Елена Басманова - Тайна серебряной вазы
Видя замешательство гостей, Озаровская пояснила:
– Так мы между собой называем Сапожникова, нашего сотрудника. Он один может успокоить Дмитрия Ивановича. Милый человек... Признаюсь, я когда поступила сюда на службу, Дмитрия Ивановича боялась, загляну в его кабинет тихо – сидит грозный, в клубах папиросного дыма, на стенах, на столах, на полу книги и инструменты – ни дать ни взять, Параде лье...
– Вы смелая женщина, – искренне восхитилась Елизавета Викентьевна, – как вы решились служить на научном поприще?
– Пока не знаю, окончательно мое решение или нет. Впрочем, сейчас Дмитрий Иванович принял на службу в Палату еще несколько женщин, все они прекрасно справляются со счетной работой.
– Эмансипация! Я, например, не хотел бы, чтобы в моей лаборатории появились женщины, им не место среди реактивов, да и вредно это, – высказал свое мнение по женскому вопросу и профессор Муромцев. – А как вам удается ладить с Дмитрием Ивановичем – характер-то у него не сахар!
– Ладим, ладим, – Озаровская ослепительно улыбнулась, – нам теперь даже нравится, когда он нас хвалит: «Хорошо посчитали, справились... Сразу видно – голова у вас не редькой».
Барышни фыркнули, лицо Николая Николаевича озарилось широкой понимающей улыбкой.
– Присутствие сотрудниц в Палате вынуждает Дмитрия Ивановича быть деликатным.
– Помнишь, Олечка, про собаку? – лукаво улыбнулась Анна Ивановна.
– О, это было великолепно! Мы потом полдня смеялись. – Озаровская напустила на себя важный вид и стала с помощью мимики и голоса изображать Менделеева. – Заходит он как-то к нам с новым сотрудником и говорит ему: «Если вам надо что-либо вычислить по формулам Чебышева, вы обращайтесь к барышням, к барышням, они на этом уж.... – тут он замялся, как бы подбирая слова, – они на этом собачку скушали!» Видно, слова «собаку съели» показались ему чересчур грубыми для таких деликатных существ, как мы...
– У вас блестящий артистический дар, – признал восхищенно профессор Муромцев. – Очень похоже. Вы созданы для сцены.
– Благодарю вас, – прищурила смешливые глаза Озаровская, – я подумаю.
– А чем, милая Елизавета Викентьевна, занимаются ваши чудесные девочки?
Анна Ивановна ласково взглянула на слегка засмущавшихся девушек.
– Брунгильда показывает хорошие успехи в музыке, собирается стать виртуозкой, много работает за инструментом, – горделиво ответила Елизавета Викентьевна, – а Машенька еще не решила, чем заняться, в раздумье.
– Не собирается ли на Бестужевские курсы? – Теплый взгляд Озаровской обратился к младшей дочери профессора: – Вы не интересуетесь науками?
– У меня нет таланта, – огорченно сообщила Мура, понимая, что нельзя к серьезным занятиям наукой отнести ее опыты с падающими вниз маслом бутербродами.
– А есть ли у барышень женихи? – лукаво поинтересовалась хозяйка.
– Официально никто еще не просил руки, – Елизавета Викентьевна охотно поддержала разговор, принимающий интересный оборот, – мала еще Маша, а вот Брунгильда привлекает внимание поклонников. А ваша Любочка обручена ли уже?
– Еще нет, – вздохнула хозяйка, – но, кажется, я знаю, за кого она выйдет замуж. Внук Бекетовых, Александр, часто бывает в нашем доме, да и летом из Шахматова в Боблово к нам чуть не каждый день жалует...
– Полагаю, тема не для мужских ушей, – воскликнул профессор Муромцев, чувствуя, что есть повод встать из-за стола. – Вы не будете возражать, Анна Ивановна, если я пойду засвидетельствую свое почтение Дмитрию Ивановичу?
– Разумеется, не возражаю, дорогой Николай Николаевич, и у нас будет возможность посплетничать, а то вы нас стесняете.
Николай Николаевич шутливо погрозил всем пальцем и вышел из гостиной.
«Но я не создан для блаженства, ему чужда душа моя, напрасны ваши совершенства...» – пропел он, удаляясь в коридор, который вел к кабинету Менделеева.
Женщины рассмеялись и продолжили разговор, правда, уже на другую тему.
– Я беспокоюсь за мужа – поделилась своей тайной тревогой Анна Ивановна. – Теряет зрение. Почти ничего не видит, не расстается с сильной лупой. Как дальше будет? Ему и писать надо, и читать, и все своими глазами видеть.
– Что говорят доктора? – участливо спросила Елизавета Викентьевна.
– Ничего утешительного, – с грустью ответила Анна Ивановна, – прогнозов хороших не дают. Правда, нам сказали, что в Военно-медицинской академии есть блестящий специалист, который может провести операцию. Но боязно. А вдруг совсем ослепнет? Опасно, да и не согласится он, я думаю...
– Как бы я хотела увидеть Дмитрия Ивановича, – воскликнула Мура, внимательно слушавшая разговор старших, пока Брунгильда с Ольгой говорили вполголоса о своих театральных впечатлениях. – Выйдет ли он к нам?
– Да вот Дмитрий Иванович, похоже, идет. – В наступившей на минуту тишине ясно слышались звуки приближающихся веселых мужских голосов. – Не бойтесь, – улыбнулась Анна Ивановна Муре, – он не страшный.
В дверях показался Николай Николаевич Муромцев, а чуть позади Дмитрий Иванович, придерживаемый под локоть длиннолицым брюнетом лет тридцати. Худощавый, глаза навыкате, движения замедленные, верно, это и есть Сапожников – «валерьяновые капли» – догадались Муромцевы. Брунгильда машинально выпрямила и без того натянутую, как струна, спину, изящно повела точеным подбородком в сторону «валерьяновых капель».
Внимание Муры было обращено только на Дмитрия Ивановича – большой, рослый, плечи чуть приподняты, в правой руке он нес стеклянную шкатулку с папиросными принадлежностями, левой жестикулировал, продолжая начатый ранее разговор. Крупное лепное лицо, обрамленное пышными каштановыми с проседью волосами, длинная седая борода, мощные надбровные дуги при отсутствии бровей... Саваоф, или Зевс, определила для себя Мура.
Одет был Дмитрий Иванович в широкую суконную куртку темно-серого цвета. Он остановился, обвел глазами присутствующих и направился к Елизавете Викентьевне.
– Дорогая Елизавета Викентьевна, всегда рад вас видеть, вы все так же прекрасно выглядите. Вы меня простите, я не мастер на комплименты. Ваши дочери, Николай Николаевич? – Он подошел к барышням, потрепал их по плечу, легонько и с опаской. – Выросли! Невесты! Хороши, очень хороши!
Мура смотрела снизу вверх на великого ученого, поражаясь темной синеве его молодых глаз. Дмитрий Иванович резко повернулся и прошел к столу, сел, взял чашку чая, приготовленного по специальному для него рецепту самой Анной Ивановной, отхлебнул и сказал:
– Надеюсь, девушки не занимаются науками. Хорошо, если так, уберегите их, Николай Николаевич, от наук. Стоит только женщине заняться наукой, как она ничем остальным не
Интересуется.
– Дмитрий Иванович, – перебила его
Озаровская лукаво, – я, например, интересуюсь театром.
– Вы не в счет, – отрезал Менделеев, – а вот на ваш пример два других. Химик Волкова имела редкий талант, а превратилась в аскета, заболела психически. Или вот Лермонтова – тоже аскет. Женщина должна заниматься искусством, она для этого создана. – А как же Софья Ковалевская и Мария Складовская? – подзадорила Дмитрия Ивановича Елизавета Викентьевна.
– Из Софьи Ковалевской тоже толку не было в жизненном смысле, – упорствовал Менделеев, – а о Складовской мне не напоминайте. Что она придумала? Элементы испускают какие-то лучи, свечение? Такое мифическое свечение отдает духами, призраками...
Дмитрий Иванович насупился, длинные его выразительные пальцы задвигались, он взял было печенье, но тут же отложил его. И утвердительно сказал:
– Дамы меня простят, если я закурю папироску.
Никто не возражал, зная, что возражать Менделееву опасно, – разволнуется, может закричать, профессор Муромцев еще в экипаже разъяснил дочерям, что перебивать речи Менделеева вопросами не рекомендуется.
– Пожара не устрою, пока бодрствую, – продолжил тут же ученый, вынув из стеклянной шкатулки листок бумаги и скручивая папиросу. – А вот если засну, все на свете могу проспать. Был такой случай, ехал за границу. В купе со мной разместился англичанин. В вагоне случился пожар. Поезд остановился, началась беготня и суета, крики и тушение. Я проснулся, когда все было кончено, спрашиваю у англичанина: «Почему же вы меня не разбудили?» И знаете, что он мне отвечает? «Да еще рано было, до нашего купе пожар не добрался».
Шутливый тон хозяина дома прибавил Муре решимости.
– Дмитрий Иванович, – расхрабрилась она, – а правда ли, что вы думаете о полете в мировое пространство?
– Нет, милая Маша, лететь я уж стар, мне и аэростата хватит. А вот вы или ваши дети, наверное, полетят – Константин Эдуардович, наш калужский затворник, сообщил мне в письме, что вот-вот будет готов проект ракеты. Только найдется ли еще один граф Олсуфьев, чтобы деньги дать на это? У нас, знаете как, на самое необходимое денег нет. Он затянулся папиросой и выпустил вверх огромный клуб дыма, взял со стола графинчик и плеснул себе в чай красного вина. – Я читала вашу книжку о спиритизме, – робко сказала Мура. – Мне кажется, что у спиритизма есть простые причины, и вы так пишете. – Слышу достойные речения достойной дочери достойного профессора, – одобрительно закивал могучей головой Менделеев. – Чудеса разные бывают. Несколько лет назад один американский химик создал синдикат «Аргентариум» и быстро начал писать в газетax, рассчитанных на дураков, что из серебряных мексиканских долларов может получать золотые слитки. Мошенник, а величает себя химиком, – Менделеев положил на блюдце погасшую папиросу, – его купили владельцы серебряных рудников, чтобы товар свой ловчее сбывать. Вот и все чудо алхимическое.
