Евгения Михайлова - Спасите наши души
– Пошли, – пожала она плечами.
По дороге домой Валентина дрожала в машине. Арина… Это ее девочка. Господи, скорее. Вот для чего она так мучилась всю свою сознательную жизнь. Она должны спасти ангела.
Глава 3
Валентина Сидорова стояла у окна и смотрела в сад. Юристы работают, но как медленно идет время… Она повернулась и вздрогнула от неожиданности. На пороге комнаты стоял Рим.
– Доброе утро, Валентина Ивановна. Я вам не помешал?
– Как мне можно помешать, – пожала Валя плечами. – Я ничего не делаю, вы же в курсе. Если вы хотите получить какие-то распоряжения, то лучше обратиться к Сандре. Она знает, что нужно делать.
– Нет, я о другом. Я хотел спросить… У вас нет фоток Наташи? Ну, там детских, например, из дома…
Валя внимательно посмотрела на серьезное лицо парня, красивые, невеселые глаза, нахмуренные брови.
– Есть. Именно детские. Она рано уехала из дома, потом присылала как-то свои фотографии. Но я их не любила. Чужая она на них. А детские снимки и мама постоянно под подушкой держит, и я привезла. Славная она была девочка. Смелая, доверчивая, смешная. Сейчас покажу. Ты садись.
Валентина подошла к столу, достала из ящика маленький альбом.
– Вот, смотри. Это мы с мамой и… ну, с Наташиным отцом пришли фотографироваться в городское ателье. Видишь, мы с ней в шубах, шапках. Она никак не хотела идти без своей куклы. Мы ей говорили: кукла замерзнет, она в летнем сарафане. Она расстегнула свою шубу, сунула туда куклу и так несла ее всю дорогу. Отец предлагал положить ее себе под куртку. Ната не отдала. Так и фотографировались. Мы и кукла Василиса на первом плане. Видите, какая она забавная, Наташка. Челка всегда у нее до глаз росла, мама укорачивала, а она сразу вырастала… Глаза круглые, серые, смотрит очень серьезно, внимательно… А это ей ее отец комбинезон красивый из-за границы привез. Смотрите, как она стоит. Она вообще актриса по жизни. Надела вроде мальчиковый комбез, руки в карманы положила, нос курносый задрала. Том Сойер просто…
– Да, смешная. Хорошая девочка.
Валя посмотрела на него с удивлением. Его рука, державшая снимок, дрожала. На переносице появилась страдальческая морщинка.
– Я думаю все время, – сказала она тихо, – неужели люди могут так сильно меняться с возрастом. Куда деваются эти прекрасные дети… Впрочем, я последние годы, ну, как последние… Десять лет я ее не видела. Только деньги на маму просила да ругалась в эсэмэсках… Вот ты каждый день ее видел. Скажи мне, что-то в ней осталось от того ребенка?
– Да, – уверенно ответил Рим. – Она иногда была очень смешная, простая, как этот ребенок… Я думаю, ее очень испортили люди. Мужчины.
– И какой она стала, на твой взгляд?
– Трудно сказать. Она мне очень сильно нравилась как женщина. Но я думаю… Думаю, что она была плохим человеком. Она к сильным мужчинам пристраивалась, над слабыми издевалась.
– В каком смысле издевалась?
– В прямом. Она привезла как-то сюда больного парня. Ну, на голову больного. Смеялась над ним, заставляла раздеваться, сама голая перед ним ходила. Кричала, что у сумасшедших ничего не получается с женщинами. Не такими словами, а грубо. Он трясся весь… Я б на его месте ее убил.
– Ты следователю это рассказывал?
– Нет. Вообще никому.
– Надо рассказать. Иначе мы жить не сможем. Сандра говорит, вы уже друг друга подозреваете.
* * *Марину Степановну Пронькину никто не любил. Так она считала всю жизнь. Ее не любил, а просто терпел муж, не любила и временами терпеть не могла дочь Маша, у нее не было подруг, подчиненные в бухгалтерии, где она работала, замыкались, когда она появлялась в общей комнате. Она иногда слышала шепот за своей спиной: «Подожди, вот эта уйдет… Потом поговорим, эта пришла…» У нее не было объяснений такому отношению. Она считала себя не хуже других. В молодости была совсем симпатичная. Да и сейчас: хрупкая, стройная, со светло-голубыми глазами, нормальным, почти миловидным лицом. У нее тихий, мягкий голос, нерешительный взгляд. Только иногда голос становится неприятно-металлическим, с непримиримыми нотками, а глаза – холодными и злыми. Но это видели и слышали немногие. Марина никогда и никому не сделала ничего плохого. Наоборот: она всю жизнь старалась, чтоб все было как надо. Знала, что муж не только выпивает, но и погуливает, а требовала от него лишь одного – приходить домой в одно и то же время и приносить зарплату. Требовала, как ей всегда казалось, достаточно мирно. Без истерики, битья посуды, угроз. Просто разъясняла, словно учительница, каким должен быть ответственный муж и отец, как мало она требует от него на самом деле. Беседы явно помогали. После каждой из них Сеня долго приходил в одно и то же время. Если приносил зарплату существенно меньшую, чем получал (она не стеснялась звонить своим коллегам в бухгалтерию его работы), то на следующий день откуда-то приносил недостающую сумму. То есть все было почти нормально. Сексуальная близость у них прекратилась вскоре после рождения дочери, Марина совсем из-за этого не переживала, скорее наоборот. Вот только она стала замечать, что выяснения отношений со временем окончательно превратились в ее монологи. И еще. Он все чаще отводил от нее глаза, но она временами ловила его взгляд, косой, невольный… В нем было… Что это было? Раздражение, отвращение, ненависть… Мягко говоря, нелюбовь. Она ни в чем не была виновата, она только хотела, чтоб все было у них, как надо. Иногда она ощущала эту нелюбовь к себе как собственное увечье. А потом стала подрастать дочь… С ней «как надо» не получилось совсем. Марина не помнит, каким она была вообще ребенком, была ли она ребенком. Маша очень быстро стала некрасивым, тяжелым подростком.
Однажды Марине позвонили соседи. Она прибежала на пустырь за школьным двором, оттолкнула зевак и увидела, как Маша жестоко избивает девочку из параллельного класса. Она таскала ее за волосы, била ногами, девочка уже даже не кричала. Закричала Марина – первый раз в своей жизни, – так, что у самой перепонки напряглись. Маша оглянулась, и Марина вцепилась ей в руки, потащила, в квартире толкнула в ее комнату и закрыла дверь на ключ. Она дочь даже в туалет не выпустила до утра. Сама всю ночь пролежала в отчаянии, пытаясь понять, как надо поступить. Утром она знала точно. Открыла комнату дочери, велела той привести себя в порядок, схватила ее за руку и потащила в районный психдиспансер. Врач долго разговаривал с Мариной, затем наедине с Машей, потом пригласил мать одну.
– История у нас такая, – начал он сладким голосом «радионяни». – Мы имеем сложного ребенка, который вырастет тяжелым человеком. Для того чтобы вам легче было с ней справляться, можно поставить девочку на учет, можно корректировать ее поведение препаратами. Но я должен вам сказать приятную вещь. Она совершенно нормальна с точки зрения медицины. Просто она такая. – Доктор помолчал, наслаждаясь произведенным впечатлением, а потом неожиданно хихикнул. – С точки зрения медицины, скажу я вам, и Чикатило был нормальным. Вот какие пироги. Что скажете, мамаша?
– Что вы идиот, – металлическим голосом ответила Марина.
На следующий день она потащила дочь к другому врачу, потом к третьему… В результате, когда Маша кончала школу, пришлось выкупить из психдиспансера ее медицинскую карту и снять с учета. Она надеялась, что дочь будет поступать в институт. Наутро после выпускного вечера Маша дохнула на мать перегаром и сказала:
– Мне твои институты до одного места. Мне надо деньги зарабатывать. Вы мне даже машину не можете купить. А мне нужна хата нормальная. Чтоб вас там не было. Родители. Глухонемой и тупая. Достала ты меня.
Деньги у нее появились очень быстро. И квартира, и машина, и конюшня, и участок огромный в элитном поселке… Только Марина никак не могла себя убедить в том, что все идет так, как надо. Ее не интересовал бизнес дочери. Хорошо, что он есть, вот и все. Как теперь без него прожить нормально? Она просто смотрела иногда в замкнутое, недоброжелательное, отстраненное лицо дочери и думала: на что была потрачена ее, Марины, жизнь? На этого чужого человека? То, что Маша не любила мать, было, наверное, очевидно для всех. То, что Марина не любила дочь, стало ее постыдной тайной.
…Она сидит уже три часа перед сумкой с фруктами и йогуртами. Сегодня у нее свидание с дочерью в тюрьме. А она не может заставить себя встать и выйти из квартиры.
Глава 4
Сергей быстро прошел к себе в кабинет и велел привести к нему Геннадия Овсяницкого. Не спускал с него глаз, пока тот шел от двери к столу. Не ответил на его приветствие.
– А я сегодня хотел тебя выпустить под подписку о невыезде. Убедил ты меня в том, что Мальчик пистолет у тебя в кабинете взял и любовницу свою застрелил. С одной стороны, он у нас полный дурак получается, с другой – совсем не дурак. Заранее готовился, продумал, как тебя подставить. Что скажешь?
