчивал... Может, оттого, чтоб не слышать свиста пуль, который все еще звенит в ушах.
Зачем Мезенцев полез сюда сам? Стоило набрать номер по телефону мужика -- и через пять минут патрульно-постовая группа была бы здесь. Нет, все-таки он еще не стал милиционером. Как был морпехом, так и остался. Все время напролом, буром, все время сам...
Он переложил пистолет в левую руку и рукояткой нанес резкий удар точно по двум аккуратным черным дырочкам на стекле. Осколки со звоном посыпались на кафельный пол балкона. На одном из них, с самого уголка, что-то неприятно темнело. Скорее всего, это была его кровь. Но не от пули, которая, пропев, вновь напомнила Мезенцеву, что она -- не его. Кровь -- от пореза.
