Колин Харрисон - Манхэттенский ноктюрн
– Вы занимаетесь чем-то недостойным?
Он хмыкнул:
– Эта пленка меня, скажем так, компрометирует.
– Вы намерены сообщить мне, что именно заснято на этой пленке?
– Ни в каком случае.
– А когда эти пленки начали приходить?
– Что, первая? – Хоббс нахмурился. – Первая пришла примерно шестнадцать месяцев назад.
– До или после Саймона…
– После, мистер Рен, вскоре после смерти ее любовника, мужа, или кем он там ей приходился.
– Но могу я узнать, зачем Кэролайн посылает вам эти пленки?
– Нет, на это я не могу вам ответить.
– Вы ее знаете?
Хоббс посмотрел на меня и тяжело вздохнул.
– Я с ней знаком. – Он подождал, пока до меня дойдет точный смысл его слов. – Так знаю ли я по-настоящему эту женщину? Нет. И вообще, способен ли мужчина узнать женщину? Я лично сомневаюсь.
– Вы уверены, что посылает их именно она?
– Сказать, что это документально подтвержденный факт, нельзя. Но вероятнее всего – да, именно она. Я знаю, что ей известно о существовании этой пленки и о ее содержании, я знаю также и то, что она – единственный человек, у которого, если рассуждать логически, она может быть.
– Она требует за нее денег?
– Явно – нет. Такое требование никогда не предъявлялось. О, вы знаете, это чертовски точный психологический расчет!
Он обладал каким-то странным, сильным обаянием, и с минуту я молчал.
– Почему бы вам не нанять каких-нибудь соглядатаев, чтобы они тайно прошлись по ее квартире, или повсюду следовали за ней, или… ну что там еще делают такие невидимки?
– Ох, все это нами уже было сделано, было, – сказал Хоббс, – и нельзя сказать, что ей об этом неизвестно. Но – ничего.
Я спрашивал себя, знает ли он об арендованной камере в Малайзийском банке.
– Значит, я нахожусь здесь, потому что вы хотите, чтобы я попросил ее перестать посылать вам пленку?
– О, я хочу большего, сэр. – Хоббс поглаживал одной рукой другую. – Гораздо большего. Я сам несколько раз просил ее перестать это делать. Я даже предлагал купить у нее эту пленку за несусветную сумму. Но она всякий раз настойчиво утверждает, что она не посылает эту пленку, чему я, откровенно говоря, не верю.
– Следовательно, я спрошу ее об этой кассете и она сообщит мне, что не посылает ее.
В злобе он подался вперед:
– А вы не отступайте, сэр! Исхитритесь. Немного смелости, немного везенья. Импровизируйте. Мне сообщили, что сегодня после обеда вы с нашей мисс Краули заходили с некий Малайзийский банк. Известно, что она время от времени посещает этот банк, и мне интересно, не там ли она держит эту пленку.
Я взглянул на него:
– Все это – чистейший бред…
– Верно, сэр! – Он резко поднялся, и я обнаружил, что он не только невероятно толст, но довольно высок. – Вы точно выразились, именно бред! Бредовый способ раздражать человека вроде меня, которому приходится вести дела в тридцати с лишним странах. Это вопрос бизнеса, мистер Рен, – ни больше ни меньше. Я не могу допустить, чтобы эта пленка свободно путешествовала по миру. – Он обвел мясистыми ручищами вокруг себя, точно заключая весь космос в пространство, окружающее его громадную тушу. – Вы – мой служащий. Я могу уволить вас, могу уволить ваших боссов… всех скопом и в один момент. Я могу уволить в вашей газете любого, мистер Рен, и уверяю вас, сон от этого я не потеряю. Я найму кого-нибудь другого. У меня в Лондоне уйма превосходных работников, желающих потрудиться в Нью-Йорке. Они, знаете ли, находят удовольствие в том, чтобы виться вокруг манхэттенской свечи! Талант дешево стоит, мистер Рен, и ваш в том числе. Вы думаете, вы единственный, кто способен, понаблюдав какую-нибудь там печальную сценку, сляпать из нее нужную порцию сентиментальной прозы? Я вас умоляю, сэр! Я, если хотите, могу кинуть наживку и набрать из мира журналистики целый штат газетчиков. Я уже проделал подобную штуку в Мельбурне и в Лондоне, могу и здесь. Итак, что же мы имеем? А имеем мы вот что: вы мой наемный работник, и вы трахаете Кэролайн Краули, а это значит, что вы вошли в ее жизнь. Так вот, мне нужно, чтобы вы достали мне эту пленку, мистер Рен. Мне эта чертова пленка нужна немедленно, и я не принимаю на этот счет никаких возражений. Прощайте, сэр.
Я не пошевелился:
– Хоббс, вы сошли с ума.
– Я сказал, прощайте, сэр.
Мы уставились друг на друга.
– Знаете что? Я едва знаком с этой женщиной. И если уж вам не удалось взять ее на испуг или выкрасть эту пленку, то мне, говоря серьезно, тем паче нечего и пытаться. – Я развел руками и пожал плечами. – Так ведь? И к тому же я вообще могу умыть руки и свалить в другую газету.
– Не трудитесь, – сказал Хоббс. – Мы придумаем причину для вашего увольнения. Присвоение денег фирмы, к примеру. Или чрезмерное употребление спиртного на приемах! Можно затеять какой-нибудь грязный затяжной судебный процесс. Предложения и контрпредложения, адвокаты, исходящие слюной за мой счет, с одной стороны, и за ваш счет – с другой. – Мелодраматичность ситуации позабавила его. – Вы могли бы подать встречный иск за тяжебное беспокойство, или как это тут у вас называется, а потом мы сделали бы то же самое. И стали бы продолжать все это годами. Годами! Или пока у вас не кончатся деньги. Поверьте мне, это не такое уж трудное дело. Я, правду вам сказать, в прошлом году вел подобную игру в Австралии. Там один тип пытался пугать меня, и ему это вышло ох каким боком. – Выражение его лица стало сухим и холодным. – Мне кое-что известно о вас, мистер Рен. Так, например, мне известно, как трудно вам было бы отбиться от моих адвокатов даже с доходами вашей жены. Я знаю, сколько вы заплатили за тот дом с участком в центре Манхэттена. Да, довольно много. А дальше вы поступили очень умно, сэр. Вы получили заем под закладную, это делается с незапамятных времен. Вы, сэр, будучи образованным человеком, изучили циклы процентных ставок. Вы поступили вполне разумно. И вы перезаложили ваш дом в декабре 1993 года и попали в точку: у вас самые низкие в Америке за двадцать три года процентные ставки. Держу пари, вам это было на руку, и, судя по размеру ссуды по закладной, вы решили, что чем больше заемные средства, тем лучше. Весьма умно. Бьюсь об заклад, вы выкачали все до последнего пенни из этой недвижимости. Что же вы сделали? Заложили женины туфли? Заложили собаку? – Тут он откинул голову назад и от души расхохотался при мысли о суетных заботах такого ничтожного человечишки, как я. – У вас, сэр, закладная на пятьсот двадцать тысяч долларов! Потрясающая сумма! Вам нужно иметь пять тысяч долларов в месяц для уплаты процентов по ссуде. По моим расчетам, ваша зарплата уходит на дом, а зарплата жены покрывает все остальные расходы. И вы имеете наглость отходить от работы на три-четыре месяца? Думаете, банк будет прощать вам задержку платежей?
Я пожал плечами. Это все были пустые угрозы, и я до поры до времени готов был играть в эту игру. Лайза получала хорошую зарплату; в случае необходимости мы могли бы на нее жить. Можно было бы продать дом.
– Кроме того, мы можем просто сообщить вашей жене про ваши шашни.
Это меня испугало, но я потер глаза со скучающим видом.
– Или, возможно, обнаружилось бы, что ваша жена оперировала какого-то нашего знакомого и, к сожалению, не справилась с такой серьезной операцией; и тогда мы могли бы обеспечить заявление о преступной небрежности врача… – Он заметил, что я быстро взглянул на него. – Да, вероятно, именно это и послужит для вас мотивом.
Когда два человека сидят в комнате лицом к лицу, как сидели мы с Хоббсом, оба их отца тоже незримо присутствуют в ней. В 1940-х годах его отец основал и позднее развернул сеть газет в Австралии, и я знал, что Хоббс, будучи ребенком, сиживал на коленях у самых могущественных людей на континенте. А сам он изучал политические и финансовые науки. Мой отец, владевший двумя магазинами москательных товаров, был сыном фермера-картофелевода, на которого в 1947 году упал мешок с мышьяком. Дед надышался отравой – его легкие наполнились ядом – и так до конца и не оправился, неуклонно слабел и в конце концов лишился фермы, на которой вырос мой отец. Поэтому манерой поведения моего отца всегда было осмотрительное достоинство. Хороший человек, добрый человек, посвятивший себя сыну, выросшему без матери, но неспособный научить меня разбираться в таких земных материях, как деньги и власть, поскольку сам он не имел ни того ни другого. До чего же неприятно ему было бы видеть, в каком положении я очутился!
– Постараемся все же понять друг друга, мистер Рен, – продолжил Хоббс. – Я не стал бы впутывать вас в это дело подобным образом, если бы не был уверен, что вы способны выполнить мою просьбу. Я прочел ваше досье. Давайте будем откровенны. Вы – так и не добившийся успеха поденщик-репортер. В моих газетах в Англии, Австралии и здесь, в Штатах, работает около пятидесяти мужчин и женщин вроде вас. Мне знаком этот тип людей. Некогда честолюбивы и очень хороши для работы, требующей беготни. А теперь? Ну, что ж… гм! Теперь уже не так хороши. Измученные, делающие неплохие деньги… сколько мы вам платим? – Он опустил глаза на цифру, написанную на лежавшем перед ним листке бумаги, и пожал плечами; для него это были жалкие гроши, разовая выручка чистильщика сапог, пух от одуванчика. – У вас всегда наготове шаблонные грамматические конструкции и разные репортерские штучки, вы старательны и аккуратны, когда у вас хорошие новости, и умеете ловко подать что-то скверное; вы допоздна засиживаетесь на работе, желая удостовериться, что редакторы не перекроили вашу статью, сделав из нее нечто бледное и невыразительное. Мне это знакомо. Вы попеременно впадаете то в крайний цинизм, то в безоглядный энтузиазм. Вы испытываете подавленность, когда на вас кричат. Вы любите свою жену и детей, но каждый человек день ото дня стареет, и тут вдруг появляется женщина. Вы воображаете, что не завязнете в этом по-крупному. Но здесь вы ошиблись, мистер Рен. Вы не вполне владеете ситуацией. Я привязался к Кэролайн Краули. И вообразите себе мое восхищение, мистер Рен, нет, вы только представьте себе, какой восторг я испытал, узнав, что последним любовником Кэролайн Краули стал натасканный мастер журналистских расследований! И к тому же один из моих наемных работников! – На мясистом лице Хоббса изобразилось чрезвычайное наслаждение. – Так вот он-то и доставит мне эту пленку! Как я уже говорил, мистер Рен, я прочел некоторые из ваших статей. И знаете что? Вы были вполне на уровне… когда-то. Вы вызывали людей на откровенность, и они рассказывали вам то, что не говорили никому другому. В вас было что-то такое. И как знать, может, есть и теперь? Кто вы в свои неполные сорок лет? Слишком рано переходить в разряд конченых людей. Думаю, вам нужен шанс проверить свои силы. Когда-то вы дотягивали до планки, и теперь вам придется снова подпрыгнуть повыше, сэр. Для меня.
