Анатолий Степанов - Привал странников
- Хорошо! - прикончив вторую чашку, понял Ларионов, сладострастно постанывая.
- Так что ты от нас хочешь, Сережа? - взял быка за рога Смирнов.
- Вот прямо так и сказать? - генерал откинулся на стуле и опять выстрелил дуплетом из двух подтяжек.
- Именно, - подтвердил Смирнов, а Казарян позволил себе объяснить: Здесь не пальцем деланные, генерал.
- Уж что, что, а это я знаю! - согласился с ним Ларионов и вдруг решился: - А что, ребятки, у вас нет желания навестить его в последний раз?
- Есть, - сказал Алик и добавил: - Тем более что на субботу мы приглашены.
- А вы сегодня, чего тянуть? - отвечая Алику, генерал обращался к Смирнову: - И прямо сейчас, пока он надеется еще, а то, как к восьми машина не придет, он просечет все до конца. Который у нас час?
- Полшестого, - ответил Алик, глянув на кухонную кукушку.
- Прелестно! - обрадовался Ларионов. - Полчаса здесь еще можете прокантоваться, привести себя в божеский вид, а за час, к семи, доберетесь. Да, дачка-то в водоохранной зоне, заезжайте туда со стороны Пирогова, на тамошнем посту будет вам пропуск. А уж к девяти я и сам постараюсь быть. Договорились?
- Да, - решил Смирнов.
- Тогда я пойду, - генерал с облегчением поднялся. - Мне бы за эту пару часов Ферапонтова успеть растрепать...
- Ты поспокойнее с ним, Сережа, - посоветовал Смирнов. - Не дави. Что надо, он и сам тебе скажет, деваться ему некуда. А разозлишь - замолчит, это тебе не урка рваная.
- Знаю, Саня, все знаю, - быстро заверил его Ларионов и двинул из кухни. И уже из коридора: - Будьте здоровы!
Помылись, побрились, переоделись и ровно в шесть отправились в дорогу. Заправились по соседству, через бульвары выехали на Сретенку.
- Господи, опять Ярославка! - зарыдал-таки Казарян.
- На Осташковское свернем, - успокоил его Алик.
Свернули на Осташковское, пронырнули под Кольцевой, проехали верст пяток: и сюрприз - окружила всепроникающая вонь образцового свинохозяйства.
Мелькнуло страшное, как лес после атомной бомбардировки, бесчисленное семейство антенн на растяжках - хозяйство радиоглушителей, дары карьеров, заполненных водой, появилось и водохранилище с пансионатом на том берегу. Попрыгали на железнодорожных путях и въехали наконец-то в лесок. Потом поля, деревня, опять поля, и вновь деревня...
Человек в форме у шлагбаума вежливо поинтересовался:
- Кто из вас товарищ Смирнов?
- Я, - отозвался Смирнов и протянул паспорт.
- Проезжайте.
Вот здесь уже было по-настоящему лесное существование. Холмистая, как по волнам, дорога шла сквозь райские кущи, не измученные присутствием человека. Проехали по плотине, сдерживающей чистейшую воду, вновь ввинтились в ровно посаженный лес, и опять плотина.
Люди на плотинах, получив соответствующую информацию, понимающе брали под козырек.
- А зачем мы все-таки к нему едем? - запоздало спохватился Казарян. Злорадствовать?
- По его приказу убивали. По его приказу пытались убить меня. Я хочу знать: ради чего? - ответил Смирнов.
- Сорок лет я знаю его. Я сидел с ним за одной партой в школе, я сдавал за него экзамен на приемных в институте, я помогал ему, и он, кстати, помогал мне. Я думал, что это - честная товарищеская взаимовыручка, а оказалось, что я втянут в скверную игру "ты - мне, я тебе". Я всю жизнь не мог ему ни в чем отказать, как ни старался, ощущая скрытую неправедность наших отношений. Сегодня я откажу ему в праве жить, - сказал Алик.
- И вознесся меч карающий, - резюмировал Казарян.
В начале крутого спуска к неохватной воде хранилища стояла вилла, окруженная низким кирпичным бордюром и высокой, хорошо постриженной живой изгородью - туя, что ли?
- Все, как у больших: плоская крыша в двух уровнях, солярий, вольные террасы... Калитка была открыта, и дверь на террасе, ведущая в дом, распахнута на обе створки.
Господи Иисусе, чудно под Москвой,
В Рузе и Тарусе, в дреме луговой,
- ни с того ни с сего прошептал напамять Алик.
А все же он прав, наверное. Сбегало к редким кущам у воды покатое поле (вилла была здесь единственной), по утреннему безветрию ртутно блестела неподвижная, почти твердая на вид, обширная вода, вертляво висела птичка в вышине, через одинаковые промежутки издавая мирные визги, а в промежутках тихонько звенел насекомый люд, наполняя этим звоном все вокруг. Чудно под Москвой.
Постояли недолго и пошли вдоль розовых кустов к террасе, к дверям, к входу и выходу.
В громадном холле-гостиной с камином и обшитыми темным деревом стенами, в мягком и глубоком кресле сидел Владлен Греков. Был он бос, небрит и пьян, но, как всегда, элегантен: свежайшая рубашка от Тиффани расстегнута с той мерой небрежности, которая определяет привычность ее ношения, а белейшие брюки, частично, вместе с босыми ногами, покоившиеся на столе, были неотрывной частью тела их владельца.
Нет, он не был пьян, он просто очень много выпил.
- О, явились! - почти радостно приветствовал их хозяин виллы, не меняя позы. - Значит, опередил ты меня, Саня; а я здесь сидел, на чудо надеялся. Выпить хотите?
И неудобно потянулся за бутылкой коньяка.
- Не суетись, - сказал Алик. - Пить с тобой мы не будем.
- Зато я буду, - ответил Греков.
- Ради чего ты, скот, меня убивал? - подал наконец голос Смирнов.
- Ради того, чтобы жить самому, чего ж тут непонятного? - Греков отхлебнул из стакана порядочно и только тут заметил несообразное. - Да вы что стоите? Садитесь, в ногах правды нет.
Делать нечего, сели. Смирнов - в кресло, а Казарян с Аликом - на пуфики.
- Красуешься, подонок, - сказал Казарян. - Перед собой красуешься!
- А что мне остается делать? - Греков отхлебнул еще раз и поставил стакан на стол. - На колени перед вами валиться, прощения просить? Не буду. Даже, если бы вы захотели, вы ничем не можете мне помочь. А за так я на колени ни перед кем не встану.
- А не за так встал бы? - спросил Алик.
- Обязательно и с удовольствием. Ба! - Греков энергично растер опухшие веки. - Как все хорошо было совсем недавно!
- Даже тогда, когда ты приказал свалить трупы в яму и залить их бетоном? - тотчас спросил Смирнов. Этому вопросу Греков обрадовался, как дитя:
- Тогда было совсем хорошо! Концы в воду, и я чист перед народом и партией! Но одна ошибка, слабинка одна, и все к чертовой бабушке.
- Слабинка-то твоя в чем? - тактично допрашивал Смирнов.
- Глебушку Ферапонтова пожалел, - признался Греков.
- Глеба пожалел? Ты не Глеба пожалел, кого ты вообще-то жалеть можешь! - ты канал основных своих поступлений пожалел, - презрительно сказал Смирнов. - Как говаривали мои клиенты, жадность фрайера сгубила.
Греков допил то, что было в стакане, и снова наполнил его, опять полюбовался цветом, полюбовался, полюбовался, поставил на стол и признался:
- И, конечно же, фатальная невезуха. Я ведь это местечко, Алька, на твоем новоселье с балкона присмотрел, так, на всякий случай. А когда понадобилось, вспомнил. Кто знал, что Смирнов к тебе в гости приедет!
- Послушай, Влад, - начал Алик, - если бы тебе все сошло, ты бы мог вот так спокойно, комфортно существовать, радуясь жизни, наслаждаясь жизнью?
- И еще как! - с тоской по недостижимому признался Греков.
- Какая же ты гнусь! - сказал Алик и встал с пуфика.
- Ну да, гнусь! - Греков тоже поднялся. - Жила-была гнусь. Она родилась в стерильной колбочке, развилась там до полной гнусности, вылетела в прекрасную чистую жизнь и стала творить свои гнусные дела. Так, что ли? Нет, дорогие мои сограждане. Чего я хотел в этой жизни? Местечко, чтобы жить безбедно и для собственного удовольствия слегка командовать. Но такое местечко всегда находится далеко и высоко, и, чтобы до него добраться, приходилось кое-что предпринимать. Начальство любит, чтобы его хорошо встречали, начальство любит, чтобы его хорошо принимали, начальство любит, чтобы его хорошо провожали. Я встречал, принимал, провожал их даже не как начальников, а как глав государств, и это им чрезвычайно нравилось. Наивные, как бы не от мира сего, они просто не знали, что на все это расходуются большие деньги. Да, ко всему прочему, они и подарки любили, очень любили, я им и подарки делал, дорогие. Они принимали, и поэтому я все ближе и ближе подходил к заветному местечку. Остается неясным одно: откуда я брал большие деньги? Догадайтесь!
- Ерничаешь. Шуткуешь. Надеешься еще, значит, - оценил грековский монолог Смирнов.
Стояли все четверо. Греков постоял, постоял, сел на место, взял стакан со стола, предварительно еще раз полюбовавшись цветом, выпил и, движением кадыка прогнав напиток вниз насильно - больше просто так в него не входило, ответил не на заданный вопрос, а на другой, который мучил:
- Я тебя, старичок, недооценил. Старичок в данном случае не ласковое обращение, а формальное, оценка тебя по возрасту и ошибочно предполагаемым возможностям.
- Ты ж меня знал, - с кривой усмешкой откликнулся Смирнов и сел на пуфик. - Знал, что я кое-чего могу.
